Вера Цветкова.
Разговор о закрытии сельских школ. Андрей Макаров, Олег Смолин и Евгений Ямбург.
Фото Руслана Рощупкина
В новом сезоне Первый канал позволил себе имиджевую передачу. Чем уважил зрителя и заставил уважать себя. Правда, в неудобное дневное время (с 16.55 до 18.00), что, в общем-то, понятно – поставить такое в прайм-тайм было бы героизмом на грани камикадзе. Речь идет не только о возможном падении в отсутствие желтизны рейтингов. «Свобода и справедливость» – единственная дискуссионная программа на федеральных каналах, где мало отвечается на вопрос, кто виноват. Те, кто виноват (или ответственен - конкретные чиновники, депутаты), и пострадавшие (простые люди) общаются напрямую в студии. Вопрос, что делать, здесь тоже проговаривается конкретно - что именно и кому именно делать. На глазах у всей страны ведущий Андрей Макаров почти вымогает адресные обещания у представителей власти. Обозреватель «НГ» Вера ЦВЕТКОВА встретилась и поговорила с Андреем МАКАРОВЫМ о новом проекте.
– Андрей, общепризнанным событием прошлого сезона стало ток-шоу «Справедливость» на РЕН ТВ. Когда его закрывали по цензурным соображениям (не вышла в эфир программа о реформе милиции), пообещали, как в таких случаях водится, что формат будет доработан и пойдет. Не прошло и года – он действительно пошел. Но на Первом. И под названием «Свобода и справедливость».
– Сравнение очевидно напрашивается, но это другая программа. Что касается заявления о доработке формата – на следующий день декорации «Справедливости» были уничтожены, а команда, делавшая ее, уволена. Когда пересматриваю записи «Справедливости» сейчас, вижу ее слабости: нет ритма, она содержательно слабее, я еще ничего не умею и учусь по ходу действия. Но! Это был прорыв. Мы были первыми по многим так называемым запретным темам. Сергей Магнитский, Вера Трифонова, Даймлер, Речник, реформа МВД и судебный беспредел... Сегодня, после нашего «разминирования», эти темы обсуждаются на всех каналах. Мы ни у кого ничего не спрашивали, и это почему-то выходило в эфир – до определенного момента. Еще в самом начале, когда я подписывался на «Справедливость», я предупредил – если столкнусь с цензурой, уйду сразу. И, как и обещал, ушел. Не стал (а предлагали), «договариваться». По-моему, я поступил честно, хотя, по мнению отдельных представителей «демократического сообщества», как-то неярко. Вот если бы я, например, пришел на Красную площадь или хотя бы на «Эхо Москвы» и сжег бы свой депутатский мандат – вот это да! А так┘ «он и не кричал даже». Когда программы не стало, мне было очень тяжело. Не мог спать по-человечески: как только в стране происходило что-то, мне снились программы, которые мы могли бы снять. Через полгода успокоился.
– Как же вы не побоялись опять вступить в эту реку?
– Возвращение в эфир было трудным решением. Я это уже прошел и не хотел к этому возвращаться – наверное, перегорел. Я понимал, что сенсации второй раз не будет – конечно же, сильной стороной «Справедливости» была сенсационность. Помню эти разговоры вокруг себя – Макаров человек Путина или Макаров человек Медведева? Мы уже не можем себе представить, что человек может быть сам по себе и брать на себя что-то в меру своей совести и ответственности... Константин Львович Эрнст убедил меня, что я смогу снова работать. Искренне говорю – если «Свобода и справедливость» провалится – это будет моя вина, если преуспеет – его заслуга. Я-то знаю, сколько всего ему пришлось преодолеть, чтобы программа вернулась. Она уже две недели выходит в эфир, и по моему личному ощущению – по качеству она выше «Справедливости». На РЕН был профессиональный разговор для тех, кто готов к такому разговору, на Первом – программа для всех, в том числе и тех, для кого главное – эмоция, кто воспринимает проблемы сердцем. В программе появились эмоции, которые я безжалостно «давил» в студии на РЕН. Кто-то называет это базаром, но ведь и реальная жизнь мало напоминает заседание ученого совета. Главное, что мы к любой проблеме идем через человеческую боль, историю конкретного человека, а не наоборот. Мы показываем то, что произошло, и пытаемся разобраться, почему это стало возможным, кто виноват и что нужно сделать, чтобы помочь. «Свобода и справедливость» – такая, и другую программу мне делать неинтересно. Про власть я все уже сказал (причем когда это было опасно), мне это уже неинтересно, меня сейчас волнует тема не власти, а народа. И, сдается мне, мы заслуживаем то, что имеем. Ни один народ в мире не потерпел бы того, что творилось в России последние лет сто. Я хочу, чтобы из нашей программы люди вынесли только одну мысль – то, что случилось с героем, завтра может случиться со мной. Хочу, чтобы не темы передачи привлекали зрителя – трогали человеческая боль и реальные человеческие судьбы. Не так важно, согласится ли в итоге зритель с моим выводом, главное, чтобы он не оставался равнодушным.
