Наталья Савицкая
Эрнест Мацкявичюс и Дмитрий Мурин в арт-кафе "Гнездо глухаря".
Фото из личного архива Эрнеста Мацкявичюса
В наше время многие известные телеведущие не чужды творчества. Они танцуют, снимаются в кино, играют на сцене, поют. Не стал исключением и телеведущий программы «Вести» Эрнест МАЦКЯВИЧЮС. С ним встретилась обозреватель «НГ» Наталья САВИЦКАЯ.
– Эрнест, на днях вас видели на сцене в театре под управлением Светланы Враговой. Вы представили публике возрожденный спектакль вашего отца Гедрюса Мацкявичюса «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты». Напомню вам слова вашего отца, который сказал: «Все, что сказано здесь и сейчас, – это уже история, в том числе история чувств и ощущений, а историю трогать нельзя, иначе она превратится в беллетристику». Не страшно ли было прикоснуться к истории?
– Ну, мы же не мумию из саркофага выковыривали! «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» был поставлен в 1976 году и почти сразу стал культовым спектаклем. Большинство постановок отца требовали от зрителя определенного культурного бэкграунда, будь то «Преодоление» – о жизни и борьбе Микеланджело, «Вьюга» – по произведениям Блока или «Красный конь» – по живописи художников начала ХХ века. Человек, незнакомый с материалом, просто не понял бы ни режиссера, ни всей глубины его замысла. «Хоакин» же получился понятным, легким (несмотря на драматический сюжет) и предельно насыщенным эмоционально. Тем более что тогда чилийская тема была и больной, и близкой для всех советских людей, которые воспринимали военный переворот в Сантьяго, убийство Альенде и мытарства Корвалана как личную трагедию. Хотя поэма Пабло Неруды, конечно же, о другом. Тем не менее зритель «валом валил», и именно с «Хоакина», как правило, начиналось знакомство с театром Мацкявичюса, это была его визитная карточка, и даже на гастролях в незнакомом городе репертуар старались открывать «Хоакином», чтобы «прикормить» аудиторию. Кстати, почти одновременно появилась другая «Звезда и смерть» – «ленкомовская» на музыку Алексея Рыбникова. Актеры двух театров ходили друг к другу на премьеры, а потом долго и безрезультатно спорили: «у кого круче?» Артист «Ленкома» Витя Раков рассказывал мне, что, будучи еще студентом, мечтал попасть к Мацкявичюсу и сыграть в его театре Хоакина. Но в итоге сыграл Хоакина у Захарова. Это была очень хорошая история, к которой прикасаться – одно удовольствие.
– Идея восстановить спектакль принадлежала вам?
– Нет. Вообще мысль о том, что хорошо бы восстановить какой-нибудь из спектаклей старого Театра пластической драмы, время от времени возникала еще при жизни отца, но он всегда уходил от подобных разговоров. Я его хорошо понимаю: он был абсолютным перфекционистом и прекрасно отдавал себе отчет, что ни сил, ни актеров, для того чтобы повторить прошлый успех, у него больше нет. Да и надо ли пытаться затмить самого себя? Или просто догнать самого себя. Если есть эталон, зачем создавать его подобие, особенно когда жив мастер, этот эталон создавший? Но сегодня ситуация совсем иная. Отца нет уже четыре года. Он оставил после себя «школу», новое направление в театральном искусстве, получившее название «пластическая драма». Оставил учеников, благодаря которым его учение «проросло» в самых неожиданных формах и местах – от мультипликации студии «Пилот» в Москве до «Цирка дю Солей» в Лас-Вегасе. Оставил книгу, в которой подробно и честно, на мой взгляд, слишком честно, рассказал о том, как он на самом деле делал свои спектакли. В начале минувшей осени мне позвонила актриса папиного театра Татьяна Борисова и сказала, что хочет сделать со своими студентами в Славянском международном институте дипломный спектакль, и спросила, как я отнесусь к тому, что этим спектаклем может быть «Хоакин». Я отнесся с восторгом, потому что идея уже настойчиво витала в воздухе последние несколько лет, но никто из папиных актеров и учеников не понимал, на какой базе можно осуществить подобный проект. И вот это случилось. До последнего момента никто не верил. Таня – герой.
– Насколько я знаю, вы сами были актером в первой постановке «Хоакина».
– В спектакле был эпизод, в котором чилийцы окружают убитого Хоакина, потом расступаются, а на месте, где он лежал, из ниоткуда появляется мальчик-ангел – душа убитого героя. Карликов в папиной труппе не было, поэтому ангела приходилось искать отдельно на каждый спектакль, не говоря уже о гастролях. Хорошие мальчики, конечно, попадались, но у них были лица законченных материалистов. А кроме того, в каждом конкретном случае надо было решать вопросы с родителями, со школой. Однажды отец присмотрелся ко мне за ужином – диетическая еда, бледная кожа, синяки под глазами – вероятно, образ сложился. «Все, хватит! Послезавтра «Хоакин» – играешь ты!» Мне пообещали гонорар, гастроли и славу. Отказываться было глупо. Но, очутившись на сцене, я начинал деревенеть. Актрисе, изображавшей мать Хоакина, стоило невероятных усилий оторвать меня от ящика и почти волоком протащить по сцене. Мне, конечно, перепадало от отца – за легкомысленное отношение к образу, скованность в движениях и выход в фойе уже через три минуты после финальных аплодисментов. Мне действительно нравилось оказаться «в толпе поклонников» по горячим следам, пока они еще не отошли от пережитого катарсиса. Только вот без крылышек меня, как правило, не узнавали.
