Антон Зверев
«Болезнь неграмотности» – дислексия – имеет генетические корни.
Фото PhotoXPress.ru
О том, что у их ребенка дислексия, современные родители узнают, как правило, не от учителя и не от детского врача, а от домашнего репетитора. Так получилось и в семье Марии Пиотровской, дочери академика РАН, директора Государственного Эрмитажа Михаила Пиотровского.
Репетитор английского языка обратила внимание, что 12-летняя Ксения (внучка Михаила Пиотровского) низко наклоняется над книгами, трет глаза, жалуется на головные боли после чтения. Именно частный преподаватель, притом иностранец (native speaker), впервые в истории этой семьи произнес это слово – «дислексия», побудившее Марию, бросив банковское дело, основать Ассоциацию родителей детей с дислексией.
Во времена СССР, когда и слова «дислексия» еще не было, писатель Симон Соловейчик, автор книги «Педагогика для всех», рассказывал мне о школьных успехах своего младшего сына Матвея. Мол, в тетради он все буквы в слове выводит не последовательно, а одну поверх другой, так что получаются какие-то ужасные закорюки-иероглифы, которые никто понять не в силах. А мальчик читает их совершенно свободно на глубину в шесть-семь букв, доводя учителей до обморока…
Оказывается, буквы отличаются друг от друга настолько неестественным образом, что глаз способен фокусироваться на этих различиях только на доли секунды. В остальном он видит все достаточно расплывчато.
«В этом-то и состоит насилие, самое тяжелое и вредное для ребенка, когда его просят понять точно так же, как понимает учитель», – доказывал Лев Толстой Николаю Чернышевскому. Ребенок, дескать, ловит и считает главными совсем не те звуки или знаки, которые мы из него клещами вынимаем, обеспечивая в результате ему близорукость или глубокую закомплексованность на всю последующую жизнь.
«Мало ли чему может иногда противодействовать народ! Бог с вами, вы говорите бог знает что! Мы говорим (редакции «Ясной Поляны». – А.З.): прежде, чем станете поучать Россию своей педагогической мудрости, сами поучитесь...» – ответствовал в своей манере теоретик утопического социализма.
Скажем спасибо специалистам из Оксфордского университета, которые в 1998 году, подтвердив гипотезу американцев, окончательно установили, что «болезнь неграмотности» – дислексия – имеет генетические корни. Стало понятно, почему знаменитый американский киноактер Дастин Хофман учит свои роли с диктофона, а многие художники, расписываясь на полотнах, пропускают буквы. По этому случаю в том же году мы с аспиранткой Российской академии образования Маргаритой Русецкой наперебой рассказывали друг другу о повреждениях одного из участков на шестой хромосоме человека, отвечающего за восприятие текста. И едва не поссорились, разбирая вопрос о степени распространенности этого расстройства.
Я ей: «Вы называете среди дислексиков Эйнштейна, Пикассо и Джона Леннона, но великих людей единицы, так что ваши аргументы в пользу масштабов этой болезни не работают». Она мне: «Обычных людей не цитируют в книгах и википедиях, они не пользуются популярностью, поэтому мы и ссылаемся на гениев, но отсюда вовсе не следует, что в случайной выборке таких людей будет меньше, чем среди великих».
Сегодня доктор педагогических наук Маргарита Русецкая – известный российский филолог, логопед. Наши с ней научные баталии – в самом разгаре.
Оказывается, Минпросвещения России организовало недавно Всероссийский мониторинг осведомленности о дислексии. Выяснилось, что не только родители не в курсе этой темы, но и школьные учителя, включая дефектологов. «Только 6% опрошенных четко понимают, о чем идет речь», – отмечает Русецкая.
Стало понятно, что это нарушение расползается не по дням, а по часам: например, от «словесной слепоты» (word blindness) сегодня страдает уже каждый третий школьник Питера. Эту цифру назвала мне опытнейший логопед из лучшей городской гимназии. И все-таки я усомнился. Открыл статью дефектолога, члена совета директоров Российской ассоциации дислексии Натальи Свободиной, где она пишет: «Если в начале 80-х годов число ребят с особыми образовательными нуждами не превышало в младших классах 9%, то сейчас эта цифра утроилась». Дата под текстом – 2021 год.
Как изменилась картина за последние четыре года? И как собирается школа встречать натиск «не таких» детей? И кому я только не звонил! Всюду ответ один: неизвестно, сколько в России детей с дислексией. По оценкам педагога и научного руководителя Центра коррекции письма Татьяны Гогуадзе, до 70% детей имеют те или иные дислексические проявления.
Один вопрос: куда же эти «проявления» деваются во время сдачи единого госэкзамена? Если «логофобов» целых две трети в популяции (или, если быть точнее, от 30% до 70%, по различным данным) и ряды их неуклонно растут, то каким счастливым образом все ляпы и накладки в их работах выветриваются из итоговых данных Рособрнадзора в рамках того же Основного государственного экзамена (ОГЭ) и той же Всероссийской проверочной работы (ВПР)?
Чуть ли не весь ХХ век люди охотились, если позволено будет так выразиться, за буквами. Зато сегодня вышло, кажется, уже наоборот: буквы выходят на охоту за детьми.
Пора бы уж честно признать: в школу теперь приходят не субъекты (объекты), а потенциальные жертвы письменного символа: за каждым углом их поджидают 33, а в Англии и США – 26 печатных знаков – своего рода кодов и технических команд, обязательных к немедленному исполнению.