Игорь Филиппов
Заключая в 1979 году Договор ОСВ-2 с президентом США Джимми Картером, генсек КПСС Леонид Брежнев исходил из того, что Верховный Совет СССР ратифицирует его автоматически.
Фото Фото Билла Фиц-Патрика. 1979
Президент России не заключает сделки. Он заключает договоры. Или не заключает – смотря по обстоятельствам. Сделки заключают бизнесмены, предприниматели, или, как говорили в старину, вкладывая в это слово не самые добрые чувства, дельцы. Владельца фабрики, гостиницы, торговой лавки тогда не назвали бы дельцом, наверное, сказали бы уважительно «хозяин». А делец – это скорее тот, кто делает деньги неизвестно как, в общем аферист.
В отличие от слова «делец» слово «сделка» может звучать вполне нейтрально: заключить сделку, расторгнуть сделку, «поехать на сделку», как говорят практикующие юристы. Оно часто встречается в Гражданском кодексе в значении законного соглашения. Нормальное слово, но оно употребляется и с негативным оттенком. Вспомним: заключить сделку с совестью. По смыслу от него не так уж далеко до слова «сговор».
Совсем иначе обстоит дело в английском языке, в котором слово deal («сделка») совершенно нейтральное. Выражение it’s a deal значит всего лишь «договорились». И когда в 1932 году, борясь за Белый дом, Франклин Рузвельт предложил своим согражданам New Deal, он не имел в виду ничего сомнительного. Но на русский этот лозунг перевели все же не как «Новая сделка», а как «Новый курс», хотя точнее было бы сказать «Новый договор». Английский язык в заметно большей мере, чем наш, пропитан понятиями коммерции, а также терминологией англосаксонского «общего права», сильно отличающегося от права континентальных стран Европы, и это нужно учитывать, в том числе на переговорах. Поэтому предложение нашей стране сделки не надо воспринимать как что-то неподобающее, даже если привкус от этого слова не самый приятный.
Значение семантики не следует переоценивать, но и недооценивать его не надо, ведь это важный источник информации о том, как думают люди другого культурного кода. Ясно, что между сделкой и договором есть важные отличия. Сделка принадлежит миру бизнеса, а международный договор – публично-правовой сфере. Но дело не только в этом. Когда речь идет о сделке, самоочевидно, кто ее заключает и отвечает за ее выполнение. С договорами между двумя государствами все сложнее. Заключая в 1979 году Договор ОСВ-2 с Картером, Брежнев исходил из того, что Верховный Совет СССР ратифицирует его автоматически. Вероятно, он и его советники полагали, что и Сенат США после некоторого обсуждения подтвердит подпись Картера и позицию его администрации. Когда это не произошло, в Москве возмущались и задавали вопрос: чего же стоит подпись президента США? Похоже, у нас мало кто знал, что в американском варианте английское слово government («правительство» от глагола to govern – «управлять») охватывает как исполнительную, так и законодательную власть. Соответственно выражение branches of government означает не «ветви правительства», а разные «ветви власти», представители которых совместно управляют страной. Поэтому депутаты Конгресса США понимают свои полномочия не совсем так, как депутаты европейских парламентов, не говоря уже о депутатах Верховного Совета СССР.
То, что депутаты иногда отказываются ратифицировать международный договор, подписанный президентом, вполне нормально. Парламент может занять другую позицию, чем президент, который нередко принадлежит к другой партии, чем парламентское большинство. Да и среди депутатов из своей партии президент не всегда может рассчитывать на единогласную поддержку. Однако в США с ее жесткой двухпартийной системой эта проблема стоит острее, чем в других странах. Даже если при избрании президента его партия контролирует одну или обе палаты Конгресса, весьма вероятно, что на промежуточных выборах, проводимых посередине четырехлетнего президентского срока, парламентское большинство изменится. Обычно незначительно, но ведь главное получить перевес хотя бы в один-два голоса. Политическая система США стремится к равновесному распределению полномочий. При этом отказ ратифицировать тот или иной договор необязательно вызван принципиальными соображениями. Речь может идти и о чисто межпартийных играх. Поэтому риск нератификации международного договора с участием США особенно велик.
