Вероника Чернышева
Тоталитарная секта или ролевая игра?
Фото Александра Шалгина (НГ-фото)
Пленниц набирали по объявлению. Общаться с ними запрещено. Водят их исключительно под охраной. Соответственно о них ничего не известно, кроме того, что все они из Питера, здоровы, психологически устойчивы для того, чтобы добровольно и навсегда через боль и страх сделать свою спину от седьмого шейного позвонка до копчика произведением искусства.
Группа «Танатос Банионис», художники которой тщательно хранят инкогнито, играет в тоталитарную секту. Название группы – просто игра слов, первое – как известно – бог смерти, второе – любимый актер нескольких анонимных художников, увлеченных сейчас эстетикой красивой бессмысленной смерти. Название проекта «Божественный ветер» – это иероглиф, знак «Ками Кадзе».
На спинах девушек за полтора месяца вытатуировали (в картинках и древних японских символах) истории жизни пяти японских летчиков-камикадзе.
Операция длилась полтора месяца.
Говорят, идея создания этого диковатого, но, безусловно, вызывающего сильные эмоции проекта принадлежала галеристу Дмитрию Ханкину. Он, кажется, даже успел заявить об этом где-то в печати, мол, прочел когда-то в 80-х в толстом журнале жизнеописание летчика-камикадзе. Впрочем, сейчас, видимо, тоже подпав под обаяние мысли о нивелировке личности перед чем-то бОльшим, Ханкин от персонального авторства отказывается. Но все равно в день вернисажа ходил по музею походкой сверхчеловека. И было с чего. Пресыщенную московскую тусовку он потряс. Она притихла.
Зрителям представляют видео – документальная хроника жизни участников проекта в больнице. «Это мы, «Танатос Банионис» – художники в черных масках приезжают к месту действия. На черных машинах привозят девушек. Участники совершают ритуал: чашка саке – в знак преклонения перед мужеством моделей. Первый обморок. Потому что больно, особенно когда по позвоночнику. Дальше работа – по пять часов в день с каждой девушкой, количество краски, попадающее в лимфу при нанесении подобного изображения, резко снижает иммунитет. Требование – режим и правильное питание. Картину, с которой предстоит прожить всю жизнь, из предложенных художниками эскизов каждая выбирала себе сама.
В кризис, который искусствоведы предпочитают именовать кризисом доверия, trust-крахом, либеральность не в моде. Любая определенность притягательна. Предрешенность, действие в рамках заданности. Ритуальность и готовность терпеть во имя чего-то непоименованного. Слегка подтаявшая за последние несколько месяцев вера в неизбежный успех деятельной жизни ищет, во что бы плавно перетечь. И художники любезно предлагают ей красивую, но чуждую нашей ментальности сказку о труднопередаваемой красоте выбранной смерти.
Выставке предпослан текст о 2300 погибших во время Второй мировой войны летчиках-камикадзе. Почти всем им было от 18 до 24. Поставить подпись на чистом листе – быть зачисленным в особое штурмовое подразделение смертников «токубэцу когэкитай», что означает «штурмовой отряд особого назначения». Сражаясь в его рядах, таранили вражеские корабли и погибали не только младшие чины и рядовые, но и несколько высших штабных чинов морской авиации Японии. Завораживает 20-минутный компьютерный фильм, изображающий летчиков-камикадзе, образы которых сопровождают черные силуэты средневековых воинов. Мелькают лики богини Аматэрасу, лепестки кикусай – плавающей хризантемы, символа верности перед лицом неминуемого поражения (этот цветок весной 1944 года японские камикадзе выбрали себе эмблемой), храм Ясукуни Дзиндзя (камикадзе верили в то, что станут божествами, говорили друг другу «встретимся в храме», имея в виду встречу после смерти). Летит на зрителя птица Хоо – один из символов ВМФ Японии, глядит сурово Хатиман – бог войны и самурайской доблести, все это – вместе с портретами создателя подразделений камикадзе адмирала Ониси и командующего первым отрядом «специальных атак» лейтенанта Секи – оказывается на обнаженных спинах безымянных и безмолвных девушек.
Если вдуматься, то никакого насилия здесь нет. Они все сделали выбор. Бессмысленность подвига девушек ради красоты перекликается с отрешенностью камикадзе, разбивающего свой самолет о вражеское судно, зная, что ни его жизнь, ни его смерть ничего не изменят в ходе Второй мировой войны.
