Я буду особенным стариком

Возле закрытой рюмочной «Второе дыхание». Фото автора

8 сентября исполнилось 60 лет со дня рождения писателя Игоря Яркевича (1962–2020), лауреата премии «Нонконформизм».

Он звонил мне каждый день. Да, каждый день. Или почти каждый день. А виделись мы еженедельно. Чаще всего по четвергам, когда выходит очередной номер «НГ-EL».

Он при встрече жаловался, почти всерьез: «Вы меня печатаете не в каждом номере».

А я отвечал: «Ничего, тебе скоро 60 лет исполнится, напишу про тебя большую статью».

Ну вот, написал. А что толку, какая уж тут теперь радость? Радости в его жизни было немного. Одинокий и грустный, ироничный и умный, внимательный и все замечающий. В 90-е ворвался в литературу, прославился. Прославился рассказами, что удается немногим. Впрочем, прославиться, тем более в 90-е, вообще было трудно. На читателя вдруг хлынуло все: и самиздат, и тамиздат. Запрещенная и полузапрещенная классика, как же прорваться сквозь такое современному литератору? Оказалось, можно.

Я Яркевича сначала прочитал. Искренне восхитился. Потом о нем написал. Газета «Книжное обозрение», где я тогда работал, назвала его худшим писателем года. Мы многих тогда ругали, я всем терпеливо объяснял, что отрицательная реклама – лучшая реклама. Они чаще всего соглашались, бежали за бутылкой. И мы продолжали писать про них, печатать их самих. Вокруг бесновались 90-е, и мы веселились как могли.

В конце 80-х заслуженные и уважаемые писатели, бывшие лучшие друзья между собой перессорились. Разошлись по лагерям, разделились на демократов и патриотов, а к середине 90-х волнения как-то, что ли, улеглись. Кто-то умер. Кто-то побегал от демократов к патриотам и обратно и осел в кабаке.

Пошли фестивали, презентации, писатели, может, и не примирились, но сидели в одних и тех же жюри, участвовали в одних и тех же круглых столах. 90-е мягко перетекли в бурные нулевые, никто не ждал, что наступят пугающие 10-е и такие кошмарные 20-е.

Яркевич выпал из обоймы тех, кто прославился в 90-е, как-то сразу, как-то в самом начале нулевых. Я дружил с писателями Андреем Бычковым и Егором Радовым (1962–2009). Они оба хорошо знали Яркевича. С Радовым меня познакомила его мать, знаменитая советская поэтесса Римма Казакова (1932–2008).

Егору приходилось нелегко, я его печатал, он вел у нас в «НГ-EL» авторскую полосу, там регулярно появлялись и тексты Яркевича. И Бычкова я давно знаю. Написал про него статью, не помню уже – хвалебную или ругательную, но Андрей оценил, понял, мы подружились. И вот в 2006 году поехал я после работы в Русский ПЕН-центр. То ли Бычков хотел что-то через меня передать то ли Радову, то ли Яркевичу, то ли наоборот, то ли как-то еще, но в тот день мы долго выпивали с Яркевичем. А расставаясь, неожиданно выяснили, что живем на соседних улицах. Он на Большой Пионерской, я на Малой Пионерской.

Вот с тех пор он и звонил мне каждый день.

Или почти каждый день.

И виделись мы раз или два в неделю. Обошли все Замоскворечье. Каждый час раздавался звонок, он брал старый кнопочный телефон за 700 рублей и говорил: «Да, мамочка…»

Мама звонила, волновалась.

У моей мамы такой же телефон.

У поэта Всеволода Емелина тоже.

Когда Яркевич умер, его мама хотела, чтоб сына ее помнили, читали, не забывали. Охотно дала разрешение на публикацию его текстов. Мы напечатали кое-что неопубликованное, выпустили книжку рассказов. Андрей Бычков написал мне, что и мама Игоря умерла. Как теперь его публиковать? У кого просить разрешения на публикацию? Бог ведает.

А печатать Яркевича надо.

Он узнал славу, может, и не очень большую, но все-таки славу. Почти все его рассказы опубликованы, хотя бы в периодике.

Но можно и нужно напечатать гораздо больше.

Его интернет-блог совершенно, насколько я знаю, не опубликован, его эссеистика тоже напечатана, по-моему, не вся, есть малоизвестные рассказы.

А ведь он еще писал и стихи.

Ну как то есть писал стихи…

Он присылал мне по почте свои «идеи», заготовки, я их обрабатывал, подгонял размер, рифмы, кое-что добавлял, кое-что убирал.

Что тут было причиной – не знаю. Может, и общение со мной сыграло какую-то свою роль, частое посещение поэтических вечеров. Кое-что из наших совместных опусов я сейчас приведу:

Бросьте воровство

и проституцию,

Рулевой, держи покрепче руль.

Берегите, дети, конституцию,

Как учила бабушка Айгуль.

Не колите острыми булавками

Пожилых, а также молодых.

Наша конституция

с поправками

Лучше, чем не наша и без них.

Ничего на свете лучше

нетушки,

Чем Байкал, а также

Иссык-Куль.

Слушайте поправки

и советушки

Нашей меткой бабушки

Айгуль.

(…)

Или такое:

Захожу в родимую дубравушку,

Мирно открываю ридикюль.

Как же я любил родную

бабушку,

Бабушку по имени Айгуль.

Поздравлял ее я с днем

рождения,

Бабушку любимую Айгуль.

В магазине ей украл варение,

Сапоги и сала целый куль.

(…)

В переулке пара показалася,

Не поверил я своим глазам:

Бабушка к другому

прижималася (да-да),

А другим был дедушка Хасан.

…

Или еще. Про ту же самую бабушку. Где и как он ее придумал?..

Так вот:

Весь покрыт продуктами

питания,

Толерантен абсолютно весь.

Мирный остров

Великобритания

Где-то в океане очень есть.

Часто путешествуя

по Острову,

Проезжаю город Ливерпуль,

И в груди тогда с тоскою

острою

Вспоминаю бабушку Айгуль.

(…)

Раз осенней ночью мимо здания

Шел я, с неба дождик моросил,

Шел с религиозного собрания

И о милой бабушке грустил.

В переулке пара показалася,

Я увидел бабушку Айгуль:

Шла и толерантно целовалася

С феминисткой тетей

Абигуль.

Как же нашей бабушке

не стыдно!..

Со спины я снял гранатомет…

Ну, и так далее.

Кстати, раз уж пошли цитаты, закончу свой текст некоторыми цитатами из произведений Игоря Яркевича. Сначала несколько небольших фрагментов, наугад.

«Я боялся, что рядом со слоном я буду похож на городского сумасшедшего. Нет, на городского сумасшедшего был похож слон – а я, как всегда, напоминал страдающего и перевозбужденного себя…»;

«Жизнь, между прочим, дается человеку, тем более в России, только один раз, да и в этот раз напрасно…»;

«Мерзкая русская пресса! Мало того, что вся грустная и кровоточит каждой буквой, так еще норовит и физически обидеть…»;

«Русские газеты читать невозможно – в них «а» и «о» напечатаны одним шрифтом. А ведь «а» и «о» на самом деле совершенно разные буквы!»

Напоследок самое грустное, куда ж без него:

«Я буду особенным стариком – я дискредитирую поговорку «Старость не в радость». У меня будет несчастливая старость. Но всем своим видом я покажу, что даже такая старость – все равно радость! Если, конечно, люди и русская литература дадут мне возможность дожить до старости».

Не дали ему ни люди, ни литература такой возможности.