Алексей Комнин Поэтический перевод - изобретение не российское. Его история уходит в глубину веков. Тысячи этак две с половиной лет назад собрались 72 еврейских мудреца и решили: времена трудные, народ наш в рассеянии, родной язык забывать начинает - переведем-ка мы Учение, Пророков и Писания на греческий язык для подстраховки. Так явилась на свет Септуагинта - греческий перевод Ветхого Завета.
Особенно пришлось мудрецам попотеть над Shir-ha"Shirim - Песнью Песней, пламенной и страстной эротической поэмой. Попотели знатно - до сих пор цитируем и восхищаемся.
***
Специфически советским видом деятельности в области стихотворного перевода был псевдоперевод, или "джамбулизация" (термин, предложенный Витковским), то есть процесс искусственного создания "поэзии братских народов". Трудно было ожидать, что "народный поэт" настолько хорошо овладеет русским, чтобы еще на нем стихи сочинять (хотя исключения были - Олжас Сулейменов). Равно как невозможно было в ускоренном темпе подготовить столь же блестящих русских переводчиков для каждого из двух сотен языков народов СССР.
Был найден простой выход. От имени реальных поэтов, буде они имелись, или "назначенных в поэты" доверенных лиц русские переводчики за закрытыми дверями формировали корпуса русских текстов. В итоге и по сей день нельзя с уверенностью сказать, кто действительно стоял за стихотворными многотомьями тех лет - "народные поэты", чьи имена выставлены на титульные листы, или их русские коллеги, они же мнимые переводчики. Ведь нередко прославленный и обласканный "народный поэт" творил на языке, на котором говорили три-четыре сотни людей в далеком ауле, а жителям соседнего аула этот язык был понятен не больше, чем зулусский или готтентотский. Как говорится, пойди проверь┘
***
В немногочисленных за последние несколько лет беседах с наезжавшими к нам западными филологами я с удручающим постоянством слышал один и тот же тезис. "Зачем вы так много сил тратите на перевод иноязычной поэзии? - дружно удивлялись они. - Ведь это же практически невозможно - переводить поэзию! Выучивайте иностранные языки - и наслаждайтесь!"
В голубых глазах филологов, скрытых за очочками в металлических оправах, лучилось искреннее недоумение по поводу страсти этих непонятных русских к сизифову труду. "Мы предпочитаем строго метрические рифмованные стихи, - подначивал я, - и только их считаем настоящей поэзией! А та скверная проза, произвольно разрубленная на строчки и записанная столбиком, то повальное увлечение верлибром, которое затопило ваших стихотворцев, - это никакая не поэзия, а свидетельство элементарного невладения техникой и неумения рифмовать!"
В глазах филологов появлялось чувство политкорректной безнадежности, и они почти уже формально пытались объяснить русскому варвару, что строго метрические рифмованные стихи - это отстой елизаветинской эпохи, старомодная назидательная чушь, хрестоматийная белиберда, что их никто иначе как из-под палки на Западе давно уже не читает, что настоящая поэтическая свобода достижима только в свободном стихе, что метр и рифма - искусственные ограничения, налагаемые на себя мазохистами, и что на этом пути русскую поэзию ждет неизбежный и скорый крах. После чего мы показывали друг другу зубы, желали всего наилучшего и расставались с плохо скрытым чувством облегчения.
И все же. В утверждениях питомцев Фулбрайтовской стипендии имелась доля правды. Многие российские достижения произошли от безысходности. В том числе и поэтический перевод.
Вопреки распространенному мнению, согласно которому русская дореволюционная интеллигенция поголовно и свободно владела языками, реальная картина была менее оптимистичной. Иначе с чего бы переводческий вал, накативший с петровских времен, все нарастал и нарастал? Не из намерения же приобщить крепостных к английской драматургии с 1830-х годов в России образованные господа вцепились в Шекспира, да так, что уже к концу позапрошлого века количество версий шекспировских трагедий на русском языке сделалось рекордным в мировой практике? Три перевода "Божественной комедии" (в ХХ веке добавились еще три), три перевода "Освобожденного Иерусалима" Тассо, несколько "Фаустов", море переводов немецкой и английской романтической лирики - и все это в одном только XIX столетии. А с появлением "проклятых поэтов" и французских символистов, с рождением интереса к поэзии Нового Света на рубеже XIX и XX веков волна взметнулась еще выше - по-русски заговорили Верлен, Бодлер, Метерлинк, Рембо, Малларме, Эдгар По, Лонгфелло┘
При советской власти дела с изучением языков сделались совсем плохи, и у переводчиков прибавилось работы. Тем более что выяснилось: переводы, в отличие от оригиналов, стареют и нуждаются в обновлении.