 Все не так мрачно, если телезрители понимают, для чего им снова явили Кашпировского, а галеристы только играют в сверхчеловеков. Фото Александра Шалгина (НГ-фото) |
Девушкам ничего не платили. И никак их не мотивировали. Впрочем, в этом большинство гостей, которые смотрели на обнаженные спины сидящих за стеклом, сомневались. «Нет, ну им, наверное, как-то все-таки задурили головы. Им, наверное, сказали, что их все будут любить... Или часто раздевать. Какое страшное слово «навсегда». Оно в голове не укладывается... Красота всегда приходит через страдание. Хочу поговорить с ними. Да что они тебе скажут, дурехи». Впрочем, «дурехи», когда их выводили на очередной проход по коридорам музея, являли зрелище, вполне внушающее уважение. Смиренный взгляд, черные капюшоны, какая-то особая собранность, как след недавно пережитой боли.
Московское арт-сообщество реагировало на происходящее неоднозначно. Видимо, созерцание эстетики красивой бессмысленной смерти и бессмысленной же боли ради красоты наталкивало на мысль о том, что заимствованный из протестантской этики культ self made несколько поистерся. Не то чтобы не оправдал себя, просто для него не время. Его пора убрать на полку, как убирают весной зимнее пальто. Вечное хотение земных благ запнулось. Вспомнили Лао-Цзы: «Вечно доволен будет тот, кто умеет довольствоваться». Повозгласили моду на новую скромность. Дальше - больше: еще недавно популярное американское авторство жизни вдруг сменяется интересом к авторству смерти. На смену новому гедонизму нового общества, морально устаревшего так скоропостижно в день банкротства Leman Brother’s, ничего не пришло, но человек ощутил невозможность дальнейшей смены парадигм. Потому, быть может, давняя увлеченность московского арт-деятеля тупиковой судьбой экзотических героев вдруг стала актуальной именно теперь. Суеверный страх вызывает только тот факт, что новейшего героя с его идеалами приходится воскрешать.
В современности его по-прежнему нет. И, вероятно, не будет, раз в фокусе искусства не правильность жизни, а красота смерти. Жизнь-служение японского камикадзе, в 1944-м нарисовавшего на крыле своего самолета герб древних предков-воинов, все равно ушла на сдачу в расчетах милитаристских верхушек, когда-то поделивших мир на тот, в котором мы до сих пор жили. Теперь мир снова трещит по швам. Как скоро он будет перелицован, если камикадзе, готовых его спасать, не видно? Если идеализм себя давно изжил, равно как и все остальное, что люди XXI века – пусть и без ссылок на первоисточники – привыкли подшивать в качестве подкладки к мотивам своих повседневных поступков? Что будет с credo в условиях trust-краха? В этом смысле путь камикадзе привлекателен – не задавать вопросов. Ставить подпись под чистым листом. Но не готовиться к смерти, а все-таки жить.
Все мероприятие в Музее на Гоголевском воспевает искусство, как вечное служение, мужество, как основу любой добродетели. Ощутив дыхание «Божественного ветра», чувствуешь себя так, будто побывал одновременно в Мавзолее, в хосписе, в военном лагере, в монастыре и в каком-то странном спецразвлекательном комплексе для любителей экстраординарных эмоций. Причем при входе тебе как будто обещали, что ты станешь другим человеком, хотя бы уже потому, что тебя почти насильно заставят подумать, на что ты готов ради этого.
Правда, утром хотелось проснуться от мысли, что всего этого не было или что татуировки на самом деле временные и разговаривать с девушками и художниками категорически запрещено именно для того, чтобы высокохудожественная мистификация не была неосторожно разоблачена. И еще не хотелось думать, например, о маме той крайней слева, похожей на певицу Земфиру, если эта юная все-таки привезет домой из столицы это страшное слово «навсегда» на своем щуплом, кажется, едва совершеннолетнем тельце.
Телевизор баюкает обывателя причастностью к тайнам истории и вселенной, раскопав документальные циклы о природе непознанного, секретах рассекреченных спецслужб, НЛО, нумерологии, магии и небезгрешности первого российского президента. А культурная элита прорывается к трансцендентному по-своему.
Все красиво, сказать нечего – по стенам по-японски минималистичные фото девушек, лиц нет – только спины. Груда разбитых чашек из-под саке, использованных за время работы для ритуалов. По стенам предсмертные стихи летчиков-смертников, которые писал все эти полтора месяца каллиграф, единственный участник проекта, в совершенстве владеющий японским языком. «Он нам нужен был для того, чтобы не впасть в этнографию. Все, что мы делаем, – историческая реконструкция», – говорят художники за кадром, когда едут к месту служения искусству, где им предстоит провести полтора месяца. Больше никаких комментариев. Никто не знает, как выглядят художники из «Танатос Банионис», никто не знает, как зовут девушек с пожизненным текстом о чьей-то смерти на спине, никто не знает, встретились ли камикадзе в храме.