– Есть ли у вас ощущение, что жанр пластической драмы сегодня востребован молодой аудиторией?
– За всю молодежь, конечно, не скажу, но на премьере в «Модерне» было много людей нестарых, глаза которых, когда они смотрели на сцену, горели и даже слезились! А моя хорошая знакомая, эстетическому вкусу которой я очень доверяю, Аня Осипова, известная зрителям и поклонникам музыки как певица Юта, после спектакля сказала мне, что никогда не видела ничего подобного и испытала практически потрясение, а увиденное не отпускало ее несколько дней. А ведь играли всего лишь студенты свой выпускной спектакль. И жаль, кстати, будет, если они летом получат дипломы и разлетятся кто куда. Мне кажется, у ребят получилось. И, знаете, кое-кто из них уже играет так, что до мурашек пробирает. Это полноценный спектакль, а не смотр художественной самодеятельности. Конечно, отдельное спасибо Светлане Александровне Враговой, которая предоставила сцену театра «Модерн» для премьеры и сразу же подняла культурную планку события на уровень, ниже которого опускаться уже нельзя.
 Эрнест Мацкявичюс в роли мальчика-ангела в спектакле "Звезда и смерть Хоакина Мурьеты". Фото из семейного архива Эрнеста Мацкявичюса |
– Я слышала уже от многих людей искусства идею, что митинговые настроения распространятся в конечном итоге и на театр. Так сложилось у нас исторически – все революционное нести на театральные подмостки. А вы как думаете?
– Я все-таки верю в общечеловеческие, вечные ценности. Революционный и даже митинговый порыв я такой ценностью не считаю. Романтика живет только в начале любой революции, потом ее уверенно и грубо вытесняют ненависть, кровь, подлость, предательство. Если вы про нас, то у нас и революцией-то еще не запахло (слава богу), так, пару раз на митинги собрались, но ненависти и подлости вылили друг на друга столько, что еще несколько лет не отмыться. А главное, подлости и предательству нашли прекрасное оправдание, назвав их емко и современно: «гражданская позиция». Это понятие вдруг начало затмевать привычные отношения между людьми, дружбу, любовь и элементарную человеческую порядочность. Заклеймил старого товарища в прессе, измазав его дерьмом, потому что он позволил себе рассуждать не так, как тебе хотелось, – гражданская позиция! Вывалил в Интернет, как в унитаз, частный разговор с коллегой за рюмкой – гражданская позиция заставила, не мог молчать! В конце 30-х годов прошлого века, прикрываясь примерно такой же «позицией», причем абсолютно искренне, кое-кто строчил донос на соседей по коммуналке, а потом вселялся в освобожденную комнату. И сегодня очень многие мои коллеги и знакомые, которых я считал людьми в общем позитивными и адекватными, вдруг преобразились в считанные недели. У них остановился взгляд, куда-то пропал слух, а из уст (или из-под пера) начали исторгаться шипение и проклятия. Я понимаю, что это помутнение скорее всего временное, но нескольких человек из своей жизни я вычеркнул навсегда. Так что, если переносить общественно-политические страсти на сцену, то только с целью показать их ничтожность по сравнению с подлинными переживаниями человека. Ну а актеру – тем более поддаваться подобным страстям нельзя. Его призвание – доставлять людям радость, а не проповедовать. Артист должен нравиться всем и объединять вокруг себя зрителей, а не сталкивать их лбами. Если же он почувствовал, что ему этого мало и он хочет поучить их жизни, причем не устами своих героев, а лично, – надо уходить из профессии.
 Жанр пластической драмы делает спектакль очень экпрессивным. Фото из семейного архива Эрнеста Мацкявичюса |
– Вы как-то признались, что в восемь лет хотели написать книгу. Мечта наполовину осуществилась два года назад. Вы вместе с вашей мамой, журналисткой Мариной Мацкявичене, написали по главе в книге об отце, которую назвали «Преодоление». Первый вопрос отчасти философского характера… В чем ваше «преодоление»? Второй – по поводу книги. Есть ли желание написать что-нибудь в ближайшее время?
– Преодоление?.. В последнее время очень тяжело убедить себя, что все, что я делаю, имеет какой-то смысл. Пожалуй, это самое трудное. Сомнения, которые приходится преодолевать ежедневно. А книгу, наверное, следует написать, но пока я не могу найти стержень, на который можно было бы нанизать все свои мысли и истории.
– Вас заметили в «Гнезде глухаря». Вы стали петь. Чем вас привлекает авторская песня?
– Ну не то чтобы «начал» петь, я музыкой занимаюсь давно, можно сказать с детства, вырос на Окуджаве и Высоцком. И за это время сам успел кое-что написать. Просто к собственным музыкально-поэтическим потугам я всегда относился со здоровой долей иронии, но в прошлом октябре мне предложили поучаствовать в бард-турнире среди журналистов. Идея показалась любопытной, тем более что вдова моего учителя – великого гитариста Александра Фраучи – Маша познакомила меня с замечательным музыкантом, тоже учеником Александра Камилловича Дмитрием Муриным. Мы попробовали разбить мои песни на две гитары и выступили в «Гнезде глухаря». Приняли нас тепло, поэтому мы решили работать дальше. И, наверное, это хорошо. У меня был тяжелый и напряженный год, может быть, один из самых тяжелых в жизни. И в профессиональном плане, и в личном. Я потерял очень близкого мне человека. Последние полгода прошли как в тумане, и пока я, кажется, не оправился от удара. Я «поплыл» и потерялся, и музыка сегодня – то немногое, что приводит меня в чувство и наполняет жизнь хотя бы каким-то смыслом. А значит, облегчает процесс Преодоления!
