Вероника Чернышева
Юрий Сапрыкин: «Героев у нашего времени нет, и что с этим делать – я не знаю».
Фото Григория Тамбулова (НГ-фото)
На входной двери в кабинет главного редактора журнала «Афиша» Юрия Сапрыкина сначала висел голый культурист, потом однажды утром ребята прикрутили флажок от палатки Stardogs, теперь вот – Путин в телевизоре. Обратная сторона кабинета не есть эстетическая или политическая позиция его хозяина. Ребята прикалываются. Вопрос: а появится ли здесь вскоре Медведев? – отменяем. Начинаем со второго.
-Юрий, как выглядел мир, когда «Афиша» только начиналась?
– Когда «Афиша» начиналась, мир вокруг меня выглядел пугающе и очень ненадежно. Это был самый конец 1998 года – начало 1999-го. На всех работах, на которых я тогда работал, зарплаты устремились к нулю в связи с экономическим кризисом. И казалось, что жизнь в городе совсем замерла и никогда не отомрет. Я помню, как популярный тогда журнал ОМ в декабре 1999 года вдруг, без объявления войны, вышел раза в три тоньше, чем обычно. Это был знак – все съеживается. Замораживается. Просвета нет. Тяжелые времена настали. И это надолго. Если сейчас вспомнить первый номер «Афиши», то это удивительная вещь – главный материал там был про кофейни. Заметим, это апрель 1999 года. Мы рассуждаем о том, что в Москве появились кофейни! Это чудо невиданное, что можно просто сидеть пить кофе, смотреть в окно и ничего не есть при этом. Смотреть на людей, которые проходят мимо полутора кофеен, которые уже есть в Москве, и это все какие-то странные люди.Ну и так далее. Понятно, что мир выглядел совсем по-другому, сейчас уже даже и не вспомнить как.
– Мир явно изменился, и «Афиша» сыграла в этом свою роль.
– Редакция первой «Афиши», куда я попал, находилась на задах кинотеатра «Гавана», в подсобке. Там была одна большая комната, в которой стоял стол для настольного тенниса, в него все играли, и маленькая кухонька. Да, мир изменился, и роль не роль, но участие «Афиша» в этом точно принимала.
– Какие задачи вы ставили перед собой тогда, какие сейчас?
– Про «тогда» мне говорить сложно. После выхода первого номера охране запретили пускать меня в редакцию. Я написал чудовищный текст и исчез из расположения редакции на некоторое время. Потом я опять туда каким-то мошенническим образом пробрался. Хотя, впрочем, не прикладывая к этому никаких усилий. Могу предположить, что поскольку для Ильи Ценциппера и Эндрю Полсона это был не первый заход на территорию, то задача ставилась простая – сделать журнал, который бы жил, собирал рекламу, который не был бы закрыт инвесторами после третьего номера и не разорился бы после четвертого, и при этом, чтобы он строился на совершенно иных этических принципах, нежели вся тогдашняя пресса.
– Об этике поподробнее.
– То есть без «джинсы». Ценциппер даже предлагал тогда Зосимову, который открыл MTV, и Козыреву, который открыл «Наше радио», образовать совместное движение без «джинсы». Это и был этический принцип. Абсолютная честность журнала – не играть ни в какие культурно-политические игры, невидимые читателю, не вступать ни с кем ни в какие сговоры. И уж тем более – не брать денег за редакционные материалы. Для 1999 года, если опять же вспомнить, как выглядел тогда мир, это тоже было некой революцией. То, что на обложке журнала может появиться кто-то просто так, «нипочему», – это тоже была революция. Приходилось всех очень долго уговаривать. «Ах! У них Децл на обложке – ну все понятно, всем же ясно – откуда что берется!» Помню, даже Артемий Троицкий разразился статьей в одной из газет про то, что «Афиша» печатает на обложке певицу Земфиру – и, дескать, я то знаю, как такие вещи делаются. Вот это самое «я-то знаю!», этот принцип, по которому действительно делались обложки всех других СМИ, – его-то и нужно было сломать. Нужно было сделать журнал на принципиально других основаниях, нежели те, на которых работали Артемий Троицкий и другие журнальные деятели того времени.
– Это удалось? У вас слоган был: «Как скажем, так и будет!» – он оправдал себя?
– То, что это удалось, – это просто вопрос политической воли. Можно быть честными, но нищими и никому не нужными. А то, что это удалось и при этом еще имеет до сих пор какой-то успех – вот это удивительно.
– Люди на вас ориентируются, вы их к себе приучили. Менялся ли характер популярности «Афиши»? И от чего он зависел?
