Старые тупые и новые простые

– Что такое гений – без околичностей, в техническом смысле? – объяснял писатель Вадим Перельмутер. – Это то, с чем ты не можешь не считаться. Культурные вешки, отсчитывающие километраж. Писать музыку можно и после Шнитке, но при этом игнорировать то, что он написал, ты уже не можешь. Писать стихи после Бродского можно, но нельзя писать так, будто Бродского не существовало вовсе.

┘К началу XXI века культурные вешки человечества составили густой лес: можно бесконечно долго продираться сквозь чащу, прежде чем протопчешь собственную дорожку. Остается довольствоваться тем, что перед глазами, метрах в пяти. Срисовывать и копировать.

Боязнь повтора – или, напротив, сознательная радость повторения – бич XXI века. Уже имеющиеся достижения культуры активно эксплуатируются не только искусствоведами и критиками (городовой Небаба у Ильфа и Петрова не случайно после революции стал музыкальным критиком). Государство тоже не лыком шито: без устали взывает к┘ и ссылается на┘ превращая культуру в сияющее спящее Ничто, некую Атлантиду, о которой все слышали, но никто не видел своими глазами. А частные лица и организации берут от культуры самое ходовое, лишая ее живительной силы: «Я помню чудное мгновенье – ресторан «Лермонтов» ждет вас», «Салон эпиляции на Толстого: бреем не только бороды». Так огромная махина культуры от неповоротливости и дурного пользования превращается в обузу: механизм дорогой и сложный, работать умеют единицы, поэтому чаще всего используется как подставка для кофе.

Парадокс: культуры слишком много, и в то же время присутствия ее в нашей жизни почти не ощущается. Как первая реакция на девальвацию культуры спонтанно, одновременно в разных частях мира в 30-е годы ХХ века возник целый ряд писателей, чей герой сознательно становится на позицию «это ты у нас культурный, а я так, погулять вышел». Условно назовем их «новые тупые».

Конечно, никакие они на самом деле не тупые, а очень даже умные: у них – Селин, Генри Миллер и даже отчасти Хемингуэй, чуть позже Буковски┘ У нас – Зощенко и обэриуты┘ Монолог обобщенного героя «тупых» звучит примерно так: «Любить искусство? Хм┘ По-моему, бухать и трахаться гораздо лучше. Шекспир? А ты Ваську Кривого знаешь? Так че ты меня своими пацанами пугаешь? Пушкин? Ха-ха, он ведь даже на стуле сидеть не умел...»

Отчасти это реакция на обессмысливающую все достижения мировую бойню (Первая мировая, революция в России; если вы такие культурные, почему столько трупов?) Однако еще – и сознательная эстетическая реакция на повальное «закультуривание» пространства, тиражирование и замыливание культуры, на социалистическое распределение культуры на всех поровну.

Цель «тупых»: очистить культуру от псевдокультурной шелухи, вернуть ядрышко людям – на вид серовато, пахнет псиной, зато только и пригодно в пищу. Этот процесс не случайно возник именно в 30-е, когда в индустриально развитых странах стал закрепляться новый тип культуры – массовой, призванной «обслуживать» человека. И у Селина в «По направлению к ночи», и у Миллера в «Тропике рака» герой пытается полюбить, жить с проституткой. Это он массовую культуру пытается принять – бывшую Дамой, ставшую площадной девкой: и хочет, и не может, и мается┘

Новые «тупые» позднее появились и в музыке, в кино, и в театре┘ Петр Николаевич Мамонов: «Я самый плохой, я хуже тебя, зато я умею летать» («Серый голубь») – манифест «новой тупости» как реакция на «умность» советского интеллигента. Митьки – художественное воплощение той же идеи. Однако со временем «тупость» тоже становится штампом, брэндом: вспомним героев боевиков – и Шварценеггера, и Чака Норриса, и даже Брюса Уиллиса – это же типаж, убежавший от Селина и поступивший на службу в Голливуд!

Итак, сегодня «тупость» получила законное место в масскульте. Она лишена самоиронии, она величава и укоренена – маска стала лицом, лицо за ненадобностью убрали. Нельзя точно сказать, кому первому пришла в голову изощренная идея: если враг культуры – упрощение и подделка, если поп-литература подделывается под умную, то почему бы литературе не┘ подделаться под простоту? Так, а может, и по-другому родились «новые простые». Тоже реакция на закультуривание, и тоже сознательная позиция, но в отличие от «тупых», которые только притворялись, что ничего не знают, «новые простые» пишут так, будто до них ничего не существовало.

В чем правота такой позиции?

