Вера Цветкова
Чем мельче интервьюируемая персона – тем больших правок от нее жди. Фото Людмилы Михэеску
Наблюдая сегодня его гипнотические пассы на телеэкране, я вспоминаю наше с ним давнее интервью. В ту пору он уже выбился из телезвезд в теленачальники, но продолжал совмещать оба занятия. По мне, так категория звезды выше, краше и достойнее, но мужчины, видимо, так устроены, что предельная высота для них – начальничий статус.
...Подучив матчасть (то есть собрав бэкграунд) и прикинув вопросы, потопала на канал. Была принята в высочайшем кабинете; проговорили часа два, отчасти даже проспорили – он отстаивал свою точку зрения, доказывал, уверял... Люблю неравнодушных, даже если наши взгляды не совпадают; дело превыше всего. К тому же когда собеседник пребывает в неком горении и драйве, заранее знаешь, что интервью получится (получится – в смысле выйдет на загляденье). Что не может не радовать.
Меня немножко позабавило, как он заметался, когда я собралась уходить, – подать даме плащ, не подать? С одной стороны, по правилам хорошего тона вроде бы надо подать, с другой – не уронить бы себя. Разные, знаете ли, статусы. Он здесь большой начальник, и помогать одеваться пришлой журналистке, по сути – обслуге... Не комильфо.
А еще мне велено было показать текст до печати – прислать на визирование. Не комильфо так не комильфо, прислать так прислать. Хотя давно замечено – по-настоящему большие личности, дав интервью, ставят на этом точку. Сверки и вычитывания им ни к черту не нужны, они уже сказали, что хотели, и не видят смысла к этому возвращаться. И напротив, чем мельче человек, тем в большем количестве жди от него поправок – вставок-переделок.
Расшифровав запись, я поступила как всегда – вычленив главное и перекомпоновав имеющийся материал, выстроила его логически. Еще, понятно, повыбрасывала мусор – повторы, оговорки и прочее «масло масляное». Нет, никакой отсебятины – все четко с диктофона, просто правильно собранный пазл.
Вообще-то интервьюер я избалованный – в том смысле, что по результату частенько слышу фразу: «Впервые в жизни с интересом читал собственное интервью». Вот и в тот раз, отправив текст на визирование, ожидала получить в ответ слова благодарности и признательности. Хотя и догадывалась, что клиент скорее из второй категории интервьюируемых.
О благодарности и признательности пришлось забыть сразу. Разумеется, текст вернулся поправленным. Но как! То была изначальная диктофонная запись, рассыпающаяся, не связанная воедино, со всеми огрехами и повторами. Скрупулезно восстановленный живой разговор. Слово в слово.
Подивившись – вот это память на себя, любимого! – и поизумлявшись, что у изначально все-таки коллеги так плохо с чутьем и вкусом, я стала соображать, что же тут можно сделать. Что вся кропотливая работа по собиранию пазла пошла насмарку, было ясно, но дальше-то что? Какой читатель осилит интервью размером на полосу в таком виде? И можно ли вообще давать в печать интервью в таком виде?
С подобными вопросами («Ну и что с этим делать? Не печатать же?») и текстом в руках я вломилась в кабинет начальницы. Начальница ознакомилась и постановила – именно что печатать. Уж больно высокая персона. Которая, понимаешь, пошла нам навстречу, отслюнила от своего драгоценного времени и все такое прочее. Интервью – вот оно, есть, и завизированное притом. На каком основании мы можем его не печатать? А все остальное – на совести клиента. Охота ему предстать в таком... нетривиальном виде перед миром – так тому и быть.
Против логики не попрешь. Пришлось согласиться со сказанным. И интервью это – по сути, набор пространных и многословных рассуждений, проще говоря, черновик – пошло в печать. Я редко пользуюсь своим псевдонимом, но тут воспользовалась. И еще долго меня потом терзал вопрос: неужели сам клиент вот этим вот на самом деле остался доволен?..
Похоже, именно так.
