Наталья Рубанова
В подлинном искусстве, как в реанимации, пола у человека нет.
П.Н.Орлов. Групповой портрет сестер: писательницы графини Елизаветы Васильевны Салиас де Турнемир, художницы Софьи Васильевны Сухово-Кобылиной и Евдокии Васильевны Петрово-Соловово. 1847. ГТГ
Виктор Ерофеев в одной из передач «Апокриф» когда-то довольно эмоционально отреагировал на мою вполне невинную фразу касательно женской прозы (ЖП) так: «Но женская проза существует!.. Она есть, это доказано!..» (кусок этот, впрочем, как и многие другие любопытные моменты, вырезали, и иже с ним). А я снова вспомнила его «Русскую красавицу». Не-ет, ее едва ли не смогла б выдумать женщина. Или сконструировать – мужчина. «И все-таки она вертится!» – вдохнуть в буковки-буратинки жизнь мог, разумеется, только п и с а т е л ь: интеллектуальный андрогин, если угодно – редкий, исчезающий вид на пепелище Бааальшого Худлита: «Он, знающий свою мужественность и хранящий свою женственность┘»
Девочки – налево, мальчики – направо. Из курса средней школки: половая хромосома все еще определяет пол. Девочки-мальчики до сих пор различаются не только телесной конструкцией (подарок, так скажем, природы) и образом мышления («подарок» социума). У них и состав крови разный, и особенности строения мозга, и┘ Stop. Девочки-мальчики – как нежного, так и изрядного возраста – были, есть и останутся друг для друга существами инопланетными: двадцать пятый кадр. Однако, различаясь не только и не столько organa genitalia feminine/organa genitalia masculine, сколько глубинными «подводными течениями», происходящими в психике, разнополые все же обнаруживают некую общность, что само по себе уже любопытно.
Крр-ругом, шаго-ом марш! Не у меня одной так называемый гендерный подход к искусству ассоциируется с пресловутым подходом классовым: старая песня, сколько слов уже было сказано на эту тему! Однако пластинку словно бы «заело» – невольно поглядываешь на «вечный» календарь. Просматривая по обыкновению электронные СМИ, я снова наткнулась на статью об одной поэтессе, где фраза «┘и родила ему сына» в мильонный раз резанула слух. Итак, «ему». Не себя, грешной, ради и уж никак не ради ребенка. В «немытой России» конструкция «родила ему», приравниваемая часто к «и написала из-за него /роман/», до сих пор трудновыводима из мозгового вещества многих литераторов. Однако позиция их в данном вопросе легкоуязвима, ибо бездоказательна и, по всем счетам, если здраво рассудить, нелепа: Он/Творец/Дух занимается искусством ради Искусства (реже – славы), Она/Ущербная/Самка – ради Него, Любимого (как правило), далее следуют вариации на тему – более или менее аргументированные, однако в 99% случаев «фаллоцентричные»: привет феминизму. Пожалуй, несколько поколений не старых еще «новых пейсатилей» должно смениться, пока «и это пройдет». Ну а пока┘ Пока «Знамя» проводит круглый стол на предмет не- и владения современными авторами языком, некий литератор, качая головой, штампует по инерции заношенное: «Ну это же женская проза!» – штампует, замечу, в пику моему небольшому спичу, касавшемуся творчества писателей немужского рода-племени, чьих имен со скрижалей современной российской/русскоязычной прозы не вырубить. Я вспомнила старательно написанные «под редактора» (?) правильные тексты этого прозаика («мужская проза»! чукча не читатель┘) и рассмеялась: лауреат был явно обескуражен. Он ведь в с е г д а з н а л, о чем говорил. Знает ли до сих пор? Не зевает ли от предсказуемости раз и навсегда устоявшегося/отстоявшегося литканона? Не сводит ли у него от скуки скулы? Ситуация, впрочем, типична, как ясна и клиническая картина. Со стопроцентной ли точностью определите вы тотчас биологический пол автора? «Вырванных из контекста» да тех же Набокова и Вульф сразу ли за М/Ж признаете? В переводе с очень плохого русского на просто плохой: «Проза – произведение, созданное писателем-ХY»; «ЖП – текст, написанный писательницей-XX». На ч е л о в е ч е с к и й русский: «Автор – мужчина, баба – не человек». Что происходит на самом деле, читайте в эссе Моники Виттиг: «┘на полях должно быть указано, что «женского письма» не существует и что использование и распространение этого выражения ошибочно. <┘> «Женское письмо» – это метафора одомашнивания, маскирующая жестокий факт подчиненности женщины. <┘> Женское письмо – это что-то вроде секретов ведения хозяйства и кулинарии. <┘> Гендер (род) – это лингвистический указатель политической оппозиции между полами. Здесь гендер используется в единственном числе, потому что гендеров в действительности не два. Есть всего один – женский, потому что «мужской» – это не гендер. Потому что мужской – это не мужской, а главный. В результате есть общий род. И женский, или скорее общий, и маркировка женского. Именно это заставляет Натали Саррот говорить, что она не может пользоваться женским родом, когда хочет обобщить, а не конкретизировать то, о чем она пишет».
