Ориентиры Лаврова

На смену улыбчивому Игорю Иванову в качестве «самого главного» в высотное здание на Смоленской-Сенной пришел серьезно-сосредоточенный Сергей Лавров, до этого наш постпред в ООН. Смена «первых лиц», как предсказывают работающие в этом доме дипломаты, не означает перекладывания руля. Курс нашей дипломатии остается прежним. «Перемен во внешней политике не будет, – сказал мне хорошо знакомый ветеран российской дипломатической службы. – Главное лицо у нас президент, и внешняя политика – сфера сугубо президентская, ее важнейшие направления уже прописаны в ежегодном Послании Путина и других документах». Курс на преемственность уже получил отражение в высказываниях нового министра иностранных дел, в том числе и на его первой пресс-конференции.

Но может ли все в нашей дипломатии оставаться неизменным? Насколько могут удовлетворять страну результаты внешнеполитической деятельности на предыдущем этапе?

Сам Лавров считает важнейшим достижением предшествующего периода во внешней политике России выработку представлений о национальных интересах и даже достижение по ним общественного консенсуса. Конечно, можно взять на заметку прозвучавшее в этих словах полупризнание, что какое-то время назад с пониманием национальных интересов не все было ясно. Можно даже усомниться, что уже достигнут полный общественный консенсус. Иначе как понять попытки влиятельных политиков соблазнить публику перспективой появления на постсоветском пространстве «либеральной империи», слепленной на доходы от поставок российских энергоресурсов.

Но даже не всегда и всеми одинаково трактуемое понятие национальных интересов существует. Пользуясь разъяснениями Лаврова, это «безопасность страны – как ее границ, так и изнутри», «укрепление государства», «экономическое развитие». Если применить критерий соответствия национальным интересам к внешней политике периода первого президентства Путина и, разумеется, деятельности Игоря Иванова во главе МИД России, то общий итог будет не так уж плох, как его подбили некоторые критики. Наша дипломатия достойно вышла из двух крупнейших международных кризисов нашего времени, связанных в первом случае с событиями 2001 года, во втором – с Ираком. Без колебаний вступив в международную коалицию по борьбе с терроризмом, Россия в то же время не поступилась своей самостоятельностью.

И в то же время нельзя не признать слабость нашей экономической дипломатии, хотя о важности обеспечения наиболее благоприятных условий для экономического развития страны и реформ говорится практически во всех установочных документах, начиная с официальной «Концепции внешней политики». Разумеется, вопрос не сводится сугубо к деятельности российского МИДа в экономической области. Здесь он, как раз, не единственный и даже не главный, настолько разросся круг ведомств и государственных руководителей, вовлеченных во внешние дела в сфере экономики.

Наглядный пример представляет история с дискриминационной в отношении нашей страны поправкой Джексона–Вэника к торговому законодательству США. Так же как в течение полутора десятков лет на каждом российско-американском саммите хоронили холодную войну, так и параллельно звучало обещание американской стороны отменить поправку. И если с холодной войной действительно уже распрощались, то слухи о кончине порожденной ею поправки Джексона–Вэника, увы, оказались преувеличением.

Куда важнее невнятная для широкой публики картина с интеграционными процессами с участием России, а также перспектива присоединения нашей страны к Всемирной торговой организации (ВТО). Мы уже пропустили один рубеж для вступления – 2003 год, и если в нынешнем году не достигнем договоренности, то пропустим и следующий – прием в ВТО проводится на конференциях, проходящих раз в два года.

Осложнившийся процесс присоединения России к ВТО, нелегкие переговоры с ЕС и ведущими зарубежными странами каждый раз порождают сомнения в наличии у нашей власти цельной торгово-экономической стратегии. Ведь поразительно, но факт: камнем преткновения становится то, чем мы больше всего привлекательны для внешних рынков, – экспорт нефти, газа, сырьевых материалов. Так, попытки сделать торговлю нефтью своего рода материальной базой американо-российских отношений наталкиваются в целом на прохладное, изучающее отношение со стороны американских фирм – они заинтересованы не столько в покупке российской нефти, сколько в участии в ее добыче. На этом фоне энтузиазм, демонстрируемый официальным Вашингтоном, служит больше тактическим целям – давлению на рынок в пользу понижения цен на энергосырье в духе биржевых «брокеров-медведей». Мы же способствуем этому и тем самым сами себе оказываем медвежью услугу. Не была бы выгодней для нас «игра на повышение» путем поиска лучшего взаимопонимания с ОПЕК, экспортерами газа?

В наше время немало свидетельств того, что экономическая дипломатия служит решению многими странами своих национальных задач. Притом не только в сфере торговли. Можно сослаться на КНР, переключившую свои основные усилия на экономическую дипломатию. Торгово-экономический диалог стал главным связующим элементом между Пекином и Вашингтоном, оттесняющим куда-то на второй план политические разногласия. Контрастом с нашей многолетней возней с поправкой Джексона–Вэника выглядит быстрый и очень демонстративный провал попытки в Конгрессе США из-за известных «тяньаньмэньских событий» лишить КНР режима наибольшего благоприятствования. Ныне те же торгово-экономические интересы деформируют позицию Вашингтона по Тайваню, до этого казавшуюся незыблемой.

Займет ли экономическая дипломатия должное место в деятельности нового российского правительства, МИДа? Новый шеф российской дипломатии дает по крайней мере формальные заверения, что МИД будет стремиться обеспечить интересы страны в этой сфере. Как представляется, еще важнее тот факт, что главой правительства стал практик из внешнеэкономической области. Михаил Фрадков окончил Академию внешней торговли, работал в ГКЭС и был министром внешней торговли и представителем России при ЕС. Может быть, это и есть то ключевое звено, которого раньше недоставало нашей экономической дипломатии?