Эмиль Сокольский
Елена Скульская, у нее «другая» сложность.
Фото Юрия Кувалдина
Елена Скульская родилась 8 августа 1950 года в Таллине Эстонской ССР. Окончила филологический факультет Тартуского университета (1972). Прозаик, поэт, автор книг: «В пересчете на боль» (М., 1991), «Записки к N...» (Таллин, 1996), «На смерть фикуса» (Таллин, 1996), «Однокрылый рояль. Рыбы спят с открытым ртом» (Таллин, 2000) и др. Работала в газете «Советская Эстония» вместе с писателем Сергеем Довлатовым. Живет в Таллине.
Поэзия Елены Скульской убеждает в том, что выразительные способности русского стиха неисчерпаемы. Можно сколько угодно изобретать приемы и трюки, сочинять образы, но попробуй заговори своим, непохожим голосом, сохраняя свою индивидуальность, свою внутреннюю свободу, не обнаруживая эпигонства, пиши так, чтобы тебя можно было узнать хотя бы по строфе, если не по строчке┘
Как «сделаны» стихи у Скульской – тайна. А тайну не хочется разгадывать: в ней хочется существовать. И все же трудно удержаться от того, чтобы не осмыслить, в чем необычность, оригинальность, неповторимость поэзии Скульской, чем эта поэзия затягивает в свою стихию, вызывает эмоциональный отклик.
Впрочем, все не так просто┘ Скульская не сразу затягивает, скорее – сначала озадачивает, удивляет, не дается и будто возводит барьер между собой и читателем: избегает просторечия, противится готовым, привычным нормам стихосложения, нащупывая – через поэтическую традицию – новые словосочетания, новые места для слов, балансируя на грани смысловых темнот или даже, как может показаться неподготовленному читателю, на грани потери смысла:
Путаница –
что же ещё остаётся –
взгляд, застёгнутый на каждую
пуговицу,
в лицо упрётся,
взгляд,
от которого ссадины,
лощёный, как хлыст
ноябрьского дождя, – намертво.
Конечно, смысл никуда не теряется, здесь – особая поэтика, здесь само движение языка, сам звук опережают мысль, автор отдается на волю свободного течения речи, получая чувственное наслаждение от взаимосвязи слов, от их неожиданной, внезапной встречи, преображающей смысл, рождающей новую, никого не повторяющую поэтическую мысль в не осмысляемом сразу, в диковинном метафорическом одеянии. Метафоричность Елены Скульской – смелая, безоглядная, раскованная и даже рискованная. Поэтесса взвешивает слово, осязает его материально, скажу и так: воспринимает его эротически.
Черновики огня –
Опавшие за лето листья
Внимательно читала кошка,
Прихлёбывая молоко.
Здесь, как и в другом месте,
замечательно
инструментованном, –
Гранёный гранат и ещё за
окном
Лягушечьей лапкой кленовая
ветка
От стен оттолкнулась,
плывёт против ветра,
И лист запыхавшийся
пущен вдогон, –
она еще во власти строгой традиции импрессионистского белого стиха. Далее я хотел привести более изощренные образцы, но┘ остановился на прекрасной психологической зарисовке, смутной, как видение; в ней слова словно перестают быть словами, призванными к услугам стихотворца, они перерастают самих себя и становятся символом душевного состояния, задумчиво-взволнованного, печально-томительного, горько-светлого, когда вот-вот подступят слезы – но обходится без слез, вместо них – грусть почти романтическая, длящаяся – песней, разрешившаяся – песней. Читаю его, и кажется, что стихотворение это – лучшее у Скульской, так оно завораживает, гипнотизирует тем колдовством, которое дает почувствовать, насколько прекрасна жизнь – даже в ее нелегкие часы.
Прозрачен и розов огонь
на просвет,
И небо к лицу подступает
ответным дыханьем,
И сосны метут в вышине,
очищая от мусора твердь,
Скрипит и крошится
за розовой марлей дощатый
Порог
И колеблется дверь.
Войди не теперь,
А когда-нибудь в прошлом
войди,
А впрочем, не надо – такая
отрада потери
Освоена мною, что медленный
рот, будто ковш,
Лишь ветер умеет
зачёрпывать
Для колыбели,
Прорытой в земле,
Где и спишь – всё равно
не уснёшь.
Не надо входить, но оставь
за собою шаги,
Пускай я услышу, как ты,
Опираясь о стены,
Сойдёшь и исчезнешь
в коричневом пиджаке,
Затерянном во вселенной.
Прозрачен и розов огонь
и сочится весной,
И ты за окном – сигаретой
задев занавеску,
Стоишь, чтобы тлеть
и крошиться быстрее,
чем дом.
Нет, все-таки не надо бояться никаких барьеров, не надо останавливаться перед ними в замешательстве┘ Нас ведь порой смущает сложность языка, скажем, Ивана Жданова, или Вадима Месяца, или Валерия Шубинского, или Светланы Кековой, или Владимира Гандельсмана, или поздней Инны Лиснянской, да и мало ли какие имена можно привести. Я назвал первых пришедших в голову поэтов, каковых, при разной степени интереса, считаю искренними. В этом ряду, безусловно, и Елена Скульская, пишущая как бы для себя, без оглядки на читателя. Но у нее «другая» сложность, «другая» изощренность: открытая, что ли, не защищенная интеллектуально, доверительная; у нее – речь, которая (да, через письмо «для себя») тайно старается найти дорогу к близкому человеку, alter ego, к другу, к родственной душе, или к любой душе, готовой откликнуться заинтересованно, сочувственно, сопереживательно (...).
Скульская пишет о земном, о будничном, но в ее стихах будничного нет ничего. Будничное она превращает в волшебство – и в этом волшебстве больше жизни, нежели в будничном.
На чёрный день прикопленное
небо,
И эту землю, сдобренную
взглядом,
И даже воздух, сложенный
в копилку,
Ты можешь всё с собою унести.
И мы не встретимся тогда
не только в небе,
И на земле – где вырастет
подсолнух
И будет солнце взглядом
провожать,
И даже воздух разделить
не сможем,
Как разделяют хлеб
или столетье,
Как делят кров и кровью
обновляют
Потоки жизни под небесной
кровлей...
Стихи Елены Скульской – сказы о земном-далеком и, может быть, все-таки о нездешнем...
Ростов-на-Дону