Чтобы быть хорошим человеком, вовсе не обязательно знать, кто такой Толстой, Кафка или Ролан Барт. То есть хорошо, если знаешь, но – необязательно. И литература XIX века это право за человеком признавала. Литература второй половины XX века заявила: мне плевать, хороший ты человек или плохой, мне важно, чтобы ты знал, откуда цитата. А человек по старинке продолжает в первую очередь хотеть быть хорошим («Я хороший┘ все-таки я хороший», – поет Гришковец вместе с группой «Бигуди»). Человек приходит к литературе за поддержкой, а она ему говорит: «Постой там, в прихожей┘ обожди┘ у нас тут так все сложно┘ не до тебя, извини┘» Озверев от собственной неучтенности, от такого равнодушия и черствости, читатель говорит: ах так, ну тогда идите на фиг со своими ссылками и цитатами. Я сам все пойму, без вас. Я сам дойду до ваших хреновых истин.

Именно так мог бы сказать герой Эрленда Лу – у них или Евгения Гришковца – у нас.

┘Читал ли герой рассказа Гришковца «Погребение ангела» старика Канта? Едва ли. Однако необходимость хоронить собаку в большом городе заставила его в конце концов совершить то же, о чем писал великий старик 200 лет назад: запрокинуть голову и убедиться, что есть небо над нами и нравственный закон внутри нас. Он, герой, и словами-то вряд ли может объяснить, чего он понял – но, возможно, почувствовал он это не хуже самого неистового Иммануила.

«┘Для меня все вдруг утратило смысл. Моя жизнь, жизнь других людей, жизнь животных и растений – все, что ни есть в мире. Все распалось на бессвязные кусочки» (Эрленд Лу, «Наивно Супер»). Та же завязка – и в последнем романе Лу «Допплер». Современная техника «сбора себя» предполагает не обращение к авторитету (Шопенгауэру или Сартру), а систематизацию простейших личных ощущений: я люблю красные машины и Африку, я не люблю запах шин и утро понедельника. Самый знаменитый роман Лу недаром состоит из схем и графиков: благодаря такой «схематичности» письма экзистенциальные вопросы не выглядят отталкивающими – скорее привлекательными, что-то вроде игры. Что-то знакомое┘ Ну, конечно же, «Амели» – киноманифест «новой простоты»: «В этот день, 14 апреля 19┘ года Амели Пулен решает делать добро».

┘Герой романов писателя Бориса Минаева «Детство Левы» и «Гений дзюдо» – ребенок, и видит он мир таким, каким его положено видеть детям в 7–12 лет. Он не знает, что есть постмодернизм – однако, глядя на велосипед на зимнем балконе, он чувствует, что это – лишь «тень» летнего велосипеда, его «цитата». В футболе на пресненском стадионе 60-х годов человеческих тонкостей не меньше, чем в литературе. Вечных истин – наперечет, и КАК именно ты их поймешь – при помощи литературы, при помощи футбола – не важно.

Итак, «новые простые» решают две основные задачи: 1) в поисках подлинности разобрать себя и окружающий мир до атомарного уровня, до первичных частиц; 2) прийти к основным законам мирозданья самому, без культурных подсказок. Это и есть, по сути, сознательное освобождение от культурных одежд XXI века, на котором накопился плотный слой пыли, вал бессмысленной информации, – ради более важных вещей.

В чем актуальность такого метода?

Человек на всех парах возвращается в первобытное, до-культурное состояние. Человечество разом как бы устает от накопленного культурного груза – и сбрасывает его. Чтобы опять постепенно, век за веком, открывать, утверждать все то же самое. Состояние нынешней «культурной невинности» типично для героев Гришковца или Лу; они оперируют тем малым набором «знаемого», который есть у среднестатистического человека: специальные профессиональные знания и немного – верхушечно – культуры, на уровне школьной программы. Бесчисленные «иваны петровичи» и «костики, валеры, сереги» – герои прозы Гришковца – раздражающе схематичны: они «внезапно чувствуют усталость» или «допивают остывающий кофе», изъясняются языком школьного сочинения, и вообще их культурный уровень по-детски непритязателен. А что вы хотели? Обычный человек входит во взрослую жизнь с одной-двумя по-настоящему, «взахлеб» прочитанными книгами – Майн Рид или «Парусники и Фрегаты военно-морского флота», которые на самом деле и оказывают решающее влияние на всю жизнь. Для современного человека культура – та малость, которую он успел прочесть, посмотреть, полюбить в детстве.

Но до-культурность вовсе не означает невосприимчивости к культуре: новая простота в отличие от постинтеллектуализма – не отрицание культуры, а воссоздание ее на собственном опыте. И невероятное чувство освобождения, весны, обновления. Непонятно откуда.

Хочется быть хорошим.