– Говоря, что вы на телевидении новичок – вы лукавите, Андрей. Кто с 1985-го по 1989-й год на третьей кнопке вел передачу «Право. Гарантии Личность», 45 минут в прямом эфире? Помнится, та передача была закрыта по решению обкома партии... Что вы сейчас хотите по большому счету от своей работы на телевидении?
– Тогда, в 1989-м меня закрыли за программу о первом Съезде народных депутатов СССР. Говорят, к старости мы все становимся или умнее, или ленивее. Судя по всему, я не поумнел. Но я не хочу верить, что «пипл все схавает».
Уже сегодня порог чувствительности зрителей – где-то между расчлененкой и химической кастрацией в прямом эфире. Что мы предложим им завтра: казнь или самоубийство в студии? А послезавтра?
– Что готовы предложить зрителю вы лично? Вы же сами говорите – в «Справедливости» на РЕН были Магнитский, Даймлер┘ Да и «Речник» вы снимали, когда Лужков еще был всемогущим мэром. Как насчет Ходорковского?
– Точка зрения, что упоминание в любой программе дела ЮКОСа и фамилии Ходорковского – подвиг, а их отсутствие – пресмыкательство перед властью (даже если речь идет о «Спокойной ночи, малыши!»), существует. Я ее не разделяю. И дешевая популярность меня не интересует. О том, что приговор Ходорковскому несправедлив, не говорил только ленивый. Существует большая группа людей (и я отношу себя к их числу), считающих, что он несправедлив. Но неизмеримо больше людей (я не хочу считать проценты, сколько это – 90% или больше) придерживаются противоположной точки зрения. Для них главные вопросы другие: почему мало дали и почему остальных олигархов не посадили?! Получается, для одних – умный разговор про Ходорковского, а другие пусть химическую кастрацию смотрят? Большинство населения воспринимают произошедшее со страной в 90-х – приватизацию – как страшную несправедливость. Помните лозунг «На каждый ваучер вы получите по «Волге»?» Это был заведомый обман. А политику нельзя строить на обмане страны. Мы потеряли доверие людей. В 90-х люди сами миллионами собирались на площадях, без объявлений и флешмобов. Сегодня – не соберутся, потому что они больше не верят. Демократию придумали богатые голландские купцы. Нищие не могут строить демократическое государство. Когда у человека зарплата ниже прожиточного минимума – ему плевать и на свободу и независимость СМИ, и на судьбу Ходорковского. Если у человека нет денег, чтобы досыта накормить своих детей, он никогда не поймет, почему судьба узника-олигарха важнее для СМИ, чем судьба его детей. Мне было бы безумно интересно сделать программу о трагической судьбе Ходорковского, но точно так же мне интересна судьба и боль каждого человека, который приходит в нашу программу искать справедливость.
– Похоже, прозвучавшее в эфире радиостанции «Эхо Москвы» мнение, что у Макарова на Первом в отличие от РЕН «мелкие, неинтересные» темы, вас всерьез задело?
– Я считаю себя российским интеллигентом, а интеллигенцию всегда отличала способность удивляться. Готов поверить, что кому-то неинтересна судьба ветеранов войны, которые не могут получить квартиры, положенные им по закону, или будущее детей, которые учатся в сельских школах, закрывающихся по всей стране. Наверное, и проблемы высокотехнологической медицинской помощи, получения квоты на дорогостоящую операцию начинают кого-то волновать, только когда дело касается его самого или его близких. Я заранее готов согласиться с тем, что я плохой ведущий и не смог сделать эти темы интересными. Но с тем, что судьба человека – «мелкая» тема, я не соглашусь никогда.
– Бывает, что у вас остается после программы ощущение безысходности? По Ежи Лецу, «Если стена крепче головы, что делать тогда?»
– Иногда бывает. Но когда удается реально помочь людям – а мы это делаем, надежда на лучшее возвращается. Я бы очень хотел, чтобы у зрителей после нашей программы надежда оставалась всегда. Потому что без веры в справедливость жить очень тяжело.
