Смерть конфликта

Одна солидная, достопочтенная газета, желая знать мнение писателей о сегодняшнем влиянии литературы на общество, помещает рядом, на равных правах, высказывания Валентина Распутина и┘ Оксаны Робски. И вот что особенно интересно: если Распутин говорит, что писатель в России «перестал владеть человеческими душами, превратился в развлекателя», то Робски, ставящая писателей в один ряд с политиками, актерами и модельерами (так!), утверждает, что сегодня «модный писатель в хорошем смысле слова» остается «властителем умов». И ничтоже сумняшеся добавляет: «Я по себе это чувствую». О времена, о нравы!

Что за напасть обрушилась на нашу литературу? Что произошло с нашим обществом, почему оно бросилось в объятия масскульта, не желая читать серьезной литературы?

Длительные реформы невротизировали большую часть населения, бросили его в глубокую депрессию. Социальная незащищенность, нестабильность, депрессивные страхи – вот приметы болезни. Общество, как всякий больной, стало нуждаться в лечении, в психиатрической помощи, и прежде всего в успокоительных, отвлекающих лекарствах. Не мало ли для нее?

* * *

Не случайно в начале разговора о перспективах нашей литературы (см. «НГ-EL» от 12.01.2006) возникли имена Толстой и Улицкой. Женская проза обещала многое. В чем-то она была продолжением традиций Трифонова, но с более острым и одновременно «зауженным» женским зрением. Вспомним: Виктория Токарева, Галина Щербакова, позже Людмила Петрушевская, Татьяна Толстая, за ними Людмила Улицкая┘

В давней повести Галины Щербаковой «Мандариновый год, или Идеальный вариант» есть и драма, и лирика, и проза жизни; здесь все в равновесии. В прозе Петрушевской уже более мрачный колорит, более сложные, хронические, «нерассасываемые» конфликты. Ее повесть «Время ночь» – это почти беспросветный быт, бедность, ссоры и разводы с мужчинами, непонимание с детьми, усталость, разочарование, отчаяние... Вот типичная картинка и характерная интонация женской бытовой прозы: «То и дело что-то кипятилось, что-то гладилось, моя мокрая кура (Алена) заболела запорами, у нее открылись трещины на сосках плюс загрубления молочных желез. Высокая, значит, температура, крик Тимы, побелевший подлец (муж)┘ Она, видите ли, потребовала, чтобы я не смела касаться их ребенка после одной простой констатации факта, что подлец опять съел с каким-то другом┘ все из холодильника на ночь глядя┘» Символично, что любимое время суток для героини Петрушевской – ночь┘

В том же ключе, хотя и со своими обертонами, писала еще недавно Татьяна Толстая. Характерно, что и у нее один из сборников рассказов назывался схоже – «Ночь». Опять-таки темная сторона жизни, неурядицы, недовольство, раздражение, все разъедающая ирония. Конфликты между скучной и постылой обыденностью и розовой, откровенно сказочной «мечтой», в которой причудливо сливались мотивы «Алых парусов» Грина и «Другой жизни» Трифонова, как в рассказе «Сомнамбула в тумане». Герои этого рассказа еще мечтали «дойти до света», но мечты оказывались беспочвенными – тем более что герои ничего не делали для их осуществления и в итоге терпели вполне заслуженные и предсказуемые неудачи┘

Людмила Улицкая пришла, когда уже стало ясно, что женская проза исчерпывает себя: начали повторяться мотивы, характеры, стало трудно отличать одну писательницу от другой. На этом фоне «Сонечка» Улицкой, казалось, обещала обновление проблематики, новый взгляд, новых героев. Но ожиданиям, увы, не суждено было сбыться. Повесть «Веселые похороны» не случайно получила резко негативную оценку Виктора Астафьева. Он почуял в ней этическую глухоту, всеядность, желание подыграть современному «продвинутому читателю» – все то, что он сам категорически не принимал, в чем видел признаки оскудения литературы. Что касается конфликта, то в повести происходит его очевидное саморазрушение: холодность, отчуждение, яд иронии разъедают конструкцию, и читатель начинает воспринимать трагическое как игру, как нечто виртуальное, к чему не следует относиться со всей серьезностью.

Тем не менее с некоторых пор Улицкая, а еще раньше Петрушевская и Толстая превратились в законодателей литературной моды – и это несмотря на то, что женская проза живет уже прошлым, живет во многом по инерции, как ни печально это признавать...

