Вождь не упадет

Архип Куинджи. Москва. Вид на Кремль со стороны Замоскворечья. 1882. Русский музей.

– А полюбуйся-ка на это, швило, – не без удовольствия привлек мое внимание Иосиф Виссарионович.

Я взглянул вперед и замер – из далекой дымки на нас надвигалось нечто настолько невообразимое, что даже в условиях Шамбалы это казалось чересчур. Это была фигура Вождя, с размерами которой не мог смириться разум. Даже самые высокие высотки на горизонте, окружающие фигуру, едва доходили ей до пояса, а голова размывалась где-то в глубокой синеве неба. По мере того как мы подлетали к мегаобъекту, детали становились все более различимы, а самое зрелище – все грандиознее. «Господи, до чего же огроменный!..» – невольно затрепетал я.

– А если он упадет?

– ОН не упадет, – с нажимом сказал Вождь.

Фигура Сталина приближалась медленно, постепенно и неудержимо, как в кошмаре либерала, заслоняя все видимое пространство перед нами. В солнечных лучах вся она сверкала и переливалась золотым. Но не это и не мегалитические размеры изваяния были достойны самого искреннего изумления, а то, что на циклопических ладонях, разведенных в жесте гостеприимного радушия на уровне груди, Вождь держал одесную –  храм Христа Спасителя, а ошую – бассейн «Москва». Было видно, как ко входам обоих святилищ текут прихожане и любители поплавать под открытым небом. У храма крестились и кланялись, около бассейна встречались, здоровались, обнимались, смеялись и пили пиво. 

Все вроде бы выглядело нормально, обычная жизнь горожан, если бы все это не происходило на головокружительной высоте, на ладонях ненормально гигантской статуи, и если бы над «Москвой» не висела аккуратная налитая туча, единственная на небе, и из нее не валил бы пушистый новогодний снег.

Относиться к этому в данных обстоятельствах можно было как угодно, а проще, наверное, было бы и никак не относиться, но на меня внезапно снизошел приступ ностальгии, вдруг нахлынули воспоминания о 70-х, времени моего советского детства и отрочества – в школу я пошел в семьдесят первом – когда бассейн «Москва», наряду с Птичьим рынком на Таганке, рестораном «Арагви» на Горького и Блошиным рынком на Тишинке, являлся одним из немногих экзотических мест столицы, почти неизбежных для паломничества.

Тогда это действительно казалось каким-то чудом, чем-то сказочным – плавать в теплой воде под густо падающими из черного неба пушистыми снежинками. Это было несказанно хорошо. И даже то, что всякий раз вокруг, как медузки около побережья Черного моря, колыхались использованные презервативы (называемые почему-то «Изделие № 2», тогда как «Изделием № 1» являлась водородная бомба), не казалось отвратительным, скорее забавным: народ в те годы развлекался как мог, и даже при всех наивных жестокостях тогдашнего режима не был склонен в чем-то себе отказывать.

– Это не я воздвиг, – услышал я голос Сталина, – это Кобальтовые Квадраты.

– А это из чистого золота?

– Э-э-э, согласись, швило, – поморщился Он, – даже для Товарища Сталина это было бы слишком. Да и глупо как-то, я же не опухший олигарх какой-нибудь...

Я закивал понимающе.

– Все золото мира! – По своему обыкновению тихо рассмеялся Вождь. – Ты, швило, конечно, полный раздолбай, из тех, которые способны устраивать революции, потому что тебя никогда и ничто не будет устраивать в этом мире – ни системы, ни люди, ни философии... Все тебе будет казаться скучным и наивным. Недостойным тебя. Тебе, швило, всегда будет казаться, что ты – из Другого Мира и что ты не такой, как все. Другой!.. Забавно, знаешь, что ты думаешь так же, как и большинство революционеров-отморозков во все времена. Но мы с тобой похожи в одном: нам с тобой всегда будет наплевать на золото. Тебе же наплевать на золото? – покосился он на меня.