– Менялось отношение. Менялась репутация, а не популярность. Первые легендарные годы – это было всеобщее и абсолютное удивление, поклонение. Невероятное количество хвалебных отзывов. Восторженный шум. Любой жест «Афиши» воспринимался как откровение. Потом все вокруг научились проделывать такие же трюки или другие, но не хуже. Когда я увидел в журнале Cosmopoliten интервью Шнурова, взятое корреспондентом, который идет с ним в баню или еще в какое-то место, точно не помню, я понял, что все. Мы не единственные, все вокруг тоже так умеют. Второй этап – это раздражение. «Афиша» на самом деле сама была в этом виновата. Был момент, когда первоначальный импульс веселой энергии, с которой все это начиналось, несколько затух и журнал повис на безразмерных авторских эго. «Как скажем, так и будет!» – в самом негативном смысле этой фразы. «Афиша» – это такой мальчик, который всех бесконечно мучает высказыванием собственного мнения по любому поводу и ничего другого предложить не может. Я, конечно, утрирую, но доминирующим отношением одно время было именно раздражение и усталость. Сейчас, мне кажется, от раздражения не осталось и следа. Сейчас «Афиша», может быть, и не самая удивительная вещь на свете. Но Большой театр – тоже не самая удивительная вещь на свете, и Эрмитаж – не самая. Но все это институции, которые уже есть, и они в своем деле главные. И от них действительно много что зависит. Все, что они делают, задает некую планку.
Мне кажется, что «Афише» действительно удалось стать некоей институцией. Мне бы хотелось верить, что по состоянию на сей час доминирующее отношение – это уважение. Удивление – раздражение – уважение. Я рад, что лесенка получилась именно такая, а не удивление – раздражение – забвение.
– По-прежнему ли человек может попасть на обложку «нипочему»? И каковы для вас критерии этого «нипочему»?
– Да, по-прежнему. Я бы даже сказал, что иногда люди попадают на обложку слишком «нипочему». Это все связано с отсутствием безусловных всеобщих новых героев в России. И с нашим постоянным желанием каких-то собственных героев все-таки иметь. Поэтому бывают ситуации, когда мы себя уговариваем: «Это действительно величина, этот человек и впрямь всем вокруг сейчас интересен». Потом оказывается, что никому он не нужен.
– Вы говорили, что медийная реальность вскоре изменится, и людей, которые интересны абсолютно всем, не останется вовсе. Каждый будет сидеть в своем окошечке.
– Оно и случилось. Если мы говорим сейчас о мейнстриме, у нас есть Первый канал, на котором, условно говоря, существуют какие-то всеобщие звезды. Это люди, которые катаются на коньках, они же танцуют, они же играют в сериалах, они же появляются в «Иронии судьбы». Все это более или менее одни и те же люди. На самом деле, это тоже субкультура, просто очень большая. Для аудитории «Афиши» непонятно, кто все эти люди. И поверьте, тут не сидят гиперснобы, которые специально ничего не замечают. Нет. Это нормальные живые люди, они смотрят телевизор, читают книжки, читают другие журналы. Но ты вдруг называешь фамилию из телевизора, которая никому здесь ничего не говорит. Никто не знает, что за люди там пляшут на коньках. Среди них есть достойные. Например, Чулпан Хаматова. Да, она герой, но потому, что она как личность больше того, что она делает. Героем ее сделало не катание на коньках на центральном канале. В своей конькобежной ипостаси для читателей «Афиши» она просто не существует. То, что мы называем сейчас мейнстримом, на самом деле просто большая субкультура, которая другими субкультурами не считывается, не замечается и не имеет для них смысла.
– Они перестали пересекаться?
– Да. Если говорить о музыке, то Земфира была последним человеком, который «накрыл» абсолютно всех. А было это уже лет семь назад, и с тех пор ничего подобного не происходило. Возвращаясь к истории с обложками – меня все это ужасно пугает, потому что мне приходится делать обложки раз в две недели. Единственными хоть сколько-нибудь значимыми персонажами оказываются голливудские персонажи, причем не первой молодости. Брюса Уиллиса знают все, Сталлоне знают все. Ставишь на обложку их фотографию – пусть даже и не самую лучшую фотографию на свете – продажи неизменно взлетают. Это ужасно легкий и скучный, а главное – ведущий в никуда путь. Висеть на шее у общезначимых величин, которые неизбежно стареют, скучнеют и рано или поздно сойдут с дистанции. Следующее поколение уже не настолько интересно абсолютно всем. Фильмы с участием Джуда Лоу смотрело на десять порядков меньше людей, чем фильмы с Брюсом Уиллисом. В основном его сейчас знают читатели журнала Hello или Ok!, потому что он с кем-то развелся или на ком-то женился.
