Ольга Дунаевская Георгию Михайловичу Вицину 23 апреля исполнилось бы 90 лет, хотя некоторые утверждают, что эта дата прошла год назад – он убавил себе возраст при поступлении в театральное училище. Говорят, Вицин был большим шутником, может быть, поэтому вся его актерская жизнь была замешана на парадоксах: он был знаменитым актером, но ненавидел публичность, в молодости он играл стариков, а в старости – молодых, играл жуликов, будучи человеком редкой щедрости и бескорыстности, играя алкашей, сам не пил даже пива, он был смешным и грустным одновременно. Он страстно любил природу, и в арбатском переулке у него была голубятня. На его похоронах из клетки выпустили в небо стаю голубей.
Почти четверть века работал актер в Московском театре им. Ермоловой, поэтому и рассказывает нам о нем художественный руководитель театра, народный артист СССР, лауреат многих премий, профессор Российской академии театрального искусства Владимир Алексеевич Андреев.
– Владимир Алексеевич, когда вы впервые увидели Вицина?
– Произошло это случайно и до того, как я стал штатным артистом в Ермоловском театре. У меня был близкий знакомый – потом известный «эстрадник» Борис Владимиров. Они с Вадимом Танковым положили начало популярному дуэту старушек – одна интеллигентная старушка в шляпке, а другая попроще, в платочке; позже их стали копировать, причем уже в банально-вульгарных интерпретациях. И вот однажды Борис сказал: «Слушай, пойдем Вицина смотреть». «А кто это?» – спрашиваю. «Как, ты не знаешь? Ну, тогда ты не знаешь настоящего юмора». И вот мы в Ермоловском театре на спектакле «Невольница» по пьесе Островского. Вицин еще довольно молодой, а на сцене – пьяненький старичок с красным носиком, жалкенький, говорит странным голосом. Помню, как горничная упрекает его: «Вы же зарок давали!» А он ей грустно и спокойно: «Поневоле пить перестанешь, коли денег нету». И сразу видна не только судьба этого персонажа Островского – возникает длинный ассоциативный ряд, приводящий в сегодняшнюю деревню, в современную Россию. Он был невероятно органичен в любой роли и никогда не «наигрывал». Его «комикование», какие-то приемчики, штампы, этот его голос были только его. Он был большой артист, и вот странно: смешной и не очень смешной.
– Вы были на «ты»?
– Нет. Я его всегда звал «Георгий Михайлович», так и не осмелился перейти с ним на «ты» и называть «Гоша». В театре его многие так звали, он не обижался, но иногда в его глазах мелькало что-то, напоминающее недоумение, но только чуть-чуть, без раздражения.
– Как к нему относились в театре?
– Его часто копировали – вчистую, причем актеры, обладающие совсем другой фактурой. Может, они и сами не понимали, что копируют. Никого не хочу обидеть, но его дублеры старались делать все то же, что Вицин, но только это было абсолютно несмешно. Наверное, сила его индивидуальности не давала другому артисту внести свое. Его юмор был всегда чуть-чуть грустноватый, но очень смешной – что за сочетание такое? Как будто физику он умел объединить с метафизикой. Сколько лет прошло, а вспоминаешь Вицина на сцене, Вицина-партнера – и как будто это было совсем недавно. Видимо, потому, что заряд его одаренности, в том числе и человеческой, был очень субъективным и самостоятельным. Так было, и все, что я сейчас говорю, – это не комплименты «вдогонку», Вицин немало их получал и в театре, и в кино.
– Говорят, он часто импровизировал перед камерой. А в театре это было возможно?
– Вицинские мизансцены рождались на ходу, прямо во время спектакля вдруг возникало отклонение от установленного, чем он, конечно, ужасно раздражал остальных. И вот за кулисами слышно: «Гоша, ты же всегда не там стоял!» – «Ну и что?» – говорит он тихо. – «Так ведь все ломается!» – А он так же тихо, не скандально: «Ломается – у тебя?» На этом эпизод исчерпывался. Или такой диалог. В антракте несколько человек окружали его: «Гоша, ну нельзя так все время шутить!» – «А что же остается делать?» – отвечал Вицин: он не вступал в конфликты, но иначе не мог.
– Вспомним о вицинском «феномене возраста»: до сорока он с блеском играл стариков.
