Кризис доверия носит обоюдный характер

Очередной саммит Россия–ЕС должен был открыться 11 ноября, однако был неожиданно отложен. Уже сам факт переноса встречи подтверждает, что в наших отношениях с Евросоюзом что-то происходит. Нечто такое, что требует особого осмысления, и, возможно, возникшая передышка будет весьма кстати. Изменился сам ЕС: за время с прошлого саммита он вырос до 25 участников. Теперь он обладает собственной конституцией и даже пережил первый серьезный конфликт между представительной и исполнительной ветвями власти, что лишь усиливает впечатление единого государства.

Складывающийся на наших глазах новый гиперсубъект международного права, как гигантская воронка, медленно, но верно затягивает и наших соседей. Разумеется, испытывает это мощное гравитационное воздействие и Россия. Однако она сама по себе представляет столь весомый субъект мировой политики и экономики, что не может без последствий для себя и самого Евросоюза плавно войти в его состав или даже оказаться на его постоянной орбите. Сейчас обе стороны вполне официально заявили о том, что в обозримом будущем вопрос о присоединении России к ЕС на повестке наших двусторонних отношений стоять не будет. И те и другие, похоже, испытали при этом явное облегчение, поскольку ранее чувствовали себя как бы впопыхах «помолвленными», но неготовыми к брачному союзу как неизбежному следствию предварительного уговора. Итак, тема «брака» на сегодня и даже на завтра неактуальна. А на послезавтра?

Ответ на этот вопрос возможен в трех вполне жизнеспособных вариантах:

1) конечная цель для России – вступление в ЕС, и тогда все наши сегодняшние начинания – малые шаги к этой цели, а все разногласия означают лишь поиск оптимального пути к ней;

2) Россия никогда не будет в ЕС, как не будут в нем, например, Китай или США, что отнюдь не означает автоматического перевода наших отношений в режим конфронтации;

3) по формуле Бернштейна: «Цель – ничто, движение – все» (или в русской версии: «куда кривая вывезет»), то есть сугубый прагматизм сегодня без четких планов на завтра; решение вызреет естественным путем по ходу развития и самого Евросоюза, и России.

Россия и ЕС не пойдут навстречу друг другу далее определенного предела, если не будет общественной воли к преодолению этого предела. Между тем именно ее на сегодня, похоже, нет. Но что, собственно, мешает России стать членом ЕС? Даже те, кто говорит о ее принципиальной неинтегрируемости, по большому счету не приводят ни одного веского аргумента, почему будущее членство, например, Турции или Украины может быть темой предметного обсуждения, а в отношении России этот вопрос должен быть закрыт навсегда. Вспоминаю высказывание одного латвийского политика: «┘доказать, что Латвия обязательно должна быть в Европе, а Россию туда никак нельзя брать, можно только с откровенно расистских позиций». Не уверен, что противники вступления России в ЕС действительно руководствуются исключительно националистическими мотивами, однако в одном это наблюдение справедливо: корни проблемы лежат где-то в сфере ментальной, в сложившихся стереотипах. Убежден, что и решение вопроса о принадлежности России к Евросоюзу зависит не от того, возможно ли это технически, экономически, политически, а от того, хотят ли этого обе стороны.

Саммит должен был состояться на еще актуальном фоне сентябрьских терактов в России и последовавшего за этим представления руководством страны планов по переустройству системы государственного управления. Эти темы стали предметом широкого обсуждения в Европе, породив новое охлаждение в наших отношениях. Полагаю, что сегодня мы имеем дело в первую очередь с кризисом доверия, и это многое объясняет в событиях последнего времени. И пресловутые «двойные стандарты» по отношению к чеченской проблеме. И жесткую критику любых шагов Кремля по реформе системы управления.

Нельзя не вспомнить и обостряющееся противостояние на постсоветском пространстве. Россию все чаще обвиняют в реализации имперских амбиций, забывая, что все эти «революции роз» и «каштанов» инициированы отнюдь не Москвой. «Перетягивание постсоветского каната» на самом деле сильно вредит нормальному ходу демократического процесса в странах СНГ, подменяя его надуманной альтернативой Восток–Запад. От этих стран хотят не столько демократизации, сколько прозападной (читай: антироссийской) ориентации любой ценой. Признание же выборов демократичными напрямую ставится в зависимость от их результата. А ведь одна лишь предметная постановка вопроса о перспективном членстве России в ЕС могла бы лишить почвы все эти спекуляции на тему «или Россия, или Европа».

Между тем участие в евроатлантических структурах по-прежнему предлагается восточноевропейским странам в качестве своего рода «укрытия» от России с целью нейтрализовать ее влияние. На эту тему весьма характерно высказалась госпожа Ферреро-Вальднер, комиссар Еврокомиссии по внешним связям: «Я сделаю все возможное, чтобы по крайней мере Украина осталась на нашей стороне» (выделено мной. – К.К.). Противопоставление более чем неприкрытое: есть наша сторона, и есть Россия, влияние которой даже в регионе ее очевидных интересов нужно остановить всеми средствами.

Не буду говорить, насколько это диссонирует с официальными двусторонними заявлениями и документами, но дело не в этом: разделение на «нашу сторону» и Россию продолжает культивироваться, поскольку до сих пор существует неослабевающий общественный запрос на такое отношение к России в политической Европе.

Однако кризис доверия носит обоюдный характер – в России евроэйфория времен перестройки также практически сошла на нет. Это обстоятельство нельзя не учитывать, ведь слишком часто говорят о том, что исключительно Россия должна прикладывать усилия для завоевания доверия Запада. Известное разочарование насчет искренности ЕС в желании помочь России имеет основания – слишком часто доводилось сталкиваться с отчетливо выраженными корыстными мотивами (получение доступа к сырью, снижение конкурентных преимуществ российских производителей, вытеснение с традиционных рынков), а то и откровенно недружественными шагами (поддержка антироссийских оппозиций и настроений в странах СНГ и ЦВЕ, прием чеченских эмиссаров). Россияне чувствовали себя все 90-е годы, по сути, оставленными наедине со своими сложнейшими экономическими проблемами, а сегодня испытывают похожие ощущения по поводу террористической угрозы.

По большому счету параллельно с созданием «четырех пространств» нужно строить пятое, главное, – пространство доверия, иначе за пределы банальной купли-продажи или какого-нибудь нового проекта «газ–трубы» мы не выйдем. Создалась своего рода пороговая ситуация, за которой – либо сугубо параллельное существование без конечной интеграционной цели, либо переход в некое новое качество наших отношений. Думается, сейчас настала пора по-новому подойти к двусторонним отношениям Россия–ЕС и шире – к благоустройству политической Европы. Россия по большому счету обозначила свои приоритеты, и дело сейчас за Евросоюзом. Согласно предложенной министром иностранных дел России Сергеем Лавровым конкретной формуле, «мы готовы идти в развитии партнерства с ним настолько далеко, насколько к этому готов сам Европейский союз». А потому последний – и главный – вопрос к саммиту должен звучать именно так: как далеко готов идти ЕС в развитии партнерства с Россией?