Все уже давно написано до нас

Всё уже действительно давным-давно написано до нас. Фото автора

Пушкин подписал указ

А вот если, читая новости, например, заменять (ну хотя бы лично для себя) фамилию разнообразного Начальства фамилией Нашего всего, то получается вот что:

Пушкин подписал указ

Пушкин отправил в отставку

Пушкин поручил менять

Пушкин уволил руководителя

Пушкин дал чиновникам

полгода

Пушкин поздравил нового

императора

Подтянутый Пушкин свел

с ума злобных украинцев

Пушкин разрешил кассирам

И т.д.

И т.п.

Тише, тише, господа

Сложно выбирать. Очень сложно выбирать между Татьяной Бек и Александром Щупловым, между Николаем Глазковым и Олегом Григорьевым. Но очень просто между Пушкиным–Лермонтовым и Минаевым–Курочкиным.

Да, хорошая проза, да, у Пушкина еще и стихи отличные есть, но…

…

Чтец усердный всех журналов,

Он способен и готов

Самых рьяных либералов

Напугать потоком слов.

Вскрикнет громко: «Гласность!

Гласность!

Проводник святых идей!»

Но кто ведает людей,

Шепчет, чувствуя опасность:

«Тише, тише, господа!

Господин Искариотов,

Патриот из патриотов,

Приближается сюда».

…

Он поборник просвещенья;

Он бы, кажется, пошел

Слушать лекции и чтенья

Всех возможных видов школ:

«Хлеб, мол, нужен нам

духовный!»

Но заметим мы его –

Тотчас все до одного,

Сговорившиеся ровно:

«Тише, тише, господа!

Господин Искариотов,

Патриот из патриотов,

Приближается сюда».

…

Беранже, перевод Василия Курочкина, и, будем откровенны, гораздо больше, чем просто перевод.

Известный писатель

В заголовках новостей пишут часто: «Умер известный хоккеист», «Известный писатель попал в ДТП», «Известный актер зарезал человека» и пр. А когда происходит что-то с кем-то действительно известным, пишут: «Умер А.». И все.

* * *

Чернышевский – Солженицын с судьбой Шаламова, читать его трудно, а памятник ставить надо, не за слово, а за судьбу исключительно.

Достоевский – Шаламов с судьбой Солженицына, гений. Не верить ни слову, ни тем более делу, но читать.

По стопам «Ахматовой»

Есть такая анкета, ее приписывают Ахматовой. А уж кто ее в самом деле придумал – бог весть, да и не очень важно. Вопросы просты. Кто или что вам ближе? Мандельштам или Пастернак? Кошка или собака? Кофе или чай?

А почему бы ее, анкету, так сказать, не развить и не углубить? Есть ведь и другие, не менее очевидные пары поэтов, напитков и пр. Итак, что мы имеем? Пушкин или Лермонтов? Тютчев или Фет? Маяковский или Есенин? Ахматова (бывает, что и автор становится героем) или Цветаева? Евтушенко или Вознесенский? Емелин или Родионов? Розенбаум или Новиков? Бунин или Набоков (как поэты)? Божнев или Одарченко? Высоцкий или Галич? Андрей Дементьев или Егор Исаев? Аналогично с напитками и всем прочим (домашних животных не так много, так что придется брать варианты ответов отовсюду).

Водка или пиво? Коньяк или водка? Водка или самогон? Ром или виски? Портвейн или мадера? Сухое (брют) или полусладкое? Красное или белое? Фильтрованное или нефильтрованное? Из безалкогольных напитков… Из безалкогольных напитков что-то я никак ничего вспомнить не могу… А! вспомнил! Безалкогольное пиво Какое-нибудь или Безалкогольное пиво Какое-нибудь другое?

Ну и все прочее.

Москва или Питер? Родина или жратва? КГБ или МВД? В рыло или в харю? Венера или Марс? Жимолость или повилика? Красный строитель или Красный балтиец? «Аист» или «Второе дыхание»? Ад или рай? Троцкий или Сталин? БДСМ или ЛГБТ? Платон или Аристотель?