– Cтарики вообще особенно ему удавались – интересными, смешными, трогательными. И выглядели они очень по-доброму – сейчас это немодно. В «Укрощении укротителя» Флетчера он как раз играл богатого Морозо – старика, решившего жениться. Помню, как он задумывался после сцены с потенциальной юной невестой и ее возлюбленным Роландом, которого играл я: ее папаша-то хочет, чтобы она вышла замуж за состоятельного Морозо, а не за бедного Роланда. И вот Морозо потянулся к ней – а она ему пощечину! Тут выскакивал я, наблюдавший его ухаживания, и хватал его за нос. И герой Вицина, оставшись один, размышлял: «Как же так? Меня – по морде, а молокосос – так за нос». Он держал паузу, а потом произносил задумчиво: «А может быть, у женщин так бывает, что от крайней страсти ей захотелось дать мне по морде?» И это «по морде» звучало так ласково, так невульгарно, что снова – аплодисменты в зале. В «Укрощении укротителя» я играл первый раз, был страшно зажат, все старался ничего не забыть, до меня Роланда играл Всеволод Семенович Якут. И вот после первого моего спектакля Вицин аккуратно так говорит: «Володьк, ты в следующий раз нос мне только не оторви, ладно?» А в тот же вечер Иван Иванович Соловьев, сильно, мощно игравший Петруччо, шел, погромыхивая сапогами, я подскочил к нему – ждал какой-то оценки, может, и одобрения, а он, чеканя каждое слово, произнес: «Ну и наваляли вы сегодня!»
– Начиная же со зрелого возраста, в кино Вицин часто играл молодых, например, 25-летнего Бальзаминова, когда самому актеру было за сорок.
– В «Женитьбе Бальзаминова» у Константина Воинова Вицин снялся много позже «Запасного игрока». Воинов был актером и режиссером в Ермоловском театре – не очень удачливым, – а в кино вошел. Вицина он знал хорошо, знал запас его возможностей, и вот возник такой милый, такой трогательный и беззащитный Бальзаминов-Вицин, младший брат других персонажей из пьес Островского. Вроде тот же, и тембр тот же – а другой!
Играл он молодых и в театре. Помню спектакль Павленко «Счастье», где у Вицина была роль молодожена. Там у него и появился такой трогательный хохолок, который потом перешел в фильм «Запасной игрок». Позже Виктор Розов отдал нам пьесу «В добрый час». Это была пьеса о молодежи, и театр не очень торопился: худсовет состоял из людей, умудренных опытом. Герой Вицина там десятиклассник, а Георгию Михайловичу уже под сорок. Он даже стыдился репетировать, говорил: «Ребята, ну как я буду – я ведь настолько старше вас». И отказаться ему было неудобно, и режиссер новый пришел, и он с тоской приступил к репетициям, но на сцене возник такой чистый парень-попрыгунчик. Он был действительно человек без возраста, ему и двенадцать лет можно было дать, а уж восемнадцать точно. И вот когда он чувствовал себя не очень ловко, он вскакивал на диван и начинал бешено прыгать на нем, как на батуте. Это было уморительно симпатично, и зритель – особенно юный – хохотал. Все-то он хотел «выскочить» из этого спектакля, и наконец ему это удалось, и хотя его заменил хороший актер, спектакль потерял обаяние. Вицинское.
– Он был одинаковым в театре и вне его?
– Школа Вицина была помножена на деликатность. Его внутреннее раздражение никогда не выходило наружу ни на сцене, ни в жизни. А в какой-то момент эта деликатность стала множиться на легкую горечь от общения с людьми. Было такое предприятие в 60–70-х годах, или, как теперь говорят, проект, называлось «Товарищ кино». Группа актеров ездила по городам и весям, и зрителями эти поездки очень ожидались – часто встречи проходили на стадионах. Помню, как мы приехали в Белгород, и Вицин говорит: «Почему-то захотелось фруктов». А надо сказать, его меню и до увлечения йогой отличалось от ортодоксального. И вот втроем еще с одним известным артистом мы пошли на базар.
