Александра Самарина. Прошедшая неделя для российского руководства стала рекордной по общению с западными экспертами и СМИ. Четверг: премьер Владимир Путин встречается с членами Валдайского клуба в Сочи. Пятница: президент Дмитрий Медведев собирает тех же политологов на третьем этаже ГУМа, там, где в советские времена проходили показы мод. Суббота: появление интервью Владимира Путина в газете «Фигаро» и одновременно многократная демонстрация телеварианта этой беседы на госканалах.
Места встреч казались символичными. Особенно первое – Сочи – вместо запланированного поначалу Цхинвала, где, несомненно, на фоне разрушенных зданий фраза Путина о «кровавых соплях» прозвучала бы еще более эффектно.
Российские руководители непрерывно говорили с Западом. Казалось, они напрочь забыли о собственных гражданах: успокаивающие данные о состоянии общественного мнения к четвергу подготовили социологические службы. Однако критика извне звучала достаточно жестко, и российские лидеры непрерывно объясняли, убеждали, успокаивали Запад.
Выступления эти – вероятно, чтобы не выглядели попыткой оправдаться, – перемежались резкими заявлениями, и риторика Медведева в эти моменты становилась очень похожей на премьерскую. «Он крутился там как бобик», – сказано было, к примеру, российским президентом о Саакашвили. Медведев сравнил штурм Цхинвала с терактом 11 сентября в Нью-Йорке, и это было неосторожное, некорректное сравнение: из него следовало, что Михаил Саакашвили – это как бы бен Ладен образца 2008-го. Неосторожное еще и потому, что обесценивало произнесенные в тот же день справедливые сентенции. Например, о защите частной собственности и зонах особых интересов России. Гиперболизация вины противника, стремление унизить его свыше меры – естественное стремление стороны, подвергшейся агрессии. Однако такой метод часто производит обратный эффект, усиливая позиции оппонента.
А также побуждая союзника к ненужной активности. Патронируемый Россией Эдуард Кокойты в четверг отважился вдруг на самостоятельный шаг, заявив о желании своей республики присоединиться к Северной Осетии и войти в состав России. Это его выступление перед пораженными членами Валдайского клуба так и не получило объяснения. Ясно только, что это не рассеянность. Напротив: заявление Кокойты похоже было на попытку вынудить российское руководство на дальнейшие шаги в сторону конфронтации с Грузией. То, что главе кавказской республики посоветовали немедленно взять назад свои слова, лучше всех выступлений Путина и Медведева говорит о стремлении президента и премьера не обострять ситуации. Эта тихая дипломатия оказался более впечатляющей, чем многочасовые публичные беседы.
Однако инерция воинственной обороны набрала ход, ее трудно оказалось остановить. В конце недели министр иностранных дел России допустил в разговоре с коллегой из Великобритании использование ненормативной лексики, как утверждают английские СМИ. И хотя наш МИД опроверг обвинения в адрес Лаврова, сомнения в спокойном, взвешенном тоне разговора двух государственных деятелей остались.
Воинственная риторика помимо прочего предполагает отказ от признания любого собственного несовершенства. Когда Медведев говорит об утрате «последних иллюзий по поводу надежности действующей системы безопасности», это автоматически означает безупречность нашей политики на Северном Кавказе. И когда Путин заявляет о том, что США должны улучшать испорченные ими отношения с Россией, это значит, что мы снимаем с себя ответственность за нормализацию этих отношений. Между тем движение к сотрудничеству и взаимопониманию не бывает односторонним. Здесь нужны усилия обоих (или, как в данном случае, многих) партнеров. Иначе слишком велика вероятность, что твою излишне воинственную риторику будут использовать в своих интересах не только противники, но и союзники.
Дарья Гармоненко