И т.д.

И т.п.

Белая гвардия

Сериал «Континуум». Кажется, канадский. 2-й сезон, 2-я серия. Тюрьма. Заключенный читает книгу. Подходит второй, смотрит на обложку: «О, Булгаков. «Белая гвардия». Про украинских националистов, которые погибли за родной Киев…»

Вот оно, оказывается, как на самом деле-то, а мы и не знали. На голове у слависта, кстати, татуировка 88.

Или полтора часа бабой?

Сидим на работе, работу работниками работаем. Зашла речь о Венедикте Ерофееве. Вот я и спрашиваю АЩЖ:

– А что лучше – побыть годика два евреем или бабой – полтора часа?

АЩЖ задумался, ничего не отвечает.

– Твоя задумчивость, – говорю, – начинает меня, откровенно говоря, уже настораживать.

– Уж лучше евреем годика два, – опомнился АЩЖ. – Чем полтора часа бабой.

Любопытная птица

«Она резко повернулась, когда из-за ее плеча выглянул муж, словно какая-то любопытная птица» (Этель Уайт, «Для спящих ночь, для стражи день»).

Ага, птица. Любопытная. Из-за плеча. Чудо как хорошо.

Как шутить шутку

1-й способ. Творческий. Берется устойчивое выражение. Ищется рифма, аллитерация или созвучие.

У семи нянек дитя без глаза. Рифмуем, необязательно точно, лишь бы созвучие было.

У семи нянек дитя под газом.

У семи нянек дитя в экстазе.

Можно и вовсе без рифмы. У семи нянек дитя без визы. И т.д.

2-й способ. Для тех, кому недосуг творчеством заниматься. Берется устойчивое выражение, где есть определение и определяемое. Полный дурак. Верная смерть. Круглый отличник. Вставляется союз «как». Получилось? То-то же. Если добавить хоть немного творчества, выходит изящно: нарыв-то гнойный, гнойный, как… ну вы поняли.

Крив был Гнедич поэт

«Старик, коего седины внушают в меня почтение, знаешь ли ты меня?» (Николай Гнедич, «Дон-Коррадо де Геррера», 1803).

И не говорите мне за «одесский колорит» Бабеля или даже Льва Славина. Вот он, одесский колорит. Не так уж и крив был Гнедич поэт.

Непосильность литературного труда

Из предисловия к книге Эмиля Габорио «Лекок – агент сыскной полиции» (М.: Олимп, 1992): «Эмиль Габорио прожил короткую, но яркую творческую жизнь. Несмотря на материальное благополучие, здоровье его подтачивал непосильный литературный труд». Здесь прекрасно все. От очередного «подъезжая к станции с меня слетела шляпа» до самой сути фразы – несмотря на материальное благополучие, здоровье его подтачивал непосильный литературный труд. Зачем же было трудиться так непосильно, коли материальное благополучие есть? Такова, видимо, природа литературного добра. И непосильность литературного труда.

Далее, впрочем, то есть в самом романе, еще лучше:

«Он попросил у меня газету, я отдал ее и начал с ним говорить о погоде. Словом, кончилось это тем, что он предложил мне сыграть в пикет... Мы начали играть на две рюмки вина. Я выиграл. Этот господин решил взять реванш, и мы опять сыграли. Я снова выиграл. Он упрямился, и мы все продолжали игру на рюмки… Я все время выигрывал…

– Продолжайте, продолжайте! Что же потом?

– Кончилось тем, что я ничего больше не помнил… Припоминаю только, что я, кажется, заснул…»

А вы говорите «Москва – Петушки». «Продолжайте, продолжайте! Что же потом?» – говорит Лекок. А потом Веничке будут говорить ангелы: «Так что же, Веничка, что же ты все-таки купил? Нам страшно интересно… – Да ведь я понимаю, что интересно. Сейчас, сейчас перечислю: во-первых, две бутылки кубанской…»

Великие умы встречаются.