– Наплевать, Иосиф Виссарионович, – твердо ответил я. И добавил. – Вообще-то все, что необходимо для жизни, а самое главное, сама жизнь, у меня уже есть – хотя в свете последних событий по поводу моей жизни меня преследуют определенные опасения, – а все, что мне будет нужно, я могу купить за деньги. С деньгами, правда, вечно проблемы...

Не знаю как кому, но мне на золото действительно всегда было наплевать.

Иосиф Виссарионович отнесся к моим словам с пониманием:

– Ну, деньги... Деньги в этом мире интересуют даже королей, президентов и диктаторов. Все упирается в деньги, швило, ВСЕ! И даже секс, на котором держится все, кроме секса, упирается в деньги. А так все правильно: если не любишь золото, значит, ты –  революционер, готов к разрушению всего и вся. Мы наш, как говорится, мы новый мир,    или как его там... А кто строить будет? Восстанавливать, как Товарищ Сталин? Да так, чтобы, не дай бог, никого не потревожить, не обидеть и всем угодить, а особенно героям-разрушителям, у которых руки по локоть в крови? Вот вопрос вопросов, швило... А русские-то вообще обидчивее и злопамятнее всех в мире, даже кавказцев. «Никто не забыт, ничто не забыто» – это не шутки, швило! Русские ведь ничего не забывают, а просто прощают. Да и то только на словах. А когда при этом еще и простодушны, как дети... Адепты, блин, идеалистического перфекционизма. А русская справедливость – это тебе не какая-нибудь хилая западная толерантность.

Сталин смотрел на меня немигающе, как на члена Реввоенсовета, сдавшего белополякам Шепетовку. Я подтянулся, подобрался всем телом.

– Для русских справедливость – это вопрос Русского Духа, а он должен быть непоколебим. Непоколебим и необсуждаем, как Таинства Святой Троицы. Как тебе это? Почешешь в затылке. Ты думаешь, мне легко было? И знаешь, швило, забавно мне тоже не было...

Некоторое время он молча глядел вперед, задумчиво посасывая трубку.

– Вот так сидишь и думаешь, а чего придумать – непонятно. Ни самому непонятно, ни другим, ибо, как сказал известный в свое время писатель Андре Жид, друг Советского Государства, заслуженно забытый: «А как вообще, можно управлять страной, где каждый –  персонаж Достоевского?» Говори не говори, – вздохнул Он, – а здорово подгадил нам этот эпилептик-извращенец Достоевский, выковырявший из своей больной головы бесов и святых на радость педофилу Гитлеру. Так, похоже, до конца времен от этой достоевщины и не отмоемся...

Он помолчал. Я тоже, из солидарности.

– Ты же ведь не прочь был бы узнать, что стало со всеми остальными, – сказал Иосиф Виссарионович, не оборачиваясь. – С Аллой, Куликом, Селивановым, Анжелой, Леной и Женей? Хорошо. Тогда полетели. Посмотришь заодно, где находится настоящее золото Шамбалы. Должно же в Шамбале быть золото, а?! Сейчас, швило, все увидишь...

Иосиф Виссарионович был настроен, как говорится, озорно.

Геликоптер плавно развернулся и полетел в противоположную сторону.

Мы отдалялись от Мегавождя и приближались к другому мегавысотному образованию, напоминающему гигантский замок с плавными восточными очертаниями, кажущийся неприступным благодаря возвышающимся по окружности высоткам попроще. Вокруг этого урбанистического образования сверкал довольно широкий ров, наполненный водой Москвы-реки.

«Какая-то советская гигантомания, блин», – подумалось мне.

Судя по знакомым и знаковым очертаниям Кремля неподалеку, это был центр Москвы.

Когда мы подлетели ближе, я заметил, что на шпилях вместо двуглавых орлов и краснознаменных звезд красуются Звезды Давида.

– О-па! – ткнул я пальцем в их сторону. – Это что же – суперсинагога такая?

