Шампанское и пиво лились рекой

Берлин, 9 ноября 1989 года. Стена уже не преграда. Фото из журнала "Германия"

ЭТО БЫЛ всем праздникам праздник! Можно смело утверждать, что такой всенародной радости еще никогда не было в немецкой истории, да и едва ли когда-нибудь повторится опять. Узнав где-то в седьмом часу прохладного и хмурого вечера 9 ноября 1989-го по радио, телевидению, от родственников, соседей или друзей о решении правительства ГДР открыть границу, причем якобы немедленно, десятки, сотни, тысячи берлинцев спонтанно двинулись к пограничным переходам с Западным Берлином. Растерянным властям, собиравшимся в действительности подготовиться за ночь и открыть пропускные пункты по-немецки организованно только на следующее утро, не оставалось ничего иного, как поднять шлагбаумы.

Ночные улицы Западного Берлина заполнились толпами восточноберлинцев. Их встречали с распростертыми объятиями. Хлопали пробки от шампанского. Несмотря на "полицейский час", когда ресторанам и закусочным полагается быть закрытыми, они до утра бесплатно угощали дорогих собратьев вином и пивом, да и чем покрепче. Еще в ту же ночь тысячи наиболее мобильных восточных немцев успели добраться на своих маленьких пластмассовых "Трабантах" до Гамбурга, Ганновера, Нюрнберга, Мюнхена, не говоря уже о совсем приграничных западногерманских городах. И там тоже воцарился всеобщий праздник. Неожиданных "пришельцев" встречали улыбками и шампанским, а со следующего дня и денежной дотацией на сотню западных марок, чтобы гости, прибывавшие уже и из восточногерманской глубинки, не чувствовали себя совсем бедными родственниками. Люди с Востока и Запада танцевали на улицах, обнимались и целовались, испытывая невероятную эйфорию.

Четверг, 9 ноября 1989 года, стал подлинно рубежной датой германской и европейской истории. Берлинская стена рухнула. Снести ее было одним из главных требований Запада, не говоря уже о Бонне, в течение целых 28 лет. Президент США Рональд Рейган, поднявшись с западноберлинской стороны на смотровой помост у Бранденбургских ворот, театрально призывал советского лидера Михаила Горбачева убрать Стену, которая не только трагически разделила огромный город, но и стала символом раскола Германии, Европы и всего мира на враждующие лагеря.

Хотя это далеко не архитектурное сооружение, названное его создателями "антифашистским валом", появилось во времена Хрущева с прямого советского согласия, в Москве с годами чувствовали себя с ним все более неуютно. По своей инициативе о ней предпочитали помалкивать, пропагандистски огрызаясь на западные обвинения цитатами из речей главы СЕПГ и ГДР Эриха Хонеккера, который высокомерно заявлял, что Стена простоит еще сто лет. Но внутренне у нас многие понимали, что эта "граница на замке", сооруженная в августе 1961 года во спасение ГДР, массовое бегство из которой реально грозило обескровить ее утратой миллионов граждан, лишь дискредитирует в глазах остального мира это государство, а заодно и весь стоящий за ним социализм. Обагряясь кровью, Стена не останавливала беглецов, но стояла, и этому, казалось, не будет конца. Во всяком случае, едва ли кто в Германии и столицах великих держав всерьез рассчитывал на ее падение - в лучшем случае на то, что она станет, как сейчас принято выражаться, еще более транспарентной, чем по уже имевшимся соглашениям.

В Бонне вечером 9 ноября шло рутинное заседание бундестага. Один из архитекторов знаменитой новой восточной политики семидесятых годов Эгон Бар спокойно уехал домой, и уже там его застал звонок Вилли Брандта с вопросом: "Что, не ожидал?" В самом бундестаге депутаты, будь то левые или правые, пораженные берлинской новостью, восторженно вскочили с мест и стройно запели гимн "Дойчланд, Дойчланд юбер аллес...". Федерального канцлера Гельмута Коля в рейнской столице не было. Атмосфера в ГДР была более чем наэлектризована, но он, очевидно, не ожидал чего-либо чрезвычайного, уехал с официальным визитом в Польшу. Известие об открытии Стены застало его перед вечерним банкетом в Варшаве. Сообщение передал по телефону из Бонна его ближайший помощник Аккерман, и оно было столь невероятным, что канцлер попросил перепроверить его и, лишь получив подтверждение, решил прервать визит. В Вашингтоне, где было еще около трех часов дня, президент Джордж Буш узнал о событиях в Берлине из теленовостей, спецслужбы пока не докладывали, и хозяин Белого дома решил не спешить со своей реакцией. Так же поступил и президент Франции Франсуа Миттеран, хотя находился в тот день неподалеку с визитом в Копенгагене. В Москве же, где уже наступала ночь, Михаила Горбачева будить не стали, и ему сообщили об эпохальном событии в Берлине только поутру.

