Борис Минаев Книга – странная вещь, я давно это понял. В жизни писателя, который ее пишет, она сравнима со свадьбой, рождением ребенка, несчастной любовью, порой со смертью.
Для читателя – это лишь короткий интеллектуальный эпизод. Пара вечеров. В лучшем случае неделя, ну, месяц. Даже если книга становится любимой и ее перечитывают, даже если ставят по ней фильм или спектакль, даже если в существовании книги участвуют много людей – издатели, продюсеры, агенты, критики, пиарщики, бог знает кто еще, книга в виде хорошего товара – это опять-таки короткий эпизод покупки, потребительский эпизод. Но не больше.
Протестовать против такого порядка вещей глупо и бессмысленно. И все же что-то восстает во мне против этой несправедливости. Хочется, чтобы люди знали, что то, что они держат в руках, – не просто текст и не просто вещь. Это судьба человека. Судьба того, кто сделал этот текст (или эту вещь) самым главным в своей жизни. Не просто впихнул в этот текст какие-то куски своей жизни, а выстроил всю жизнь вокруг текста. Это, конечно, не подвиг, а свободный выбор. Но, как говорит Бургомистр в горинском «Мюнхгаузене», что-то героическое в этом все-таки есть.
«Книга Фурмана» – прекрасная иллюстрация к этой теме. Выпущенная года три назад небольшим тиражом, она никогда не продавалась в магазинах. Между тем толстый том с картиной на обложке, изображающей индейца в каноэ, плывущего по реке, стал событием для всех, кто Фурмана знал и читал. Никто, попросту говоря, не верил, что когда-нибудь эту книгу увидит, будет держать в руках. То, что пишет Александр Эдуардович, как казалось всем нам, журналистам, издателям, редакторам, из другого ряда. Не профессионального, не сиюминутного, не бытового. Написал, издал, получил гонорар и пару рецензий (если повезет, премию). Фурман, казалось всем нам, не отсюда. Его книга не из этой жизни. Она – вне этих рамок и правил.
Но книга есть. Ее можно читать и о ней можно говорить. Ее можно рассмотреть, как планету в телескоп. На этой планете, безусловно, есть жизнь. Но она другая. Не похожая на нашу. Маленький Фурман гуляет в парке, ходит в детский сад, плывет с папой в лодке по Клязьме. И каждое из описанных событий потрясает Фурмана до глубины души. Почему эти люди так разговаривают? Почему они кричат? Почему они реагируют на него так странно, порой злобно, чего вообще они от него хотят? Это взгляд странного ребенка, инопланетянина. Взгляд человека, который хочет понять загадку существования, загадку своего присутствия на этой планете.
Все герои Фурмана, мама, папа, дедушка, воспитатели и учителя, друзья в школе, прохожие и хулиганы, маньяки и врачи – все они увидены этим странным взглядом, и оттого кажется, что говорят они медленнее и подробнее, чем мы, выглядят более выпуклыми и значительными, что звук их голоса улетает не под потолок или в небо, а сразу в космос, в сферу черного, бездонного существования планет. Передать это ощущение трудно, но оно есть.
То, что Фурман создает свой личный эпос так медленно, так подробно, так бесхитростно, сразу выделяет его из ряда людей, которые сегодня (именно в последние годы) опубликовали очень хорошие книги о своем детстве, книги взрослые, жесткие до жестокости, пронзительные, острые. Здесь и Санаев, и Яцутко, и даже Лимонов, и даже Дина Рубина, я бы мог назвать еще десяток фамилий, если не больше. Детство – спасительная территория, в которой можно освободиться от ощущения бессмысленности.
Планета Фурмана кажется мне и крупнее, и интереснее, хотя все авторы «детского эпоса» чем-то замечательны. Но вряд ли кто-то из них может позволить себе писать книгу так долго, ничуть не заботясь о ее судьбе, упрямо взбираясь по эпизодам – год за годом, показывая человека, этого маленького инопланетянина, в развитии, в последовательном трудном движении к чему-то, что не названо и не определено никем. В этом повествовании автор пренебрегает всеми законами – в рассказах сюжет есть, но в романе другого сюжета, кроме самой жизни, нет и в помине, нет никакого «замысла» или «драматургии» в привычном смысле, он нисколько не думает об объемах, о пропорциях, о «языковых характеристиках», все герои говорят на странном фурмановском языке, в котором остро ощущается тяжесть жизни, тяжесть этого бессмысленного движения вперед, к неведомой цели, хотя язык этот прост и прям, как шаги или как запах супа, который варит мама. И главное – для Фурмана нет проблемы несовпадения литературы и жизни. Все названы своими именами и фамилиями, все детали подлинные (а память у автора всегда была совершенно изумительной), ничего не пропущено, не отброшено, не отринуто.
Масштаб этого замысла, конечно, потрясает. Я ничтоже сумняшеся поставил бы его в совершенно другой ряд, в ряд иной, не современной литературы – Манн и Пруст, Гессе и Музиль, в забытый уже отчасти ряд людей, которые пытались создать портрет человека нового (тогда нового) века, человека без свойств или со свойствами, но шли прежде всего – от его психологии, подробнейше описанных реакций и душевных состояний. Но все-таки и эти авторы шли путем литературы – а не прямой исповеди (пусть и в третьем лице), прямого описания своего опыта. Сам замысел этого прямого описания, практически отчета, до сих пор обескураживает и смущает меня – ведь тогда, получается, Фурман разговаривает вовсе не с читателем. А с кем?
Да, в каком-то смысле книга Фурмана – это такая личная церковь. Личная религия.
┘Есть разные виды смелости. Нужна смелость и для того, чтобы жениться и развестись (еще какая), и для того, чтобы открыть бизнес, и для того, чтобы дать в морду или подать в суд. Нужна смелость и при ведении боевых действий, и при спасении товарищей, и при самых простых событиях, когда нужно просто-напросто что-то сделать и как-то отреагировать. Но есть и смелость другого рода.
Фурман посвятил жизнь своей книге. Он стал человеком-книгой. Он решил ее написать. Для себя? Для кого-то еще? Или для нас? Вот редкая смелость, возможно, единственная в своем роде.
Это не значит, что он отшельник, все его жизненные долги оплачены самым что ни на есть прямым образом, мир его заполнен детьми, семьей, женщинами, кошками, разговорами и письмами, простыми заботами, но дело не в этом. Стержень его жизни – книга. Книга, которая и сейчас, через пятнадцать лет, далеко не закончена, хотя написано около 800 страниц, герою еще только семнадцать, впереди главные испытания, до свадьбы (по первоначальному замыслу, все кончится именно ею, как в сказке) еще далеко. Испытания ждут и автора – я уверен, что герои этой книги, удивительной и странной, где все вещи и все люди названы своими собственными именами, будут поражены вторжением в свое прошлое. Поражены или даже разгневаны.
Но главное испытание ждет того, кто ее прочитает однажды, не знаю уж, через сколько лет. Потому что он увидит нас всех, сканированных этим инопланетным взглядом, взглядом медленным, подробным и вопрошающим – для чего?
И действительно, для чего?
