Хорошо, что мы здесь не сошли с ума

	Хлеб жители Грозного получают редко, поэтому его выдача - событие. Фото Александра Шалгина (НГ-фото)

От площади Минутка к церкви Архангела Михаила дорога пролегает через туннель, где была подорвана машина генерала Романова. Из-за того что все коммуникации города разрушены, в тоннеле постоянно находится вода, уровень которой не спадает. За тоннелем - блокпост питерского ОМОНа на улице Ленина. Поражает ее безлюдность, впрочем, как и многих других. Это безлюдье действует угнетающе, как будто попал на кладбище. Иногда только проедет гражданская машина или лихо пронесется на большой скорости БТР, поднимет пыль, опахнет выхлопным дымом, и снова тихо. Редко-редко появится какой-нибудь городской житель. Вот наконец и сам храм, вернее, стены храма - все, что от него осталось. Сюда приходят русские люди для того, чтобы встретиться и поговорить друг с другом. Для многих это единственная возможность выговориться, получить хоть какую-то моральную поддержку, немножко расслабиться.

Недалеко от церкви мне повстречались две женщины средних лет, русские - Света и Вера. Хотя и неохотно, они все же вступили в разговор, при этом наотрез отказавшись назваться полностью. Причина простая - страх перед чеченскими боевиками, которые каждый день дают о себе знать, выползая из-за развалин некогда огромного города.

- Вы не хотите полностью назвать себя?

С.:- Нет, конечно. О чем вы говорите? Те, которые с бородами ходили, они же сидят в органах сейчас, в данный момент. Те же ваххабиты, которые были боевиками, теперь занимают должностные посты. Многие это знают, многие военные об этом говорят. И совершенной безопасности для нас нет. Придут вечером или ночью, и все... Угрожают, конечно, еще как угрожают. Они надеются, что вернется ихняя власть и они опять все возьмут в свои руки, и опять беспорядки, все это продолжится. Это народ такой, что одной рукой гладит, другой за нож держится.

- У вас есть дети?

В.: Две дочки (26 и 27 лет), внучка (5 лет).

С.: Было двое, старшего убили в ту войну, а сейчас один остался (23 года сейчас младшему), в России он в данное время учится (голос дрожит, у женщины в глазах слезы). Ни я не могу помочь ему, ни он мне. И дальше куда? Ни военного билета у него нет на руках, ни прописки - это невозможно сделать. А от армии я его всячески буду прятать, не пущу я туда его! Он у меня последний остался! В нынешнюю армию я не могу его доверить (голос все больше дрожит). Восемнадцатилетние мальчишки, которых только призвали в армию, - они же убивали нас. От страха, просто от страха, потому что он ребенок сам, его только от матери отняли! Это был февраль 1995-го - всех били подряд.

В.: Они сказали: "Есть приказ убивать всех!" Меня на Минутке остановили, говорят: "Если мы вас здесь пропустим - там вас прибьют". Я говорю: "Но мы - русские". "А это, - говорит, - не имеет значения. Какая разница? Вы-то живете здесь, значит, такие же..."

С.: Правильно. Какая разница? Я пошла на кладбище, убирала могилу, готовилась к празднику (Пасхе). Подходят ребята, спрашивают: "Дети есть?" Я говорю, двое детей... (Светлана плачет, слов не разобрать). "А он воевал?" - спрашивает. Да я ни одного русского не знаю, не слышала никогда, чтобы нашелся, пошел против России воевать, к боевикам! Да, были русские, которые приезжали из других республик, но наши местные... ни один не взялся за это. Спрашивает: "Как это получилось? Это боевики?" "Нет, - отвечаю, - это вы убивали".

Спецназ вошел в город 5 февраля, с 4-го на 5-е ночью, но мы же не знали, что они уже вошли, мы же не знали! Мы были только у себя во дворе. Пошел он в 9 утра в туалет и больше не вернулся, через 5 минут стала искать и никаких следов даже не нашла. Сколько я ходила, осматривала все кругом. Через месяц только нашла - в соседнем доме сжигали труп, спрятанный был.

- Почему вы думаете, что именно русские солдаты его убили?