Падение Берлинской стены свершилось в обстановке буквально всеобщего кризиса государства, партии, экономики, общества, нараставшего в ГДР после ее октябрьского сорокалетнего юбилея как снежный ком. Вся республика бурлила. Активнейшим образом вела себя евангелическая церковь, десятки ее кирх стали местом сбора оппозиции режиму, возникновения новых организаций. Набирал силу "Новый форум" во главе с художницей Бербель Болей и профессором молекулярной биологии Йенсом Райхом. Он был объявлен антиконституционным, но продолжал деятельность. Власти уже не могли помешать ни ему, ни образованию других партий вроде социал-демократической или "Демократического прорыва", идеологом которой был пастор Райнер Эппельман, избравший затем политическую карьеру министра, депутата бундестага и т.д. В Лейпциге, Дрездене и других областных центрах республики из вечера в вечер шли огромные демонстрации, требовавшие демократизации, перестройки, свободы выезда. 4 ноября грандиозный стотысячный митинг состоялся в столице ГДР на Александрплатц.

Генеральный секретарь СЕПГ и председатель госсовета ГДР Эгон Кренц, сменивший на этих постах Хонеккера, и его ближайшее окружение понимали, что без уступок населению уже не обойтись. 9 ноября был собран пленум ЦК СЕПГ, который одобрил проект постановления Совета министров ГДР о новых свободных правилах пересечения границ для граждан республики. Информировать о пленуме было поручено бывшему главному редактору газеты "Нойес Дойчланд", а к тому времени члену политбюро ЦК СЕПГ и главе ее берлинской организации Гюнтеру Шабовскому, человеку резолютивному, энергичному, не боявшемуся общения с прессой.

Напутствуя его на прес-конференцию, Эгон Кренц сказал: "Обязательно проинформируй о решении насчет поездок. Это мировая сенсация!" Поскольку у Шабовского не было текста нового правительственного распоряжения, то Кренц отдал ему свой экземпляр, зачитанный на пленуме, с которым Шабовский и уехал в пресс-центр на Моренштрассе.

"И там в результата маленькой ошибки он вызывает большие последствия, - пишет Кренц в своих недавно вышедших мемуарах. - Сначала Шабовский информирует о распоряжении по тексту: "Мне только что сообщили, что Совет министров постановил..." Но затем ошибается. Открытие границы должно было произойти утром 10 ноября. На это время были рассчитаны подготовленные приказы по погранвойскам, Министерству госбезопасности и народной полиции. Однако на вопрос о времени открытия границ Гюнтер Шабовский, очевидно, что-то перепутав, отвечает: "Если я правильно информирован, то, по моим сведениям, немедленно". После этого "сразу происходит то, что никто не мог предвидеть. А именно: берлинцы собираются и движутся к стене. И на автострадах течет все возрастающий поток в западном направлении".

Около 9 часов вечера генсеку звонит всемогущий шеф госбезопасности престарелый Эрих Мильке. Он докладывает о массах людей в центре Берлина, направляющихся к погранпереходам, и спрашивает: "Что мы должны делать?"

Кренц признает в своих воспоминаниях: "Я едва могу скрыть свою нервозность. Мы оказались в чрезвычайно опасной ситуации. Ошибочное решение может привести к кровопролитию. В эти минуты мои возможности что-либо решать были чрезвычайно малы. Практически все сводилось к вопросу: дать событиям развиваться свободно, как есть, или применить вооруженную силу для обеспечения государственной границы. Последнее означало бы игру с огнем".