– Тем не менее запускать на эту дистанцию новых людей кто-то должен.
– А с русскими людьми вообще в этом смысле некоторая беда. Потому что тут всякий раз приходится лукавить.
– Как с этим быть? Большинство главных редакторов глянцевых журналов говорят одно и то же: западные звезды – носители стиля, и это вопрос экономический. Они просто очень высоко оплачиваемы. У нас это не так, поэтому носителем стиля может стать только кто-то из политической или бизнес-элиты, их жены, дочери. Поэтому звезд нам приходится выдумывать.
– Насчет стиля – это полная ерунда. Носителем какого стиля являются Брюс Уиллис или Сильвестр Сталлоне? В лучшем случае – то, как они выглядят, то, как одеваются – это очень дурной среднеамериканский стиль. С точки зрения любого модного мужского журнала – это ниже всякой критики. Но они носители некоей энергии, сексуальности, ценностей, которые за ними стоят. Все, что они делают, – это не просто так. То, что делает актриса Светлана Пупкина, которая сегодня снялась в сериале «За все тебя благодарю», а завтра – в сериале «Никогда тебя не прощу», делает это «нипочему». У нее работа – сниматься в сериалах. А Уиллис делает что бы то ни было «почему-то», этим он и интересен. И что с этим делать, я не знаю. В мире есть рецепты. Существуют в этом мире журналы, например, любимый в редакции «Афиши» журнал ID, которые специально говорят – мы очень модные, очень нишевые журналы и не хотим быть интересны никому за пределами нашего круга. И вообще нам нужно, чтобы на обложке была хорошая фотография, а кто на ней изображен – по большому счету дело десятое. Главное, чтобы круто был снят. Вот есть такой вариант ответа. Есть вариант ответа, который преподносит общемировой глянец. При всем несходстве обложек журналов первого и второго образца этот вариант ответа звучит примерно так же. «Да, нам тоже не важно, кто снят на обложке. Главное – чтобы этот человек правильно выглядел», – заявляют они. Главное – чтобы это была сексуальная девушка в открытом красном платье. Как ее зовут, Скарлетт Йоханссон или Мэри Джонсон, – без разницы. Есть журналы, которые паразитируют на «селебритис». Их позиция: «Вот человек – что там у него со стилем, сексуальностью, энергией и ценностями, нам все равно, но если его показывают по телевизору десять раз на дню, он наш герой». Эта схема тоже работает. Мне по старинке хочется пытаться находить людей с энергией и ценностным бэкграундом, которые интересны не только потому, что они хорошо одеты или красиво сняты, а потому, что за ними что-то стоит.
– Вот Лиза Боярская у вас недавно была. Именно тогда, когда она обошла обложки всех толстых и тонких глянцев. Субкультуры пересеклись?
– Да, но у нас она была не в открытом красном платье, а в свитере с овечками.
«Ирония судьбы» – это такой слон, которого невозможно было не заметить. Это такой величины вещь, которая опровергает мои спекуляции на тему смерти мейнстрима. Это одна из немногих историй, которая накрывает абсолютно всех вне зависимости от возраста, образования и манеры одеваться. Поэтому сделать вид – знаете, тут что-то произошло, но об этом пишут все, поэтому мы не будем – было невозможно, да и незачем.
– Чего вы требуете от своих критиков и как проверяете качество их экспертной оценки?
– (Задумывается.) Я, разумеется, не бегаю по редакции и не говорю: «Ребята, то, что вы делаете, должно быть вам интересно». Это сложно назвать требованием. Но если человек делает то, что делает ради славы, денег или возможности бесплатно протыриться на концерт, он просто не попадает в эту редакцию. Людям должен быть интересен не только предмет, но и процесс, который с этим предметом происходит: «Я интересуюсь искусством, давайте я буду писать у вас про выставки». Не годится. Надо понимать, как выстраиваются иерархии, кто становится интереснее, а кто, наоборот, уходит в тень, затухает. Откуда идет энергия, где находятся какие-то места силы. И все это приложимо в равной степени как к рубрике про рестораны, так и про театры. Это должно быть живое заинтересованное участие в том, как меняется жизнь. Если тебя прет от того, что происходит, и ты, чем черт не шутит, оказываешь на это какое-то влияние, то «Ура!» Это первое требование. Второе требование: давний грех «Афиши» – герметичные тексты, из которых ничего невозможно понять – так вот, тексты должны быть внятными. Читатель должен понимать, о чем идет речь, и не важно, какой у него культурный уровень. Отучился он на киноведческом, или нет, ему должно быть понятно – о чем это все. И третье – конечно, так получается не всегда, не по каждому поводу можно испытывать какие-то сильные чувства, но лучшие тексты – это те, которые вызваны какой-то сильной эмоцией. Текст неизбежно получается хорошим, если то, о чем ты пишешь, тебя «цепляет». Искусство критика – что-то переживать по поводу своего предмета всегда. Не впадать в тоску и не грузить читателя своим: «Я все уже видел и все уже знаю». При этом скажу крамольную вещь, месседж, который несет критик, не так уж важен. Лева Данилкин часто пишет вещи, с которыми я категорически не согласен, но поскольку он страстен, горяч и действительно способен биться за свое мнение, я могу задвинуть на время куда-то свое эго, даже если я думаю про писателя Проханова совсем не то, что думает Данилкин.