С.: Да потому, что я за каждым солдатом ходила следом и у каждого все выведывала. Что вы думаете, как я бы его искала? Все со слов, у каждого, - они-то не знали, кто я. Но 5 февраля я разуверилась во всем, если бы был Бог, неужели бы он это допустил... (На глазах женщины слезы, голос вновь задрожал, стал прерывистым.) Такой мальчишка, такой мальчишка, никогда никто плохого слова об этом ребенке не мог сказать... Ждали, ждали, как мы вас ждали! Долго! Сколько пришлось потерпеть, и когда войска 5 февраля вошли, как мы обрадовались!

А эта война? Это была мясорубка, а не война. Подвалы раздавливало, все кругом разбито... Пока боевики в городе - тихо, как только боевики выходят - начинается кромешный ад! Снаряды за снарядами, 4 снаряда - только у меня во дворе, один за другим! Очень страшно, земля вся дрожит... Какие ощущения в подвале? Что такое землетрясение - вот это и есть подвал, когда не знаешь, с какой стороны: то ли сверху, то ли с боков, то ли снизу.

- Как вам жилось при боевиках? Вас не обижали?

С.: - Да уж, не обижали! (С горькой иронией.) Ко мне приходили "жениться" 20-летние, приходилось убегать, через заборы прыгать. Они заставляли русских женщин, чтобы они их обстирывали, им готовили, брали для развлечений, в общем, кого и как. Мужчин забирали. Которых смогли - вытянули оттуда, которых не смогли - так они и исчезли, бесследно исчезли...

Мы вот войну пробыли, а теперь нас как выкинули. А сейчас, в данный момент, ни гуманитарной помощи, ни пособий никаких не получаем. Говорят про гуманитарку, какие-то там пособия, но ничего нигде нет. То, что снимают, показывают, - это все показуха, дают 2 ложки, буквально две ложки каши. Только перед камерой это все шикарно. Пенсию - и ту не могу я оформить, потому что отменили этот указ. Было бы время мирное, я бы о ней и не вспомнила, а сейчас...

- Если бы дали возможность нормально уехать, много ли в Чечне осталось бы русских?

С.: Нет, навряд ли много. Единицы остались бы... Смешанные браки - это редкие случаи тоже.

- Какие-то возможности есть вырваться отсюда?

С.: Совсем одиноких стариков и старух забирают сейчас в дома престарелых. А остальные продают все за бесценок и уезжают, а в России за бесценок ничего не купишь!

Если ты гласно пытаешься что-то продать, к тебе ночью придут с автоматами. Сначала убивали, забирали документы, а сейчас, значит так, в последнее время: подержали два-три дня в подвале глубоком, голодом поморили немножко, водички дали, чтобы не померли от жажды, повели к нотариусу с автоматами. У нотариуса подписали договор, все! Купля-продажа прошла, и отобрали. Те же соседи-чеченцы знают, кто наводчик, знают всю эту группу, кто этим занимается. Ни один орган не заступится - это совершенно пустой номер!

- Город подлежит восстановлению?

С.: В ближайшем столетии навряд ли. Лучше бы выделяемые средства людям раздали, и люди бы уехали! По-моему, никто не заинтересован в этой власти. Никому ничего не надо. Местные только о своем обогащении думают - родственнику, свату, брату, а военным, по-моему, лишь бы отбыть свое время и уехать домой живым-здоровым. У военных много алкашей. Да их можно, наверное, понять, но сколько бед они наделают в этом состоянии!

Нам, конечно, хотелось бы, чтобы дисциплина была, порядок был. Если бы кто-то был заинтересован в этом, был бы полный порядок!

Возле церкви я встретил и других прихожан - пожилых людей, которые не побоялись назваться полностью, рассказывая о своей жизни в Грозном в последние годы.

Гребцова Галина Николаевна (на вид 60 лет, бывшая работница швейной фабрики):

- Во время войны мы в подвале жили с дочкой, по сто вертолетов вылетало в день - это жуть была! Очень страшно, это было что-то невообразимое. Как разведывательный самолет летит, начинают так бабахать, что у нас все тряслось здесь. У меня дочку завалило, вы знаете, я на 15 минут только отлучилась за дровишками, и ночью дочка встала и говорит: "Мама, я такой сон видела, как будто золото... видела - Иисус Христос пришел и говорит: "Девочка, ничего, ты теперь будешь жить в лучшей жизни" (голос рассказчицы постоянно дрожит), представляете? Я когда стала уже идти за дровишками, она мне так ручонки положила на плечи: "Мама! Прошу тебя, не ходи, - говорит, - за дровами, обойдемся так, я такой сон плохой видела!" Не успела я выйти за дровами, наверное, минут 10 прошло, какая-то ракета пролетела со свистом, а когда подошла к нашему подвалу - там такой завал! С 24 января лежит засыпана она и девушка одна. Я уже сколько раз в МЧС обращалась, а когда будут раскопки, ничего не знаю. До сих пор лежит. Если в эти края иду, я уже не могу... (Поднесла платок к глазам, вытирает слезы).

