Главное – не оглядываться. Полупроходной балл и королева парижских страстей

Прощай, Литинститут, прощай, Александр Иваныч! Не судьба! Фото Евгения Никитина

Летом тысяча девятьсот девяносто неважного, облегченно захлопнув зачетку в деканате малоинтересного московского вуза, так и не ставшего мне alma mater (хотела бросить после второго курса), я неровно задышала в направлении совсем другого учебного заведения и потому метнулась – аккурат на два с лишним месяца – в пресловутую тишь библиотек. Вступительные экзамены в интересном месте были назначены на август. Мне предстояло утолить жажду знаний пыльным морем биографий великих райтеров, ненавистными правилами по русскому, снулой английской грамматикой да скучной историей. Творческий конкурс был пройден, оставалось всего ничего – сдать экзамены да пережить собеседование. «Не вопрос» – думала я, уверенная в себе еще и потому, что невероятно хотела там, в Лите, учиться. Я ведь ничего толком про него не знала: не знала и того, как калечат в его стенах «анимки», и потому легко шла на костер с открытым забралом.

Лето летело быстро. Тетради распухли, а в голове бесконечно вились цитаты – кажется, собственные мысли напрочь выветрились из нее и иже с ними: да и что такое «свои мысли», когда есть мировая-сорри-литература? Когда спишь с томиками Набокова и Платонова? Кажется, нейроны – и те сходили с ума от ошеломляющей дозы разноформатных билетов; что уж говорить о бренной оболочке, которую ох как стоило бы отправить тогда на какой-нибудь остров Крит – и к черту тишь библиотек!

«Абитура» попалась приятная. По прошествии лет вспоминаются, впрочем, только мальчик и девочка. Мальчик Арман и девочка Оля: Оля ******на – все, разумеется, спрашивали, не родственница ль – но нет! Мы некрепко-ненакрепко, подпольно-временно, сдружились – выгуливали самих себя на пятачке Тверского бульвара, цитировали классиков, спорили и не испытывали никакой профревности: помню лишь легкость, ту самую – невыносимую, лучшую… И смех, смех… Как же мы смеялись-то, как радостно было в том августе несмотря ни на что!

Не очень хорошо помню, каким чудом, но экзамены я все же сдала – несмотря даже на усилия хромой исторички поймать мою нескромную персону на шпаргалке: увы и ах, ее предмет точно нельзя было назвать моим коньком – и все-таки пронесло… Олю и Армана пронесло тоже, и это был общий праздник – ура, троица не распалась: все дожили до собеседования! Мы могли позволить себе не только чай, но запамятовала, позволили ли – бездонным ли оказалось благоразумие… и если да, то зря! Ведь «здесь и сейчас» – длинный стол, покрытый гебешным зеленым сукном. Экзаменаторско-экзекуторская толпа. Оскал экс-ректора, задавшего финальный: «А теперь назовите нам писательниц XVIII века! Женщин!» «Признаться, не имею о них представления», – пробормотала я, смешная уже потому, что думала, будто меня не завалят.

Когда же выбежала на улицу, увидела: асфальт у меня под ногами идет волнами, а я не шагаю – плыву по нему: главное – не оглядываться... Оля и Арман тогда поступили, ну а мой полупроходной балл не спас. От кого? От чего? С полупроходным взяли мальчишек: привет сексизму... А 25 лет спустя понимаешь – окончи Литинститут, и не было б ни книг, ни публикаций, ничего. Милый, чао! Да не к ночи помянут будь.

Куаре

Ее фамилия, как известно, Куаре, о чем не подозревала бодрая продавщица книжного на окраине тогдашней, из прошлой жизни слепленной (2000-е), Москвы, когда я уточнила скорее из профинтереса, нежели из любви к чтению: «А где у вас Саган?» Бодрая продавщица бодро юркнула за стеллаж: «сАган? сАган? Да тут где-то, точно, видела я его!»

И она действительно нашла «сАган», «его»; я не знала, смеяться или глумиться, и потому, так и не полистав томики, в которые была влюблена с юности, вышла на мороз. Снег остудил мимолетный гнев. Ну что, в самом деле, можно ждать от продавщицы на окраине Москвы, которая получает гроши и, вероятно, не обязана читать под угрозой расстрела?.. Но странно: почему-то было неловко перед самой собой, ну а успокоительное «сАган, сАган, видела я его!» (впору накинуть на пассаж сей смирительную рубашку) выбило из колеи: стоит ли говорить, что в книжный тот я больше не заходила, а потом и вовсе уехала в другое место, где книжных поблизости не наблюдалось, – только супермаркеты с определенным набором снулых имен («сАган», кстати, места там не нашлось – слишком хороша была, вероятно, для щучьих перекрестков).

Прошло много лет, я не перечитывала тексты Франсуазы, понимая, что искрометная биография мадам несколько весомей ее же парящих над городом «шагаловских» влюбленных. Тем не менее в пресловутом любимом книжном на Тверской я обнаружила в ушедшем году сборник в мягкой обложке с откровенно дамским названием «Не отрекаюсь…». Подзаголовок – «Тайны самых страстных романов XX века». Обложка с претензией на стильное ретро, впрочем, явно не тянула на шедеврик.

Возможно, давно ушедшая юность показала мне в тот момент свой виртуальный язык, и я открыла книгу с интервью Саган. Открыла, вероятно, вспомнив, что когда-то и мне было семнадцать, и я читала все эти «смутные улыбки» и «сигналы к капитуляции» взахлеб. Ничего, кстати, совершенно не зная об их авторе: тогда это было неважно, ну то есть совсем: так бывает. Забавно: спустя почти тридцать лет возникает нечто обратное: важен не сам текст любимого (когда-то) литератора, сколь определенные подробности его существования. Детали того, как, собственно, ему до конца дней удавалось делать то, что он делал. Или не. Ну и какой ценой, вестимо. И зачем вообще делал, даже если ответа на сей вопрос не существует. Если его, ответ, можно искать исключительно мимо букв.

В книге «Не отрекаюсь» собраны отрывки из многочисленных интервью Франсуазы Саган, в которых она с предельной, насколько это возможно для публичной персоны, искренностью делится соображениями о том, что же это такое: «война», «любовь», «смерть», «переезд», «новая книга», «сын», «любимые», «разлюбленные», – и да, кошки: она ведь кормила всех их, уличных, там, где жила, варила им кошачье их варево… И тут же: «Я всегда была скандальной девицей и буржуазной писательницей», – уточняет мадам в одном из интервью, а в другом отвечает на вопрос журналиста так: «Говорить о себе трудно… Я помню, что (в детстве. – Н.Р.) была очень счастлива, очень избалована и очень одинока».

Богиня собственной биографии, взбалмошная королева парижских страстей, чудо чудное: «сАган» как «он» есть, олэй!