Считается

Считается, что хорошие тексты нельзя писать ежедневно. Считается, мне кажется, теми, кто пишет раз в год, и пишет дерьмо.

Перед смертью был весел, или Обаятельные образы героев 14 декабря

Из аннотации к книге Георгия Чернова «Герои 14 декабря. Записки о декабристах-владимирцах» (Ярославль: Верхневолжское кн. издательство, 1973): «…Одоевский, Митьков, Басаргин, Спиридов и другие. Со страниц книги встают их обаятельные образы». Так и написано: обаятельные образы. И ведь все так и есть: «Декабристы играли в шахматы со встречными бурятами и, к удовольствию бурят, – проигрывали». Ну разве не обаятельные ребята? Хотя неясно – проигрывали из вежливости и толерантности или просто играли из рук вон плохо? А вот про декабриста Одоевского: «Перед смертью он был весел, говорил, что простудился, начитавшись Шиллера…».

Самый же обаятельный, я считаю, декабрист Асинин: «Вскоре перед судом предстал канцелярист Василий Асинин по обвинению в создании тайного общества. На суде выяснилось, что единомышленников он не нашел. Чиновники, которых он пытался вовлечь в свое общество, испугались и выдали его».

Ну не заметил никто его обаяния, что же он теперь не обаятельный? Может, он шепелявил и плевался во время разговора?..

А вы говорите – одиночный пикет. Вот он, одиночный пикет, почти двести лет тому назад.

Все знают Милонова-депутата, но мало кто знает Милонова-поэта.  

А зря.

Вот, например, элегия «Падение листьев». По-моему, хорошо:

Рассыпан осени рукою,

Лежал поблекший лист кустов;

Зимы предтеча, страх

с тоскою

Умолкших прогонял певцов;

Места сии опустошенны

Страдалец юный проходил;

Их вид во дни его блаженны

Очам его приятен был.

«Твое, о роща, опустенье

Мне предвещает жребий мой,

И каждого листа в паденье

Я вижу смерть перед собой!

О Эпидавра прорицатель!

Ужасный твой мне внятен

глас:

«Долин отцветших

созерцатель,

Ты здесь уже в последний раз!

Твоя весна скорей промчится,

Чем пожелтеет лист в полях

И с стебля сельный цвет

свалится».

И гроб отверст в моих очах!...

Ну, и так далее. В том же духе и в том же разрезе. И финал:

…Близ дуба юноши могила;

Но, с скорбию в душе своей,

Подруга к ней не приходила,

Лишь пастырь, гость нагих

полей,

Порой вечерния зарницы

Гоня стада свои с лугов,

Глубокий мир его гробницы

Тревожит шорохом шагов.

Каково, а?

Написано в 1811 году поэтом Милоновым (1792, Воронежская губерния – 1821, Петербург).

Даже не могила и не ничто, а хуже

Все уже давно придумано до нас. Как там в анекдоте? Сам я ни Шуманда, ни Шульберта не слышал, но мне Рабинович напел. Фигня…

Александр Иванович Тургенев (1785–1845), из «Европейских корреспонденций»: «Сегодня я зачитался новых английских Reviews и не попал ни к одной проповеди, зато прочел прекрасную статью о парижских проповедниках» (Александр Тургенев. Политическая проза. – М.: Советская Россия, 1989). А вот о пробках автомобильных: «Более всего изумляет иностранца, особенно русского, отсутствие видимой полиции в Лондоне при таком ужасном многолюдстве и при множестве мелких и больших экипажей, которые не объезжают друг друга, а в тесноте города тащатся один за другим веревкою и часто около получаса, не двигаясь с места, ожидают движения…» А ведь тогда автомобилей еще и не было, пробки же, как видим, были, и еще какие. Вот она, истинная футорология. А вот про пресловутого Стендаля: «…встретил я возвратившегося из Италии Беля (Стендаля). Он постарел и едва ли не охилел и умственно, но бегает за умом и остротами по-прежнему». Охилеешь тут, если за всем бегать приходится. А вот, кстати, истинно верное: «Когда человек, нами давно любимый, начинает изменяться или изменять себя, как долго мы спорим с очевидностью, как долго ищем, чего уже нет или не было; как тяжко сказать: призрак друга, прости! И что будет на твоем месте, даже не могила и не ничто, а хуже!»