- Местные чеченцы до прихода войск обижали людей?

- Вы знаете, что обижали, дочка все время ходила со мной за руку. Где-то в 1997-1998 гг. Масхадов единственный издал хороший исламский закон, что они только со своими должны, поэтому, когда девочка со мной шла, они только на нее глаза вылупят, а боятся подходить. Как только начинают заигрывать, я говорю: "У вас ислам, не надо!" А до этого вообще жуть была! Особенно при Дудаеве: девочек в машину затаскивали, мою несколько раз пытались затащить, и с тех пор я все время ее за руку водила с собой. А когда "коридор" дали - это было на руку бандитам. В этот момент их много ходило, даже какие-то грузинские экстремисты - невозможно было выйти из дому.

Анастасия Васильевна Жидких, 1912 г.р.:

-Я проживаю в Грозном с Великой Отечественной войны. Здесь всегда очень жестко было, особенно после войны, когда их выселяли и вернули. Тут нам уже жить невозможно стало: отнимали все, грабили, притесняли нас, и мы не имели права ничего сказать - боялись, что нас убьют! Воровали женщин, ребят, девушек увозили, издевались над ними. Собственно говоря, гибель невыносимая. А сюда мы приходим покушать кашку, супчику, который солдаты нам привозят. Русские еще есть, голодных много, одни старики, молодых почти нет - остались те, кому некуда выехать. Я не выехала отсюда - у меня был болен брат: глухой, слепой, парализованный, с 1918 года, уже старик. Все русские хотят уехать отсюда, никто не хочет оставаться здесь.

Из ворот храма вышла очень худая женщина пятидесяти лет, которая дошла до угла церковной ограды и осмотрелась по сторонам: вид мирно переговаривающихся в стороне двух вооруженных омоновцев, видимо, несколько успокоил ее. Суетливыми движениями поправила на голове туго повязанный платок, еще раз огляделась и торопливыми шажками заспешила через проезжую часть улицы. Я перехватил ее почти у края тротуара. Глаза ее смотрели испуганно, но одновременно с интересом. Женщина заговорила быстро-быстро, видимо, желая выговориться и вместе с тем словно боясь чего-то:

- Знаете, фамилию, отчество мы не говорим здесь и никому не советуем... Вы, конечно, должны быть не маловерами и не бояться, но Господь нас знает по именам, зовут меня Галина. В этом городе сейчас очень и очень трудно людям жить. Помощь им только от Господа, от людей помощь трудно сейчас получить, потому что все в проблемах, и те, которые в миру живут, и те, которые духовные, - все сейчас обременены тяжелыми своими задачами - спасением собственной души, поэтому здесь нам только Господь - помощник. Место здесь наиболее спасительное, здесь страшно, но страх здесь Божий. Поэтому все, кто здесь находится, - да хранит их Господь! До прихода войск мы жили трудно, у нас не было средств к существованию, но Господь нас питал: милостыня просачивалась, люди простые собирали последние крохи. Небогатые люди посылали через церковь, монастыри нам сюда милостыню, мы ею жили. Подавали нам иной раз и местные жители, потому что жалели нас. Были и другие люди, которых я, слава Богу, не успела узнать, иначе бы мы с вами не разговаривали, понимаете, о чем я говорю. Простите Христа ради! Это все, что я могу сказать.

На территории храма под навесом стоит стол, за которым кормятся из солдатского котла прихожане. В этот раз пищу в бачках привезли свердловские омоновцы. Церковь охраняется бойцами спецподразделений, когда в этом районе вспыхивают перестрелки. Храм в таком случае служит убежищем для многих русских стариков, скитающихся обычно по разбитым подвалам. Оказывается, тишина в этом городе обманчива. По словам прихожан и омоновцев, перестрелки в Грозном в эти летние месяцы участились по сравнению с маем. Каждую ночь бойцы на блокпостах подвергаются обстрелам из стрелкового оружия и гранатометов. Вчера, например, в 5 вечера была обстреляна и церковь.