– Куда грандиознее, швило, куда более супер, – солидно проговорил Иосиф Виссарионович.

Мы пролетели между шпилями, и моему взору открылся окруженный сплошной стеной высоток купол храма, размерами куда превосходящего стамбульскую Айя-Софию.

– Это Иерусалимский храм, храм Соломона, разрушенный в каком-то там бородатом веке уж и не вспомню кем – то ли римлянами, то ли крестоносцами, то ли Гарун аль-Рашидом, впрочем, неважно, – пояснил Сталин. – Воссозданный тщаниями Кобальтовых Квадратов в натуральную величину из многотонных блоков каменоломен Баальбека с соблюдением всех древних технологических норм и молитв, со всеми аутентичными подробностями. Кошерная, в общем, такая архитектура, ни один раввин не придерется. Вот здесь и покоится все золото Шамбалы, потому, что никому больше оно здесь на фиг не нужно. И кстати, друг твой, сын академика, крупного советского ученого, заслуженного лауреата моих, Сталинских премий, Селиванов, Шульман по матери…

- Фишман. Он Фишман по матери, товарищ Сталин, – поспешил я предостеречь Вождя от ошибки.

– Фишман, Кальман, Шульман... какая разница? – недовольно заметил Сталин и глубоко затянулся. – Так вот, этот друг твой сейчас там, в роскошных личных апартаментах при храме, наслаждается почетом, уважением и гаремом из шестисот иудейских красавиц.

– Селиванов?!

– Селиванов, Селиванов... – Вождь усмехнулся.

– В храме Соломона?! – Присутствие в храме Селиванова удивило меня куда больше, чем сам храм. – Почет, уважение, гарем... Бред какой-то! А как его угораздило-то? Он хоть и Фишман по маме, но вроде бы не по этим иудейским делам. Да и не похож он на еврея, нет у него этой беды – пытаться казаться значимее, чем на самом деле. Нормальный такой мужик, выпить-дунуть всегда не дурак, весь в папу-лауреата...

Я сосредоточенно уставился в окно.

Геликоптер завис высоко над куполом. Было заметно, как по довольно широким пространствам между храмом и стеной, образуемой высотками, неспешно бродят люди.

Сталин бросил на меня взгляд.

– Ты, швило, не забывай, что ты в Шамбале. А в Шамбале всякий сюда добравшийся  получает не то, чего он ЗАСЛУЖИВАЕТ, а то, чего он ХОЧЕТ. В этом и есть смысл Шамбалы, а иначе какого бы черта так в эту Шамбалу стремились?

– Так Шамбала, это что же – вроде рая?

Я В РАЮ?!

Сталин помолчал, посасывая трубку, глядя вдаль с задумчивой улыбкой.

– Рая не было бы без ада, а ада не было бы, если бы не существовали те, для кого ад –  это рай. Такая вот, швило, экзистенциальная фигня получается... Рай здесь или нет, ты должен понять сам. Исключительно САМ. И в этом тоже заключен один из смыслов Шамбалы. Не спеши, оглядись, осмотрись, не дергайся – времени у тебя достаточно. А Товарищ Сталин тебе поможет, в чем надо.

И, как бы ставя точку, хлопнул себя ладонью по колену.

– А теперь поспешим на мероприятие государственного масштаба, на котором твое присутствие будет более чем уместно.

– Пленум?

– Ну отчего же именно пленум?.. Пленум не пленум, а тебе будет интересно. И познавательно, я полагаю. А пока мы туда направляемся, я расскажу тебе, каким образом твой друг Селиванов-Кульман, или кто он там, а ныне Шмуэль бен Калонимос угодил в храм.

– Что? Шмуэль... Бен... – пролепетал я. – Бен? КТО?!

Я захлопал глазами на Иосифа Виссарионовича.

– Просто послушай, швило, история очень шамбалианская, хотя и забавная, –  значительно поднял трубку Сталин.

Геликоптер плавно развернулся и тронулся в путь...