ЦСКА и Данте Габриэль Россетти

Футбол. ЦСКА – Арсенал (Тула). На футболках у армейцев написано «Россети». Ахаю: неужели Данте Габриэль Россетти? Подхожу к телевизору ближе: да, Россетти. Знаменитый прерафаэлит, поэт и художник Данте Габриэль Россетти. Написано, правда, с ошибкой, одной буквы «т» не хватает. Ну, так что уж тут, работаем как умеем.

Вспоминаются сразу матчи, когда друг против друга играли знаменитые игроки Вагнер (ЦСКА) и Моцарт (Спартак), но Данте Габриэль…

Вам нравятся помидоры?

Все уже давно написано до нас. Датский писатель Ханс Шерфиг (1905–1979), повесть «Мертвый человек»:

«Бранд набросился однажды на улице на критика и плеснул ему в лицо синюю краску за то, что тот написал о нем, что он талантлив.

– Я не талантлив! – кричал Бранд. – Я гениален!» (Ханс Шерфиг. Пропавший чиновник. Загубленная весна. Мертвый человек. – М.: Худож. лит., 1979).

Почти все, о ком я пишу, что они талантливы, ведут себя так же, как упомянутый художник Бранд. Да и, признаться, те, о ком я пишу, что они гениальны, ведут себя не лучше. Я не просто гениальный, я самый гениальный гений во вселенной, вопят они, брызжа кровавой слюною.

Все уже давно придумано до нас. Вот как Шерфиг описывает современную ему литературно-художественную тусовку:

«За одним из столиков сидело несколько поэтов. Они превозносили друг друга до небес, умиляясь этому взаимному панегирику.

У другого устроились несколько художников и жестоко поносили один другого. Позеленев от злости, они выкрикивали: «Бездарь, бесталанный, никудышный!»… В темном углу сидели меценат и художник. Художник сиял от удовольствия, можно было подумать, что ему удалось продать все свои картины. Но ничего похожего. Он всего-навсего отсоветовал меценату купить картину своего лучшего друга».

И далее, уже о любви и дамах: «– Это ужасно! – говорила она, возбужденно сверкая глазами. – Это добром не кончится. Однажды они убьют друг друга из-за меня. – И она заламывала руки, немея от счастья…»

Потрясающая женщина, могу назвать десяток таких. Тем более что далее беседа принимает совсем трагический оборот, и в лирическом герое мне трудно опять не узнать себя:

«– Вам нравятся помидоры? – вдруг спросила она.

– Помидоры? Да… как же. Я обожаю помидоры. «Наверно, собирается угостить», – подумал я…»

Ага! Как же! Щас!

Цитирую дальше:

«– Хотите послушать, что я написала? – И она взяла рукопись, лежащую на столе.

– Да, пожалуй. Это что – о помидорах?

– В том числе…»

У меня нет слов, нет слез, нет даже соплей. О литпроцесс!..

Почему верлибристы ненавидят обычных поэтов

Вот говорят, недоумевая: почему же верлибристы так остервенело ненавидят нормальных, обычных поэтов? Традиционалистов, говоря интимно.

Успокою вас. Ненависти нет, остервенение овладело не всеми, а только теми, кто именно что не умеет писать в рифму. Теми, кто и верлибры-то пишет совершенно никакие.