По поводу современной ситуации тоже нельзя высказать чрезмерный оптимизм. Нынешняя информационная среда как никогда насыщена иноречью и ее русифицированными уродцами-обломками - хочешь не хочешь, а и на ходу чего-нибудь понахватаешься. В интернете без элементарного "папуасского" английского делать нечего. В многочисленных вузах и на многочисленных курсах за деньги и даром преподаются живые, полуживые и мертвые языки. Магазины завалены учебниками. В спросе на рабочую силу специалист "с языком" котируется выше безъязычного гения. Иначе говоря, пробку вышибло, и полиглоссия расползается по России.
Но доводилось ли вам видеть человека, который все свободное время штудирует учебник норвежского, чтобы припасть к томику Ибсена, или не спит ночей над португальским во имя наслаждения Камоэнсом, или изрисовывает обои своей комнаты иероглифами, дабы получить возможность услышать китайские колокольчики строф Ду Фу?
Наверняка такие святые есть, но едва ли их много. И дело совсем не в русской лени и нелюбопытстве. Дело в простом факте: совершенное знание языков, позволяющее свободно наслаждаться сокровищами поэзии, созданными на этих языках, - такое знание вряд ли достижимо в массовом порядке. Basic English, деловой французский и офисный немецкий, демонстрируемые деятелями бизнеса, скорость, с которой переводятся и выходят в свет новинки зарубежной прозы - все эти обстоятельства лишь боком касаются способности понимать иноязычные стихи и умения переложить их на русский. Потому что в этой сфере знание иностранного языка - качество хорошее, но необходимое, не больше, чем владение русской просодией. Человек, не умеющий сочинять стихи по-русски, не справится и с одной строкой Бодлера, даже если его французский прононс лучше, чем у парижанина. Доказательство - вышедшая в 2005 году антология переводов всех сонетов Шекспира. Несмотря на тщательный отбор и профессиональный контроль составителей, она изобилует текстами, находящимися вне литературы.
На этой почве и идут до сих пор безосновательные споры - кто "имеет право", а кто "не имеет права" заниматься поэтическим переводом. В советское время этот вопрос решался административно: претендующий на звание переводчика должен был предъявить диплом о лингвистическом образовании, бездипломных отставляли (исключения были редки), а цеховая солидарность вкупе с государственным патронажем защищали даже дипломированных неумех.
Сейчас "право" имеют все, а вот возможности для публикации - это как повезет. И никакие общественные организации и парткомы не прикроют самоуверенного толмача, если за свое опубликованное хромое творение он получит заслуженную критическую оплеуху. Более того, за перевод стихов уже давно ничего не платят, и этому занятию предаются люди, которые, во-первых, фанатично преданы делу, а во-вторых, либо научились жить без денег, либо зарабатывают чем-то другим, а в стихопереложении отводят душу.
Лет десять назад по одному из телеканалов крутили американскую экранизацию Шекспира. Бог знает, что за накладка у них там в студии случилась - но фильм шел не с подложенной фонограммой актерского чтения литературного перевода, а в сопровождении переводчика-синхрониста. Надо было слышать, что вытворял с текстом XVII века, во что превращал Шекспира этот квалифицированный бедолага, привыкший переводить современную речевую скороговорку и сленг!
Желание видеть иноязычную поэзию переведенной - желание совершенно нормальное, не вызванное мазохистскими соображениями или стремлением создать трудности, чтобы затем их героически преодолеть. Во-первых, исторически накопленные и проверенные возможности русского поэтического языка слишком велики, чтобы он легко соглашался пасовать или кивал на "непереводимую игру слов". Во-вторых, вектор "непереводимости" направлен скорее отсюда туда, чем обратно. Не случайно же английские стихотворные переводы "Онегина" пылятся на полках нечитаными - американскому студенту проще удавиться, чем одолеть "роман в стихах" (!), и Набоков, хорошо это знавший, свой 4-томный комментированный английский перевод сделал в прозе. А в-третьих, неумирающее ремесло стихотворного перевода - ярчайшее опровержение нашего якобы "нелюбопытства": стали бы мы иссушать мозги, если бы этот чужеземный лирический поток был нам до фени и по барабану┘
Дарья Гармоненко