Гармония искажений

Борис Бланк знает только себя и свои страсти...
Фото Евгения Леонидова

Вот уж несколько месяцев в Государственном театре киноактера идет спектакль Бориса Бланка «Русский шансон» по пьесе Горького «На дне». Действие разворачивается в 1922 году – НЭП, временный возврат к капитализму┘

– Борис Лейбович, почему вы так навязчиво экспериментируете с Горьким? До этого «Старик», теперь «Русский шансон»┘

– Начнем с того, что Горький – выдающийся талант. Я воздерживаюсь от эпитетов «гениальный» или «великий», потому что сейчас так их приклеивают к кому попало. Я считаю, что в России есть два по-настоящему крупных драматурга – это Александр Островский и Максим Горький. Конечно, есть еще Гоголь, Сухово-Кобылин и, если всматриваться в тех, кто помельче, то оказывается, что они тоже интересны. Кому-то сложно сравнивать. Мне легко. Может быть, в силу моей ограниченности. Мой выбор: Шекспир, Островский, Горький и Брехт.

– По-моему, вы забыли Чехова┘

– Ничего я не забыл! Чехов – это, может быть, самый крупный русский прозаик, но его драматургия так кокетлива, так жеманна┘ Вы задумывались, почему Чехова можно читать и так, и эдак? Все просто. Есть такие картины – называются «обманки». Когда кажется, что это не картина, а реальная вещь, к которой можно прикоснуться. А у Чехова пьесы-обманки. Постоянно кажется, что другие до чего-то не докопались, а ты-то докопаешься! Этого нет у Горького, зато у него есть все, что есть у Достоевского, у Островского, у Шекспира... Горький, будучи человеком исконно русским, опровергает всю лживость русской псевдофилософии. Он ставит чудовищные предельно заостренные вопросы. Он не обеляет героев. Он предъявляет претензии к ним и от себя лично.

– Мне кажется, что вы реагируете на миф о Горьком, сфабрикованный при его непосредственном участии. Какая русская исконность?! Это тщательно пестуемый им на протяжении жизни имидж. Для меня, например, Горький невыносимо пресен, несмотря на все его нарочитое ницшеанство...

– Никогда, никогда ничей имидж меня не волновал! Я человек темный в своей основе и знаю только себя и свои страсти. Если они совпадают со страстями Горького, то какое мне дело до его имиджа? Все, вы меня рассердили┘

– Вы можете прямо сказать, что Горький - гений?

– Да. Прямо и с тремя восклицательными знаками!!!

– Но он же пишет без особых изысков.

– А вот это как раз миф, изобретенный, сформулированный и навязанный самим Горьким!

– А его участие в качестве актера в пьесах товарища Сталина?

– А помните у Кушнера замечательную фразу: «Времена не выбирают,/ в них живут и умирают┘»? Попробовали бы вы жить во времена Ивана Грозного! Горький спасал людей, пытался спасти Бабеля. Да он был скован, но пытался. Для этого он говорил и подписывал все, что надо. Он понимал, с какой страшной машиной имеет дело. Говорил же Шостакович своим друзьям: «Не связывайтесь вы с этой кремлевской бандой! Бессмысленно». И подписывал письма.

Выбор, как правило, состоит не из двух путей, а из трех. Как в русской сказке. Народ давно понял, что нет выбора двузначного – между «да» и «нет». Есть еще дорога полумерная, дорога, где ты чем-то пожертвуешь, но что-то останешься. Да, у Горького не хватило мужества вступить в схватку с режимом, но попытки спасти писателей он предпринимал неоднократно. Знаете, сколько он писал писем! Как и Константин Симонов, которому предъявляют аналогичные обвинения.

– Вы были с Симоновым лично знакомы?

– Нет, но очень много его сын рассказывал – Алексей Симонов.

– Есть у вас свои критерии гениальности?

– Как определить, что является искусство, а что не является? Очень трудно. Мировое мещанство считает, что Достоевский гений, а я считаю, что он не художник, а свихнувшийся дьячок, истощенец духовный и физиологический┘ Я не хочу настаивать, просто мне так кажется. Это то, что я ощущаю. Поэтому, как доказать? Вот я скажу, что «На дне» – великое произведение. Что вы мне ответите? Вы скажите, что «На дне» – это сплошная дидактика, так ведь?.. Простите меня, но это дидактика страстей и взглядов, а это уже не дидактика, а борьба. Это мощнейшая борьба взглядов, страстей, судеб. Обратите внимание, что у Горького фактически нет ни одной некриминальной пьесы!

Как определить гениальность, я не могу сказать, потому что все, на что могу ответить, я отвечаю молниеносно. Искусство – это гармония искажений, а вот что такое гениальность? Это можно почувствовать только каким-то десятым чувством.

