Валерий Зинченко Единственно возможную по сути, но напоминающую изощренную спецоперацию по форме – так можно охарактеризовать процедуру освобождения Наамы Иссасхар из российской тюрьмы. Разделяя радость близких родственников и тысяч людей, которые следили и переживали за судьбу Наамы, сложно отделаться от своеобразного юридического послевкусия ее освобождения. Его можно выразить фразой «все могло и должно было быть проще».
Проще потому, что, наверное, единственной серьезной ошибкой, которую совершила Наама, был выбор Москвы в качестве транзитной зоны по пути домой. И не столько потому, что есть более комфортные международные «хабы». Причина, как все теперь поняли, в том, что любой транзитный, порой не на 100% внимательный пассажир рискует вкусить все прелести российской уголовно-правовой системы в качестве «бонуса» за транзит. Тяжесть этих «бонусов» может зависеть как от банального стечения обстоятельств и чьего-то желания получить далеко не всегда материальную выгоду, так и просто от сущности самопожирающей себя системы.
Несмотря на «счастливый» финал истории Наамы, все могло и должно было быть проще и потому, что невзирая на догму Уголовно-процессуального кодекса – приговор суда должен быть законным, обоснованным и справедливым, ни сам этот приговор, ни апелляционное определение суда ни одному из данных критериев не отвечали. Выводы судов о доказанности хранения и контрабанды наркотиков Наамой никакой юридической критики не выдерживали. Иными словами: приговор был неправосуден. И не только по причине крайне непрофессионального подхода следствия и суда. Неправосуден как циничный и демонстративно жестокий шаг, вновь поднимающий вопрос о прозрачности и независимости российской судебной системы.
Причины такой жестокости и цинизма можно искать как в банальном желании служителей системы просто «услужить» и «исполнить», к чему многие, к сожалению, уже начали привыкать, так и в иезуитской подготовке к чему-то важному и политически значимому, когда люди воспринимаются не иначе как пешки. Международно-правовая рисковость этого подхода очевидна – такого рода судебные акты неоднократно получали и продолжают получать крайне негативную оценку от, например, Европейского суда по правам человека, о намерении обратиться в который и было заявлено защитой после апелляционного слушания по делу Иссасхар. Нет сомнений, что международно-правовая оценка приговору и по этому делу вряд ли добавит плюсов российской судебной системе.
Парадокс в том, что и совершенный президентом акт помилования не только не снимает этого вопроса о серьезных репутационных потерях системы, но и поднимает другой – о роли и статусе самого института помилования в современной России. При всей своей внешней незыблемости, сакральное само по себе и закрепленное в Конституции право каждого осужденного просить о помиловании переживало в нашей стране разные этапы и отношение власти.
Зарождаясь как некий «суд совести» при президенте Борисе Ельцине, комиссия по помилованиям, членами которой были известные и значимые общественные деятели (Приставкин, Бовин, Окуджава, Чудакова), относилась к прошениям очень внимательно, вникая во все детали. Результатом стало помилование президентом десятков тысяч осужденных, немалую часть из которых составляли приговоренные к смертной казни.
С уходом Ельцина у комиссии появился свой куратор из администрации президента – и внезапно встал вопрос о чрезмерном милосердии этой структуры. А также о самой комиссии, которая, по мнению власти, должна была в большей степени состоять из силовиков, а не писателей. В конце 2001 года был подписан указ, устанавливающий новый порядок помилования в России. И хотя в каждом субъекте РФ появились соответствующие комиссии, количество помилований сократилось в десятки тысяч раз.
Помилование стало носить действительно исключительный характер, а сама эффективность работы соответствующих комиссий измерялась не количеством помилований, а их способностью в полном объеме «перерабатывать» поступающие прошения. За последние десять лет было помиловано чуть более 150 человек, основная масса которых пришлось на бытность президентом РФ Дмитрия Медведева. То есть сейчас помилования по своему количеству и степени исключительности представляют из себя штучный товар. Совершаются они как по общегуманитарным, так и по политическим причинам.
Случай Иссасхар явно подпадает под второй критерий. Налицо обязательные атрибуты: размен, круговерть с необходимостью подачи далеко не обязательного по закону личного ходатайства о помиловании, режим спецоперации с освобождением, и попытка увязать факт помилования с признанием вины, которого в действительности не было.
В деле израильской девушки все действительно могло и должно было бы быть проще: по праву и по-человечески. Доводов защиты по этому делу у суда было предостаточно. И эти доводы, как показывает изощренный финал этой истории, никуда не делись и без ответа не остались. Просто они понадобились для другого.
Например, наряду с заявлениями о множестве процессуальных нарушений у защиты в суде был довод о непересечении Иссасхар границы РФ – и это был один из самых существенных доводов. Апелляционный суд, подтверждая «законность» приговора в 7,5 лет лишения свободы, постулировал пересечение границы, а аргумент защиты просто не захотел услышать. А потом уже президент России публично заявил, что Наама Иссасхар «даже не пересекла границу России».
комментарии(0)