Бахтияр Тузмухамедов
Фото сайта president.gov.ua
Реакция в России на заключение 16 января британо-украинского Соглашения о столетнем сотрудничестве колеблется в диапазоне от обеспокоенности до озабоченности и далее до пренебрежения и насмешек. Попробуем окинуть его взглядом, подкрепленным некоторыми правовыми познаниями и опытом их применения, однако без гнева и пристрастия.
Для начала замечу, что премьер-министр Великобритании Кир Стармер и украинский президент Владимир Зеленский подписали два документа (иные комментаторы их смешивают): собственно соглашение и одноименную декларацию, предназначение которой – способствовать выполнению соглашения. И вот деталь: в английском тексте положения декларации именуются understandings, что в русскоязычной договорной практике переводится как «понимания». Однако в украинском тексте ему соответствует «домовленості», что я был бы склонен перевести как «договоренности». Близкие по смыслу в бытовой лексике, в юридическом употреблении эти термины приобретают каждый свое значение и место в иерархии. На верхней ступеньке находятся договоры и соглашения – акты, обладающие юридической силой, за ними следуют договоренности, подкрепленные моральным, но не юридическим весом, ну а понимания – это вспомогательные средства толкования обязательств, закрепленных соглашением.
Это не единственное расхождение между двумя текстами документов. К примеру, в английской версии в статье 2 соглашения читаем о «неотъемлемой роли Украины в евро-атлантической безопасности», в то время как «важлива роль України у захисті євроатлантичної безпеки – укр.)» скорее говорит о «важной роли». Кто-то скажет, что это оттенки, мелочи, которые не сказываются на сути. Однако языки, на которых составляется международное соглашение с малым числом участников, являются пусть вторичными, но признаками суверенитета. Другое дело договоры, заключаемые под эгидой ООН, они уже составляются на шести официальных языках всемирной организации.
Стороны вправе выбрать один язык для текста договора, что не противоречит Венской конвенции о праве международных договоров и является достаточно распространенной практикой. Но если соглашение составляется на языках обоих участников, как в данном случае, и тексты именуются аутентичными, значит, они согласованы, признаны подлинными и имеют равную силу, то есть являются равно обязательными. В данном же соглашении, в его заключительных положениях, тексты провозглашаются равно аутентичными, и тут же сказано: «В случае расхождений в толковании английский текст будет иметь преимущественную силу (переважну силу – укр.)». Спрашивается: зачем же тогда нужен аутентичный украинский текст и правомерно ли вообще называть его аутентичным? Да и где же уважение к собственному языку, важному признаку национальной идентичности, да к тому же применительно к соглашению, с помпой заключенному на 100 лет вперед?
Перечень юридических странностей, не только языковых, случайно или намеренно заложенных в соглашение и декларацию, можно продолжать. К примеру, статья 12 соглашения предписывает Украине зарегистрировать его в соответствии со статьей 102 Устава ООН. Смысл и назначение такой регистрации в Секретариате ООН в том, что в ее отсутствие на документ нельзя ссылаться в органах ООН, включая Международный суд, в подкрепление своих позиций при урегулировании споров. Само по себе назначение конкретной стороны ответственной за выполнение этой процедуры весьма необычно. Как правило, в договоры вписывается безличное предложение: «Договор подлежит регистрации…» без указания того, какая из сторон должна это сделать. Что кроется за формулировкой, выработанной британскими и украинскими переговорщиками, остается только гадать. Более того, статья 12 полностью обесценивается статьей 14, которая прямым текстом запрещает передачу споров в связи с толкованием и применением соглашения «в какой-либо национальный или международный трибунал, суд или третьей стороне для урегулирования».
Я уж не говорю о географическом абсурде статьи 3, которая приглашает Украину к партнерству в области морской безопасности не только в Азовском море, но и даже на Балтике. Последняя, кстати, не упоминается в декларации, зато там говорится о возможности для Великобритании размещать на территории Украины военные базы и прочие объекты военной инфраструктуры. А как же статья 17 Конституции Украины, которая черным по белому запрещает присутствие иностранных военных баз на своей территории? До 2019 года в Конституции существовало переходное положение, допускавшее временное размещение иностранных военных баз на территории Украины, но оно было отменено законом, подписанным тогдашним президентом Петром Порошенко (внесен в реестр террористов и экстремистов Росфинмониторинга).
Чем же объяснить эти и другие несуразицы? Неряшливостью, вызванной спешкой? Или тем, что один из партнеров «сам обманываться рад»? А может быть, стороны заведомо не принимали всерьез обязательства, пусть и размытые, которые они на себя принимали? На этом месте возможности моих юридических познаний исчерпываются, зато открывается простор для размышлений с применением иных интеллектуальных инструментов.
