Антон Зверев
Когда в одном классе собираются дети нескольких национальностей и многие из них плохо владеют русским языком, говорить о качестве преподавания сложно. Фото PhotoXPress.ru
Знакомая преподаватель работает в школе, которую я бы назвал музеем спорных достижений нашего образования.
«У меня в классе 38 человек, – рассказывает учительница. – При этом по СанПиН (Санитарные правила и нормы. – «НГ») полагается не свыше 25. Но, что обидно, платят все равно за 25: школьная бухгалтерия ни копейки не начислит за переработку. А ведь решается просто – установить наполняемость класса на отметке 25, и ни шагу назад...»
Как и другие коллеги еще советской закалки, она фантастическая оптимистка. Судите сами: в 5 «Е», где моя знакомая классный руководитель, сошлись представители 11 национальностей. Причем каждый третий по-русски не говорит. Как здесь учить?!
Вспомнился фотоснимок, который сделал в Пакистане мой товарищ из Амстердама Нико ван Оуденховен, основатель и директор организации «Международные инициативы развития детей» (ICDI). На фото запечатлены воспитанники детского сада, заполнившие до отказа классный бокс, а преподает им продвинутый сверстник («педагог» едва заметен на фоне гигантской грифельной доски). Нико объездил школы чуть не 100 стран и говорит, что это типовой расклад. Прекрасно зная плюсы нашей, в его понимании все еще лучшей в мире школы, он предупреждает: печальный тренд вот-вот распространится на Россию.
И моя знакомая учительница тоже этого боится. У нее заветная идея, даже две. Поменять директора пятикратно перенаселенной школы (29 аудиторий, 5 тыс. учащихся 23 национальностей, 170 преподавателей, которые честно пытаются «разговорить учеников») и ужесточить контроль для поступающих. «Пока не поздно, нужен входной тест по русскому языку для детей гастарбайтеров. И такое же жесткое соблюдение норматива наполняемости – 25 человек на класс, не более. Это легко осуществить», – уверена вождь и вдохновитель 5 «Е».
Сто лет не встречал таких несгибаемых жизнелюбов. Любой чиновник, по ее представлениям, должен тянуться к идеалу самоотречения и гуманизма в борьбе за исполнение догматов СанПиН. Наивно, но таких учителей мы сами воспитали и обучили еще в СССР и остаемся в долгу перед ними целыми семьями.
Другой вопрос – как объяснить этим подвижникам, что не одними санпинами жив ученик и сыт учитель. Напомню: в 2016 году на территории образовательной политики лоб в лоб сошлись два стратегических сценария развития: СанПиН и Нормативно-подушевое финансирование (НПФ). Что же в итоге, чья взяла?
Эту войну систем изобразила в обстоятельных хрониках «Нокаут российского образования» экс-министр образования Иркутской области Елена Осипова. «Контингент школ и детских садов растет, увеличивается наполняемость групп и классов, а количество педагогов остается прежним. Следовательно, растет интенсивность их труда... Тают размеры стимулирующих надбавок, а учителя мечтают о возвращении к «понятной» Единой тарифной сетке».
Почему так происходит? Вновь цитируем: «Расчет объемов финансирования отрасли в большинстве регионов формируется по принципу «от обратного»: не норматив, умноженный на количество учащихся и воспитанников, а наоборот – выделенная сумма, деленная на количество детей, равная «нормативу», под который подгоняются региональные методики и бюджеты».
Вот до чего дошло – подушевой норматив, святая святых, краеугольный камень школьного мироздания, и тот под пером должностного лица стал чем-то обратным себе и обзавелся кавычками. Масштабы окавычивания далеко не символических отраслевых понятий производят впечатление.
Ставку все-таки сделали на чиновно-аппаратный школьный норматив по западным лекалам. Результат его внедрения де-факто упразднил и продолжает добивать все, что еще осталось от СанПиН. «Управляемость системы образования упала до нуля», – утверждает экс-министр образования крупнейшего региона Сибири.
Как бы там ни было, я не стал бы валить все шишки на конкретных управленцев. Посмотрите, как устроена система, по которой деньги «следуют за учеником» к педагогам.
Пока зарплата, которую кто-то сравнил с кусочком сала, добирается до адресата, каждый регулировщик этого движения может отщипнуть от натурального продукта сколько считает нужным региону, так что на жизнь учителю останется только шкурка от традиционного блюда восточных славян.
Сумма худеет по пути от отправителя до получателя. Но что же это значит, к каким выводам подводит? Вовсе отказаться от модели НПФ? Утопия. Но и бросать на полпути благой процесс «одушевления» образования нельзя. Самый логичный шаг – попробовать докрутить хорошую заемную методику до формата с нулевым риском дорожных издержек. То есть свести на нет сам путь от отправителя до адресата.
Не надо учить детей дышать, они умеют это делать сами. Так и со школой: пусть она дает уроки, остальное сделают ученики, если нам хватит духу выдать им кредитные карты для оплаты расходов на образование. Совершенно ясно, что именно такая, чистокровно рыночная схема распределения бюджета снизу, от потребителя (в данном случае – от ученика), вверх перестает кормить громоздкий административный аппарат.
Нам говорят, что есть тысяча и один способ финансирования учителя. Дескать, зачем упираться именно в этот? «Восстановить управляемость образования», мол, означает – откатить в исходное состояние, дать ему хорошего ускорения для профилактики, и пусть живет.
Однако здравый смысл подсказывает: восстанавливать такую «управляемость» будем до скончания света. (А это как раз чиновнику и выгодно, на то он туда и поставлен, чтобы «восстанавливать».) Вывести отрасль из серой зоны экономически грамотно можно только одним путем – действуя снизу вверх, со стороны клиента. Любые другие каналы подозрительны, потому что: 1) изобретаются чиновником, 2) в его интересах и главное 3) подчиняются ему по должностной иерархии – вот в чем проблема.
И еще одна проблема, которая коренится уже в нас самих: между чиновником и ребенком мы скорее выберем представителя вертикали, дитя уж слишком «горизонтален» для проведения таких ответственных финансовых трансакций. А это значит, что при смене вектора финансирования менять придется социальные стереотипы.
