Андрей Кротков Литераторское дело было и остается разновидностью лотереи – с точки зрения перспективы достичь гарантированного успеха на этом поприще. И решительно никакие объективные или субъективные критерии не срабатывают. Даже самое понятие успеха в литературной сфере не определено: мерится он растущей суммой на текущем счету, количеством розданных автографов, узнаваемостью на улице, издаваемостью за кордоном┘ Мы в России в свое время даже пошли на совершенно непонятное Западу разделение писателей на талантливых и успешных – первых непрерывно гнобили критика и цензура, вторые были обласканы и купались в шампанском. Когда времена переменились, в умах возникло замешательство, ибо ситуация осложнилась: удаленность от печатного станка перестала быть безусловным признаком талантливости, а пресловутый рынок, на котором процветают успешные, по-прежнему руководствуется идеологией, но не партийно-политической, а экономической.
Талант без прижизненного читательского успеха – частое явление в истории литературы. Немногие литераторы способны утешиться уверенностью в непременно грядущей посмертной славе. Ярче и печальнее других это выразил Сигизмунд Кржижановский: «Посмертная слава – грохочущая «телега жизни», едущая дальше порожняком». А самый выразительный, пожалуй, пример – биография американца Германа Мелвилла: короткий и шумный успех на старте – ничем не объяснимый «провал середины» на вершине работоспособности и таланта – более чем тридцатилетнее прозябание в полной литературной безвестности – триумфальное воскрешение через тридцать лет после кончины и второй номер в национальном рейтинге писателей (первым национальным писателем США считается Господь Бог, автор Библии).
Признания жаждет всякий, кто занимается созидательной деятельностью, хотя гораздо чаще признание, в форме исторической памяти, выпадает на долю тех, кто занят деятельностью разрушительной – эффектное зло гораздо колоритнее скучного добра. Писателю, созидающему нечто из ничего, признание необходимо вдвойне. Руководствующий нас уже шесть веков гуманизм обожествляет в человеке творческое начало и требует воздать «каждому по делам его» – вот почему воздаянием за труды во имя вечности становится приземленная суетность, мы же не боги.
Клирику и поэту Франческо Петрарке в середине XIV века хватило для полного счастья двух вещей – нащипанного прямо в ближней роще лаврового венка и возможности обратиться к народу с благочестивой речью. Народ ровно ничего из сказанного не понял, но преисполнился уважения («непонятно, но здорово») и сохранил имя Петрарки в вечности. Хотя лаврового венка поэт удостоился не за какие-то там сонеты к Лауре, а за написанную латинскими гекзаметрами, огромную и ныне прочно забытую поэму о Сципионе Африканском┘
Рейсовые автобусы на Геликон не ходят. Туда можно добраться на попутках. Беда в том, что за лобовыми стеклами попуток нет табличек с указанием пункта назначения, колесят они кружными маршрутами, и, если повезет, могут остановиться у Иппокрены, чтобы залить в радиатор свежую воду. Там-то и надо выходить.