При нашем появлении рынок начинает существовать волнообразно, перекатываясь в соответствии с нашим маршрутом. Мы выбираем арбуз, дыню, а нас сопровождает группа молодежи. И тут третий артист – он не виноват, он живой человек – говорит, указав на молоденькую девушку: «Ох, и хороша девчонка!» У нее действительно потрясающие были глаза – огромные, полные восторга: она увидела перед собой «вживую», настоящими тех, кого раньше видела только на экране. Группка молодежи стала распадаться, а девочка все шла. И вот третий артист спрашивает ее: «Вы любите кино?» – «Да!» – «Хотите я вам расскажу много интересного про кино?» – «Да!»
Мы дошли до гостиницы, и артист этот говорит нам с Вициным: «Ребята, отколитесь». И начал ей что-то банальное рассказывать о кино, а девочка слушает, и ничего ей не страшно. Подходят они к его номеру, и не успела дверь захлопнуться, как Вицин говорит: «Володьк, надо девчонку все-таки уберечь – кто его знает┘» «А что делать?» – спрашиваю. – «Стучать». И мы стучим. Открывается дверь, и стоит у стены, взирая на одного из своих кумиров, как на ожившего Аполлона, девочка. Товарищ наш смотрит на нас недовольно, взглядом не очень хорошим. А мы берем девочку за руки и говорим: «Мы тебе тоже все про кино расскажем. Но нас двое, и, значит, рассказ наш будет интереснее». И уводим ее. Это был поступок Вицина.
– А как Георгий Михайлович, который «не пил, не курил и за женщинами не ухаживал», чувствовал себя в актерской среде?
– Он вообще по многим причинам был человек-одиночка: был общителен, но не любил актерских закулисных компаний. Человек очень интеллигентный, из вежливости давал денежку, чтобы другие могли отметить очередной успех и сбегать за бутылкой. Сам же сидел с краешку: присутствовал, но не участвовал. Никогда себя не навязывал, в споры вступал односложно – вдруг уходил. Негромкий был человек. Амплитуда его знаний и чувствований была много шире, чем у большинства из его партнеров. Люди были проще. У Вицина был очень субъективный круг интересов. Может быть, поэтому жизнь дарила ему щедрые знакомства. В театре работала прекрасная актриса Надежда Тополева. Она была первой женой Николая Павловича Хмелева. Вицин звал ее Дина. Она ощущала запас его таланта, уровень личности и была очень ему предана. Относилась к Вицину как к ребенку, говорила: «Гоша, ну не зли ты их».
– Кого?
– Тех, кого он пересмеивал. «Я ничего такого не делаю», – тихо отвечал он. – «Не делаешь, а получается». Удачу собрата многие с трудом переносят. Потом Вицин начал много сниматься и ему приходилось часто выезжать; может, это и не зависть была, но помню, как на худсовете его однажды «прорабатывали» – дело было на гастролях в Саратове – кажется, за нарушение дисциплины.
– Со своей женой он тоже познакомился в театре Ермоловой?
– Да, свою главную любовь Георгий Михайлович нашел в Ермоловском театре: стал вдруг захаживать в бухгалтерию – там и работала его избранница Тамара Федоровна. Она, кстати, была племянницей знаменитого биолога Ивана Мичурина. У них родилась дочь Наташа, Вицину было тогда уже около сорока. Наташа хорошо рисовала и, если не ошибаюсь, стала художницей. Он приносил в театр ее работы, с нежностью показывал – тем, к кому хорошо относился.
– Какой была ваша последняя встреча с Вициным?
– Незадолго до его ухода из этого мира они с Никулиным вдруг появились в театре: их «выудила» очень любившая обоих Наталья Селезнева на фестиваль детей-инвалидов. С Никулиным они были из одной компании, комедийные персонажи, «люди Гайдая» – удивительного Гайдая! Согласились они, откликнулись сразу. Вошли через служебный вход, стоят около дежурных, Вицин окинул взглядом стены: «Как странно, вдруг захотелось что-то сыграть на Ермоловской сцене┘» – Я уцепился: «Ну так давайте, Георгий Михайлович, хоть эпизод!» – «Володь, надо подумать». Это и была наша последняя встреча.
Время течет быстро, но иногда останавливается. На время. Чтобы сказать памяти: «Не угасай!» Ведь продолжать жить можно, только храня воспоминания о тех, кто дал тебе урок таланта – человеческого и творческого, – Вицин этим даром обладал.