Патриархат на пятках: «┘в длительном историческом периоде считалось, что настоящий человек – это мужчина, женщина – некоторое отклонение от нормы, поэтому и не говорили о том, что есть мужской и женский язык, а говорили о том, что есть язык и┘ женский язык». Однако существование женских языков со всеми их кодировками и правилами, с древности воспринимаемых так называемым сильным полом как вторичные по отношению «к языку людей» (люди = мужчины), до сих пор, похоже, влияет на состояние умов и сердец подавляющего (ужели слово найдено?) большинства людей, всю жизнь покрывающих бумагу буковками, то есть, так скажем, интеллектуальной э┘литы. Если слепо следовать подобной логике, получается, будто дважды два и впрямь пять: вменяемый текст вменяемого автора-XY представляет собой п р о з у, но вменяемый текст вменяемого автора-ХХ представляет собой ж е н с к у ю п р о з у (масскультнутые образчики «дамских романов», написанных не только дамами, разумеется, не в счет).
┘мать ученья: «И просто красавица!» Итак, дамы (в скобках: в одном ряду, скажем, с инвалидами и афроамериканцами) как наиболее социально уязвимая часть планеты людей. Итак, в рамках дискредитировавшего себя снулого патриархата уничижение «второго пола», пусть ныне и завуалированное, по-прежнему остается одной из самой жестких форм угнетения, в том числе интеллектуального – несмотря, разумеется, на то, что феминизм отрицает гендерные роли как следствие биологической природы, настаивая на одном: почти все в этом мире, вплоть до языка, было создано мужчинами для порабощения «Прекрасной Дамы». Скучная история! «Слепоглухонемая красавица, владелица винного магазина, сирота», и вот уж литкритик X восторженно машет руками: почувствовал-де в романе Y «крепкое мужское перо»: в самом деле, не бабье это дело – буковки! Однако, ангелы, вымя есть, а хереса нету.
А был ли мальчик? Как-то один прозаик, видимо, пожелавший сделать автору этого текста комплимент, выдал: «Никогда бы не подумал, что это могла написать женщина» (речь шла о моей повести «Люди сверху, люди снизу»). Безобидную на первый взгляд фразу известный критик N истолковала однозначно: «Это оскорбление!» Автору же стало, так скажем, несколько неуютно: первый (М) якобы «отпустил» ему тяжкий гендерный грех («Баба, а текст написала, как мужик!»), вторая (Ж) окатила холодным душем «объективной реальности, данной в ощущениях». И ничего тогда автору, пожалуй, не оставалось, как вспомнить г-жу де Бовуар, говорившей о п о л е как о телесной клетке, которая не должна иметь в жизни принципиального значения (в первую очередь это касается, конечно, искусства), да все эти заумные «фаллогоцентристские патриархатные литканоны» с классификацией текстов на «женские, написанные автором-женщиной, феминные, написанные в стиле, культурно означенном как «женский», и феминистские, бросающие вызов методам, целям и задачам доминантного литканона»: в общем, невесело, а потому единственно допустимым все тому же автору представилось обозначить (условно – как срок) так называемой женской/дамской прозой только ту, в которой можно проследить репрезентацию феминного (читай, «чисто бабьего»: навязанные так называемому слабому полу три «k») поля.
«Положите мои слова в свои уши». «Женская» математика Софьи Ковалевской, <┘>, «женский» перевод Норы Галь, <┘>, «женская» музыка Софии Губайдуллиной, <┘>, «женский» пианизм Любови Тимофеевой, <┘>, «женский» кинематограф Лилианы Кавани <┘>, «женская» живопись Фриды Кало, <┘>, «женская» скульптура Веры Мухиной, «женская» проза Эльфриды Елинек <┘>. ОК, ОК, сделаем скидку, уценив как товар, так и купца: допустим, будто гламурное «I love you» и унылое «Рота, подъем!» – одна из доминантных формул, использующихся в так называемой гендерной (М и Ж) современной прозе; по крайней мере в одном из ее срезов. Однако вопрос не в темах любви/войны как таковых, но в том все и дело, что – опять и снова – в пресловутом владении автора языком (то есть в профессионализме, и никакие сомнительные подпорки в виде «он/а пишет как на духу» или «жЫзненно», тут, естественно, не помогут), а также в его эстетических критериях и адекватной оценке собственной «нетленки», в средствах выражения смысла, который автор так или иначе хочет/может/должен донести до читателя. И если все-таки допустить, будто ЖП – проза, которую пишет Она, а МП – Он, то в какой-то момент неизбежно встает вопрос (обычно в некрологах: на этом шарике предпочитают ценить посмертно) о «входе» тех и других литераторов в мировую литературу. И чаще всего э т о («вход»), если говорить о писателях-не-мужчинах, происходит-таки с авторами-«андрогинами», в творчестве которых гендер проявлен чем-то большим, нежели «узкая специализация», характеризующаяся в первую очередь наличием тех или иных половых литпризнаков.
Собственно, любое искусство, если оно, разумеется, искусство, трансгендерно (прописные истины, читатель, которыми грешит этот текст, умышленны – угадай с трех раз, почему). Именно в нем категории пола более чем сомнительны; а уж в литературе-то, как в той же реанимации, его у человека попросту нет. Порой читаешь Ее/Его, и кажется (но такое, увы, редкость) – всего-то ничего: убрать «а» на конце местоимения третьего лица единственного числа – или, наоборот, дорисовать...
┘дорисовать облако.
Дарья Гармоненко 