Но и это не все. Согласно Конституции США, судебная власть – это тоже часть government. При этом американцы всячески подчеркивают, что их судьи, в том числе назначаемые президентом, независимы от двух других ветвей власти, и говорят, что в известном смысле они выше и президента, и Конгресса, и властей отдельных штатов. Более того, в отличие от судей из других стран американские судьи считают себя вправе принимать к рассмотрению иски американских граждан и компаний к правительствам иностранных государств и убеждены, что выносимые ими решения должны исполняться этими государствами, тогда как правительство США (внимание!) обязано добиваться исполнения их решений всеми законными средствами. Перед нами претензия на верховенство американских судов во всем мире, с чем Россия уже сталкивалась. И для президента, и для Конгресса США это очень удобная ситуация. Мол, что же мы можем поделать, если наш независимый суд принял такое решение? Может быть, мы и не рады этому решению, но мы обязаны его исполнять (в том числе вводить санкции против иностранных государств), иначе мы станем правонарушителями со всеми вытекающими из этого последствиями.
Но насколько в действительности независимы американские суды от федеральных властей и от властей штатов? Это непростой вопрос. Конечно, даже в наши дни «телефонное право» в США – явление нечастое и категорически осуждаемое обществом. Опять же, пускай в меньшей мере, чем раньше, среди американских судей немало достойных людей. Но ведь и зарплату, и «соцпакет» они получают от исполнительной власти, опирающейся на решения законодателей. А как известно, кто девушку угощает, тот ее и танцует. Но дело не только в этом. Как и конгрессмены, и министры разного уровня, американские судьи принадлежат к верхушке национальной или региональной элиты. Они оканчивали одни и те же вузы, там, наряду с детьми других важных людей, учатся и их дети, что помогает сохранять хорошие связи, они держат акции в тех же компаниях и являются членами тех же закрытых элитарных клубов. И кто знает, о чем говорят в тиши их кабинетов и на лужайках для игры в гольф? Все ли американские судьи в состоянии противостоять ненавязчивой просьбе откуда-то сверху помочь родному государству приструнить другое государство, которое к тому же, как всем известно, ничего другого и не заслуживает? Смею предположить, что эта система более эффективна, чем советское «телефонное право».
Словом, отказ американской стороны ратифицировать международный договор, стремление обставить его обесценивающими оговорками или под надуманным предлогом безбожно затянуть его исполнение (как то было с конвенцией о запрещении химического оружия) необязательно вызван недоработками, вероломством или злым умыслом конкретных людей, с которыми руководству России приходится иметь дело. Проблема в самой политической системе США, заточенной на то, чтобы при необходимости обеспечить властям предержащим как можно более комфортный отказ от принятых на себя обязательств.
Можно пойти еще дальше и указать на глубокие культурные различия, объясняющие, почему нам бывает так трудно найти общий язык с американцами, в том числе на международных переговорах. Едва ли не ярче всего это проявляется в том, что в английском языке нельзя выразить различие между понятиями «истина» и «правда». Загляните в словарь, и вы увидите, что оба эти слова переводятся на английский одним – truth! Так же обстоит дело в других западноевропейских языках, с которыми я знаком. Их носителям можно объяснить различие между «истиной» и «правдой», но лишь на пальцах. В английском языке наряду с германским словом truth есть пришедшее из латыни или французского слово verity (того же корня, что «верификация» и даже «вера»), но, судя по словарям, это синоним слова truth.
Соотношение этих двух понятий – одна из главных проблем русской философии и культуры в целом. Любому думающему русскому человеку без всякого гуманитарного образования понятно, что «истина» – это то, что есть на самом деле, это суть вещей, тогда как «правда» – это то, как каждый из нас понимает эту истину. Неслучайно на Руси издавна говорят: у каждого своя правда, и в принципе мы стараемся понять чужую правду.
Американец же полагает, что, если ему что-то видится так, а не иначе, это и есть то, что мы называем истиной. Иное видение проблемы ему зачастую просто неинтересно. Имея в виду присущее американцам чувство превосходства по отношению к другим народам, можно сказать, что такой взгляд на мир создает, мягко говоря, немалые проблемы в общении, в том числе межгосударственном.
Переговоры – очень трудное дело. Но может быть, учет глубинных причин взаимного недопонимания поможет их вести успешнее, чем это случалось в нашей истории. А раз уж президент США предлагает России именно сделку, нужно помнить, что сделка – это никак не одолжение, которое одна сторона делает другой. Она предполагает их равенство и взаимную выгоду, что подразумевается правом и обеспечивается успехами сторон в самых разных сферах жизни и не выдуманной пропагандистами, а реальной ситуацией в мире.