* * *

Парадокс состоит в том, что мы живем, возможно, в одну из самых конфликтных эпох современной отечественной истории, а наша литература при этом в своем большинстве бесконфликтна. Писатели не исследуют жизненные конфликты, а идут по пути отклика на актуальную тему. К сожалению, в эту ловушку попадаются порой не только молодые литераторы, но и опытные мастера.

Откликом на злободневную современную ситуацию стал, например, рассказ Владимира Маканина «Могли ли демократы сочинить гимн?». Написанный в шутливой, иронической форме, рассказ на самом деле затрагивает острую политическую и нравственную проблему. Однако Маканину не удалось преодолеть искусственно-игровой стихии рассказа, который так и остался то ли «скверным анекдотом», то ли откровенным фельетоном.

Не менее актуален сюжет повести Валентина Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана». Ее конфликт легко узнаваем, он основан на хорошо знакомых реалиях современной российской жизни. Но эта очевидность, узнаваемость героев и ситуаций, похоже, и подвела писателя. Открытия не состоялось, авторская оценка однозначна и одномерна, художника здесь во многом подменил публицист┘

Схожие недостатки можно обнаружить и в романе Александра Мелихова «Чума», посвященном острейшей проблеме «отцов и детей». Сына, попавшего в ловушку наркотической чумы, убивает от отчаяния и бессилия его собственный отец. При этом писатель уходит от каких-либо обобщений или оценок, и это затемняет смысл романа. Почему молодежь оказывается такой беспомощной перед соблазнами? Почему «свобода», «рынок», западные ценности привели к утрате идеалов, нравственных ориентиров? В ответе ли «отцы» за поколение «детей»? Ответов нет. Лишь уклончивое объяснение: во всем виноваты некие «аллигаторы»┘

* * *

К сожалению, сегодня наша новая литература инфантильна, она бравирует своей оторванностью от реальных жизненных проблем. В погоне за новомодными течениями и тенденциями многие писатели, в том числе и талантливые, уходят в мир теней, в мир «мнимых сущностей»; их характеры зачастую химеричны, конфликты надуманны, яркий, живописный язык подменен волапюком, на котором говорят нынешние митрофанушки – «золотая молодежь», «сливки общества»┘

Современная молодая проза усвоила облегченный стиль, а вместе с ним и облегченность в исследовании жизни. Это ощущение облегченности оставляет, например, роман Дмитрия Бавильского «Нодельма». Перед нами продвинутая молодежь, компьютерные мальчики и девочки нашего времени. Героиня романа с экзотическим именем живет сразу в нескольких мирах. В мире реальном, приметы которого легко узнаваемы и порой пугающи, и в мире виртуальном, компьютерном. Жизнь Нодельмы – это обычная жизнь современного городского человека с обычным кругом забот и мечтаний, нудных домашних обязанностей, запутанных служебных отношений┘

Но к концу романа сюжет вдруг приобретает ускоренный бег и все конфликты героини приходят к своему счастливому разрешению сказочным образом: сердце Нодельмы успокаивается с «Самим», то бишь с генеральным директором фирмы, в которой она работает, влюбившимся в нашу героиню по фотографии. Героиня находит своего принца, своего арабского шейха, который, конечно, превратит ее жизнь в рай...

Маловероятный сказочный финал основательно портит роман, невольно ставит его в ряд бесчисленных «мыльных опер», заполонивших телеэкран. Драматизм и реалистическое наполнение образа главной героини романа упрощается, становится призрачным. Мы же с некоторым опозданием понимаем, что автор и не ставил перед собой какой-либо серьезной цели.

К сожалению, такова типичная модель многих современных произведений, авторы которых подменяют глубинное исследование реальных проблем современной жизни облегченными схемами┘

* * *

«Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Сегодня части этой пушкинской формулы нередко меняются местами: на первом месте оказывается продажа, рынок, а уж потом вдохновение, творчество. Именно так рождаются произведения, рассчитанные на критиков, на западных издателей, на литературные премии. При решении такой задачи, правда, тоже без вдохновения не обойтись, но какое же оно вымученное и худосочное! Внешние, поверхностные коллизии разрушают самую культуру конфликта. В этом еще одна из опасностей, исходящих от массовой литературы.

Нет, конечно, конфликт сегодня не умер, его смерть означала бы смерть литературы. Но культура конфликта, его глубина и связь с реальными проблемами современной жизни – явно под угрозой. Подмена жизненных коллизий игровыми комбинациями, всякого рода жанровыми конструкциями, попытка ухода от проникновения в суть социальных и нравственных конфликтов, от ответственности художника перед временем – все это верный путь к тому, чтобы опасность стала реальностью. Остается только надеяться, что этого все же не произойдет.