За столом едят дети и пожилая женщина. Она только-только поела и согласилась со мной побеседовать. Она одета в красивое, но строгое платьице, аккуратно причесана, а когда говорит, старается держаться с достоинством, четко проговаривая слова, как учительница на уроке. Я не ошибся. Полина Федоровна Федоренко оказалась учительницей математики, ей 74 года, она родилась в Чечне, всю жизнь прожила в Чечне, здесь же закончила институт и более 50 лет проработала в школе. Многие ее бывшие ученики разъехались кто куда, в отличие от нее, не оставляющей надежды выехать в Россию на постоянное жительство:

- Я пыталась выехать после первой, после второй войны (августовской), перед последней войной, четыре раза укладывала вещички, брала в руки и ехала. Доеду до пограничного пункта - то ночью напали боевики, убили федералов, то закрыт пост, потому что какой-то чеченец нагрубил, то вообще все границы перекрыли, а четвертый раз пошла я от автовокзала, сказали: "Выезда из Грозного нет". Все мои вещи сложены с сентября прошлого года, все в коробках, а выехать я не сумела.

Все три войны прожила в подвалах. Холодно было, морозно, полуголодно - варить негде. На улицу только выйдешь - бьют: то минометы, то пулеметы, то бомба где-то рядом разорвется, но и это пережили. Тяжело было, последняя война - особенно. Это было что-то ужасное! Волновались страшно, когда били по городу: наш дом шатался, мы так и ждали, что сейчас плита упадет и придавит - конец нашей жизни.

Один раз началась бомбежка, я скорей дверь выходную открывать, чтобы она не сломалась, - ломаются они пополам. Меня головой стукнуло о стенку, и сейчас я левую сторону головы не чувствую совсем, наверное, контузия. Когда громко разговаривают, слышу, а не всегда понимаю, что говорят.

Ходила я в МЧС, просила разрешения на выезд из Грозного. Дала телеграммы всем своим знакомым, что я жива. Они ответили: "Приезжай, мы тебя ждем". А как выехать? Давали 30 кг - берите в руки и езжайте. Но я же не к маме еду, не к папе, а к чужим людям, у меня должно быть все свое, нахлебницей никогда я не была! (Губы дрожат.) Среди вещей лишнего ничего нет, только то, что нужно в обиходе. Записали, что мой номер первый на выезд с вещами, но пока, наверное, денег нет, чтобы выехать. С Красным Крестом не так хорошо, потому что очень редко приходит женщина, которая прикрепленная, хотя и просит не говорить о том, что редко бывает у нас - она местная.

- Когда начались неприятности у русского населения, с приходом Дудаева?

- Да, с приходом Дудаева. Дома занимали, людей убивали, вешали, чтобы забрать документы на квартиры. Ко мне во время войны пришла женщина, на нее страшно было смотреть: снег кругом, а она в мокрых галошах на босу ногу - попросилась переночевать. Это была русская женщина, пожилая, 1929-го, по-моему, года, Анна Сергеевна, фамилии не знаю. Почему она оказалась нищенкой? Она жила в трехкомнатной квартире, сама - швея 6-го разряда, очень аккуратная. Пришли соседи-чеченцы, говорят: "Поезжай, подлечись к сестре на Украину". Она поехала, а они зашли и заняли ее квартиру. А когда вернулась, они ее избили и документы все забрали. Зубы повыбивали, зубов у нее нет. Ни паспорта, ничего... Это было во время войны, к кому можно было обращаться? Она и боялась обращаться - этих же людей уничтожали. Так и жили мы вместе, а потом, когда услышала, что на Старой Сунже дали "коридор" - можно уйти, взяла мешочек и побежала.

У нас же все ненормально, и нервы у нас никудышные, и зрение, и слух, и ноги, и руки - все у нас не так! Вы посмотрите, что с нами делается (показывает руки) - это кровь застаивается, прямо бугры. (Голос дрожит, в глазах слезы.) Мы же тут работали, всю жизнь отдали, а теперь - никуда. (Добавляет голосом глухим, в глубь себя.) И сижу на своих коробках...