– Но не будете же вы отрицать, что считаете себя гением?

– Я гений, но я никогда не говорил, что я великий человек. Великий человек – это отстоявшийся гений.

Почему я считаю себя гением? Я снимаю уникальные фильмы, их очень многие не понимают. Это все мне давно известно. Но я сам во многом виноват. Я часто говорю, что не могу все скидывать на непонимание. По одной простой причине – я много недоделываю, работаю набросками, все мои фильмы – это наброски. Они не доведены до совершенства. Другое дело, что иной мой поступок, ошибка, несносность талантливей, чем все сносные произведения искусства.

Я никогда не создавал ни одного готового произведения. К сожалению, виноват в этом. Я каюсь, но я такой. Как только я хочу что-то довести до конца, то или выпью слишком много, или денег не хватает, или еще черт знает что┘ или лень. Потому что ужас моего творческого характера заключается в лени. Мне кажется, что я сделал работу, остались мелочи, ну и пошли эти мелочи, какое мне до них дело. А мелочи являются истинным искусством! Я не дотягиваю до истинного искусства, каюсь. Но я грандиозно его чувствую. И у меня нет неискусства. Критики меня не понимают – это правда. Но они чувствуют, что я не довожу ничего до конца. Они чувствуют несовершенства. Это я виноват. И мне скучно работать долго, я пытаюсь весь процесс творчества сделать быстрее. Иначе уходят мои страсти.

– В фильме «Если бы знать» вы перенесли действие пьесы Чехова в революционные годы, нагрузили арматуру «Трех сестер» грузиками, которых не было в замысле автора. В спектакле «Русский шансон» вы перенесли действие пьесы Горького «На дне» во времена НЭПа. Перенесение действие классический пьес в иной исторический контекст – это ваш творческий метод?

– Почему я люблю классику? Потому что люблю людей из классики. Я не люблю современных людей, они мне не интересны. Это некое месиво, где и то, и то, и то. Они мне скучны. Классика – это мощнейшая вещь. Но она вам никогда не простит, если через сто лет вы будете ставить ее впрямую.

Я всегда даю студентам задание: представьте, что та или иная сцена происходит совершенно в других условиях с сохранением текста и взаимоотношений. Самый простой пример – возьмите картину Иванова «Явление Христа народу». И замените фон этой картины – видами города Нью-Йорка. И больше ничего не меняйте. О чем будет картина? Это будет картина о современном сектантстве. Правда? Атмосфера, время и среда – они меняют все. Но, что происходит, когда ты меняешь среду и время? Все остается тем же самым, но кажется другим. И проступает то, что автор недоговорил или время не дало ему договорить. Так я задумался, почему доктор Чебутыкин из «Трех сестер» в этих экстремальных условиях несколько раз говорит: как я любил твою мать. Почему?

– Коллективное изнасилование гимназистами одной из сестер – это тоже ваша находка?

– Да. Классика тем и хороша, что она в любое время к месту, но для этого нужно создать условия – новую среду. Все говорят: это насилие над классикой. Я отвечаю, что насилия над классикой не может быть, она либо отторгнет, либо станет чем-то грандиозным. Потому что она удивительные тайны хранит в себе.

Нужно лишь дать ей выразить то, что в ней заложено, дать возможность раскрыться. В пьесе ощущается неудовлетворенность Ольги. Ведь у нее нет никакой личной жизни, одна школа, тетрадки┘ А шутка ли – неудовлетворенность? Ты хочешь, чтобы хоть что-то произошло в твоей жизни. Так родилась сцена коллективного изнасилования.

– Для вас «Три сестры» – это просто материал?

– Только не материал, а поле. Мне эта пьеса не нравится, она мне принципиально не нравится. Но мне понравились возможности, которые она предоставляет.

– Вы ощущаете родство вашего метода с методом Владимира Сорокина?

– Нет, но Владимиром Сорокиным я восхищаюсь. Я не многих современных писателей читал, потому что читать мне трудно, я бы даже сказал тоскливо. Читал недавно Андрея Геласимова – чуть со скуки не помер. Есть много хороших писателей – Александр Кабаков, Евгений Попов, Владимир Маканин – но они все барахтаются в этом болоте. А Сорокин не имеет к этому болоту никакого отношения. Он не внутри болота, а они все внутри болота, иногда даже я внутри болота. «Норма» – восхитительна. Я даже «День опричника» побоялся читать, а вдруг это хуже?

– Чем вам не нравится слово «духовность»?

– У нас все затасканное превращается в антипод. У нас удивительные люди – они умудряются любое слово довести до состояния, когда от него начинает мутить.