– Как вы относитесь к социальным сетям?
– Очень осторожно. Хотя полгода назад мы переделали сайт «Афиши» таким образом, что он сейчас, собственно, и представляет собой социальную сеть.
– Поиск друга по «другоискалке» – приговор нашему времени. Блоги живут по тем же законам, что и мейнстрим, из-за которого все в одночасье выключили телевизоры.
– Помните в «Москва слезам не верит» герои говорили: исчезнет театр, исчезнет кино – останется одно телевидение. Пару лет назад казалось, что исчезнет все, потому что жизнь только в блогосфере. Уйдет все, останется только ЖЖ. Сейчас очевидно, что у блогов есть свой потолок, они его достигают, и за этот потолок они не выйдут. Ни количественно, ни качественно. ЖЖ хорош для каких-то людей, для каких-то вещей – и все они там уже на данный момент представлены. То, что туда сейчас идут публичные персоны, которым там что-то надо, – элементы маркетинга и чистого пиара. Ну, скажем, блог Михаила Прохорова, что скорее забавно, или блог Леонида Парфенова, который ему нужен, чтобы сделать книжку по мотивам «Намедни», – явления одного порядка, если вдуматься. Это свидетельство того, что естественный приток новых творческих сил в блоги уже завершен, начинается искусственный. Все, кому это было зачем-то надо, уже там. Но очевидно, что у явления есть границы и они почти достигнуты.
Я на сайте «одноклассники» был один раз под чужим ником, обнаружил, что тех, кто мне действительно интересен, там нет, и вряд ли они там появятся, и ушел. Я получил от этого ресурса все. Сейчас очевидно, что это просто еще одна форма общения, которая не отменяет массу других забав и затей. Когда мы затевали web-дванольную версию «Афиши», все полу-в шутку-полувсерьез говорили, что сейчас начнет действовать коллективный разум и обозреватели журнала будут не нужны. Это оказалось неправдой. Коллективному разуму нужна организующая точка опоры в виде рецензии профессионального критика. «Сообщение» не заменится просто «общением». То первое звено, которое вбрасывает информацию, новое мнение про то, что в мире происходит, или просто интересно рассказывает историю, никогда не выпадет из цепочки.
– Албанский язык – это не страшно?
– Нет. Есть такой биолог, атеист Ричард Доукинс, который изобрел понятие «мем». Это культурный вирус. Понятие, концепция, способ мыслить, который распространяется как болезнь, точно так же он рано или поздно пройдет. Останется какое-то количество идиотов, которым будет интересно так общаться, но они будут ограничены в правах. На всякую моду всегда возникает контрмода – может, скоро станет модно писать SMS предельно грамотно, причем по-итальянски. Или говорить по-старомосковски: «булошная»,«Чайковскый».
– Представим, что нет «Афиши» на свете. Чем бы вы хотели тогда заниматься в этой жизни?
– Я бы хотел писать. Для меня это абсолютно очевидно. Я часто задаю себе этот вопрос. Мелкие увлечения отходят на второй план, все больше хочется возиться с буковками. Недавно виделся с Олегом Нестеровым из группы «Мегаполис». Он рассказывал удивительные вещи. Он написал роман под названием «Юбка». Про Ленни Рифеншталь и про то, как в нацистской Германии четверо молодых людей случайно изобретают рок-музыку. Такое фантастическое допущение, основанное на огромном количестве достоверных фактов. Он прочитал миллион книг про нацистскую Германию. Он рассказывал, как он это писал: взял 35 килограммов книг в чемодан, уехал в Хорватию, жил там один, отключил все каналы коммуникации. Оказывается, чтобы на самом деле отключиться от информационных потоков, нужна ровно неделя. И потом тебя начинает нести. Ты начинаешь понимать, что можешь все – написать книгу, песню, картину. Я ужасно ему завидую. Последние лет 10–15 в силу работы у меня не было возможности отсечь себя от информационных потоков. Очень хотелось бы такой какой-нибудь эксперимент проделать.