На скамейку рядом подсела женщина, помогавшая до этого убираться в молельном помещении. Валентине 65 лет, в Грозном - с 1955 г., вот, что она рассказала о себе:

- Жилище разбито, денег у меня ни копейки. Все поуезжали, все боялись войны, одна я смелая осталась. Муж уехал со всеми родственниками еще в 1991-м в Барнаул. Меня звали, приглашали, я не захотела туда ехать, зачем мне нужна Сибирь? Я потому не уехала, что я инвалид, меня машина сбила, ноги у меня больные. Это хоть и давно было, но травма... Врач сказал, что в старости будет хуже, так оно и есть. Я - кавказский человек, привыкла жить в тепле. У меня есть еще родственники в Ставропольском крае, я к ним ездила: мне маленький диванчик дали, а сами на полу спали - негде жить. Куда ехать? Ехать некуда. Все-таки надеялась, что войны не будет. Первая война тяжелая была, но терпимая, я и в 1941 году войну переносила девочкой маленькой, пятилетней, в Ставропольском крае, но вот эта - в 1999 году - ад был кромешный. Это хорошо, что мы здесь не сошли с ума!

Мы в одном подвале были, загорелся подвал, разбили, побежали в другой подвал, загорелся - разбили, побежали в третий подвал - разбили, загорелся. Побежали опять в первый подвал, где потухло, - опять разбили, кошмар что было... Бомбежка, и загорается все над нашей головой! Мы бежим от этого пожара. Когда бомбили, только подвал наш остался, а все вверху разрушилось, и в подвале было так темно, пыльно, что мы друг друга трудно различали. Мы не то что кашляли, нас рвало, ой рвало нас! Пуховым платком я заткнула себе рот и нос.

У меня рука прострелена (правое плечо выше локтя у женщины перевязано, сквозь бинты проступают бурые пятна то ли крови, то ли йода). В январе в эту войну мы находились в чужой квартире, стрелял миномет, и все побежали в прихожую - нас было много, руки остались перед окном. Со мной сидела женщина одна, ей прострелило правую руку, и мне - правую руку. У нее осколок вытащили и вышло стекло, а у меня не показало осколка. А там, очевидно, у меня стекло и еще что-то есть, места какие-то выпуклые, твердые. Полгода уже прошло, и сейчас заросло, и боюсь делать операцию, и не знаю, что делать.

Мы в подвале сидели, вылезли оттуда в саже все: черные, грязные, немытые, полгода некупаные, завшивленные. Водопровод не работал. Снеговую воду топили зимой, а летом стали просить воду - солдаты ведерочко воды дадут, пользовались понемножку. Кормились - кто что подаст, что где найдем, у кого что осталось. Собирались все вместе и делили по кусочку, кушали. Сейчас еще никак не восстановят водопровод, воды у нас в кранах нет. Вот наши страдания: все разбито, все поломано, газа нет, света нет. В этом районе около церкви ребята нас кормят (кивает в сторону свердловских омоновцев), поят нас, а иначе бы мы не выжили, не прожили бы.

Ждем, чтоб не стреляли ночью, чтоб было тихо, нервы у нас не в порядке. Нам надо нервы лечить, психику лечить, и вообще нас надо лечить. Всем, кто просидел в подвалах эту войну, должны быть на поддержку здоровья какие-то льготы или пенсии - обязательно должны быть, потому что мы люди уже несчастные, и наша жизнь укорочена этой войной. Эта война страшная, не дай Бог, если она повторится, не дай Бог никому такой войны пережить, как мы пережили. Каждый день молим Бога, чтобы не было войны, чтобы был мир. Я пенсионерка, прихожанка церкви, хожу молюсь Господу, людей жалею, Бога прошу о милости, о мире, чтобы все люди опомнились, помирились, полюбили друг друга.

С тяжелым чувством я оставляю территорию этого храма. Проходя мимо изрешеченных пулями и снарядами, испещренных выбоинами стен с обвалившимися балконами, невольно убыстряю шаг. Зловещей ухмылкой зияют опаленные оконные проемы выгоревших домов. В этот момент испытываю только одно желание - как можно скорее выбраться из этого полуразрушенного мертвого города с звучным названием Грозный.

Вечереет. Ожидаю на блокпосту попутную машину до Ханкалы. Рядом питерские омоновцы досматривают очередной транспорт...

Грозный-Москва