В распоряжении агонизирующей власти были крупные вооруженные силы армии, народной полиции, госбезопасности, наконец, т.н. рабочих дружин. Похоже, что она могла еще в конце октября полагаться и на более могущественный фактор. Главком ЗГВ генерал Борис Снетков заверил нового лидера ГДР в готовности оказать ей "любую помощь", и автор мемуаров понимает это так: "В случае провокаций ЗГВ готова выполнить свои обязательства перед ГДР". В то время это была не игрушка: 365 тысяч солдат и офицеров, 4116 танков, 3598 артиллерийских систем, более 1200 самолетов и вертолетов, 627 тысяч тонн боеприпасов и т.п. Но Михаил Горбачев не позволил разыграться генеральским и прочим силовым вариантам. Советским войскам был дан из Москвы приказ не вмешиваться в кипевшие события, оставаться в казармах, и в этом, пожалуй, состоит главный вклад президента СССР в падение Стены и благополучную судьбу германского воссоединения. Все остальное решено и достигнуто прежде всего самим населением былой ГДР, самим немецким народом.

Попробовав дозвониться до Горбачева в Москве, Эгон Кренц в конце концов решает 9 ноября: "Поскольку завтра пограничные переходы все равно должны быть открыты, то из-за нескольких часов мы не пойдем на риск конфронтации с населением. Итак, открыть шлагбаумы!" И меланхолично резюмирует: "Никто не может сказать, как повело бы себя население, если бы открытие, как и планировалось, состоялось 10 ноября". В этой трактовке получается, что 9 ноября шлагбаумы поднял Его Величество Случай. Так или иначе, заключает Кренц, "в эту ночь лилось шампанское, и то, что не пролилась кровь, учитывая еще существовавшие у двух мировых систем образы врага, граничит с настоящим чудом".

9 ноября вообще почти мистическая дата в германской истории ХХ века. В 1918 году в этот день был свергнут кайзер и Германия была провозглашена республикой. В такой же день 1938 года по всей стране разыгралась кровавая драма устроенных нацистами еврейских погромов, когда ночное небо городов озарялось пламенем подожженных синагог. И вот 9 ноября 1989 года, после которого минуло уже десять лет.

Падение Стены было смертельным ударом для ГДР. Оно открыло путь к объединению Германии, кардинально изменив политическую и военно-политическую географию Европы.

Но в самой Германии соединение воедино двух противоположных экономик, двух не совпадающих менталитетом частей народа оказалось непростым орешком. Казалось, что ФРГ, имевшая мощнейшие экономические и финансовые ресурсы, быстро справится с преобразованием на западногерманский лад новых своих федеральных земель. В них вложено уже 1,5 триллиона марок. Однако и сейчас эта работа не завершена, хотя, конечно, и крупные достижения налицо.

Эйфория ноябрьских дней 1989 года давно уступила место будням, в которых восточных немцев постигло немало разочарований. Они все еще не могут ощущать себя полностью равноправными гражданами, ибо ни зарплата, ни пенсии во многих случаях до сих пор не достигли того уровня, который существует в старых землях. Все эти годы их мучает куда большая, чем опять-таки в западной части страны, массовая безработица, достигающая 20, а кое-где и более процентов. Не поэтому ли и по прошествии десяти лет бундесбюргерами ощущает себя только пятая часть восточных немцев, девять процентов из которых хотели бы "вернуть" ГДР, а остальное большинство не может определиться в своем мироощущении?

К сожалению, историю новой объединенной Германии не решили начинать с чистого листа. Многое в действиях Бонна, взявшего верх, смахивало и смахивает на элементарную месть бывшим верхам ГДР. Начиная с Хонеккера, которого принимали в Бонне со всеми почестями, или Кренца, которому Коль звонил первым, выражая пожелание, чтобы "мы регулярно звонили друг другу", политических, военных деятелей ГДР, да и не только их - людей попроще- стали таскать по судам и приговаривать к тюремному наказанию. И это продолжается до сих пор, так же как и своеобразная "охота на ведьм", при которой никто из бывших граждан ГДР не может быть уверен, что на него не появится какой-либо, в том числе надуманный, компромат насчет его прошлой жизни и деятельности в ГДР.

Не так получилось и с Европой, которой падение Стены сулило радужный шанс возведения общеевропейского дома, окончательного устранения войны из жизни континента и т.д. Не было и мысли о том, что НАТО шагнет далеко на восток. А тем более что новая объединенная Германия пошлет своих летчиков участвовать в войне против Югославии.

Как видно, противоречивая история не кончилась 9 ноября 1989 года. Но это не означает, что нет причин помянуть эту дату добрым словом. Ведь она устранила великую несправедливость и немало содействовала тому, что в Европе почти не осталось закрытых дверей для общения людей и народов.