Приведу пример из мира прекрасного. Завязавший алкоголик ненавидит алкоголиков в 10 раз сильнее, чем люди непьющие. Так и здесь: не умеющий хорошо писать в рифму ненавидит традиционалистов люто, бешено. Хороший верлибр написать порой так же трудно, как и хорошее нормальное стихотворение. А плохой верлибр – легче легкого. Даже легче, чем плохое традиционное стихотворение. Так вот именно те, кто не может сочинить даже плохое традиционное стихотворение – вот у них остервенение.

Таковы очень многие современные верлибристы. У хорошего, талантливого верлибриста есть и неплохие рифмованные стихи. Но «он так видит». Его право.

А писать лень

«Три мушкетера» и «Обыкновенная история» – ведь они об одном и том же. Юный, восторженный Александр Адуев (Д’Артаньян) приезжает в столицу. Где встречает циника Петра Адуева (Атоса).

Александр из романтика превращается в законченную гадину.

Д’Артаньян из романтика превращается в убийцу («казнь» Миледи), а потом в законченную гадину на службе у самых отъявленных негодяев. В палача французского народа.

Меж тем Петр Адуев не самый лучший, но все-таки человек приличный.

То же самое и Атос – хотя бы бухает, а потом и вовсе участвует во Фронде.

Готовая статья.

А писать лень.

Честный человек, которого оскорбила какая-то мразь, или О дуэли

Вот что говорит персонаж небезызвестного романа пресловутого Ги де Мопассана «Милый друг» (Ги де Мопассан. Сочинения в пяти томах. Том 2. – М.: Наука, 1993):

«Неужели мерзавец перестает быть мерзавцем только оттого, что дрался на дуэли? И с какой радости честный человек, которого оскорбила какая-то мразь, должен подставлять свою грудь под пули?»

С другой стороны, читаем далее:

«Дуэль выдвинула Дюруа в разряд престижных фельетонистов…»

Так что с вами теперь все ясно, гражданин дуэлянт. В престижные фельетонисты захотели? Ну-ну…

Какая, кстати, замечательная формулировка: «Честный человек, которого оскорбила какая-то мразь».

Потому что пивную закрывают

Все уже давно написано до нас. И даже очаровательные примеры из мира прекрасного. Например, что такое гармоническая личность? Да вот же: «Я встаю в полдень, прихожу сюда, завтракаю, пью пиво, сижу до вечера, обедаю, пью пиво; в половине второго ночи возвращаюсь домой, потому что пивную закрывают» (Ги де Мопассан, рассказ «Гарсон, кружку пива!..»).

Рассказ, как и следовало ожидать, посвящен Хосе Марии де Эредия).

Полковник приказал

Одни говорят: бога нет. Другие возражают: бога нет, потому что – как там у Саши Черного?

Любой прыщавый

декадентский щеголь

Сказал бы: э, какой он, к черту,

бог?

У Саши Черного, правда, не про бога, а про Гоголя, но какая, к черту, разница?

Так вот, одни говорят, а другие возражают, а ведь все куда проще и чище. Цитирую:

«Она говорила: «Богу угодно» или «Богу неугодно», совсем как сержант заявляет новобранцу: «Полковник приказал»…» (Ги де Мопассан, рассказ «Мисс Гариет»).

Ага, «полковник говорит – люблю». Или вы думаете, что Довлатов Мопассана не читал?

Умеренный патриот

Константин Мелихан пишет: «…юмористы смеются над тем, кто упал, а сатирики – над тем, кто толкнул». Я бы сформулировал так. Сатирик-либерал смеется над тем, кто толкнул. Сатирик-патриот смеется над тем, кого толкнули. Осторожный сатирик-либерал смеется над теми, кто смеется над тем, кого толкнули. Умеренный сатирик-патриот смеется над теми, кто смеется над тем, кто толкнул. Я вот, например, осторожный сатирик-либерал. Умеренных сатириков-патриотов я мог бы навскидку назвать сразу трех. Но не назову.