Пасынки Аполлона

Приехав в 1914 году в Россию, Герберт Уэллс на наивный вопрос репортера: "Сколько сегодня в Англии великих писателей?" ответил с истинно английским ехидным юмором и не без некоторого самодовольства: "Шесть - я, Шоу, Голсуорси, Киплинг, Конрад и Моэм".

Уэллс попал в точку. Все шестеро (включая и его) прописаны в пантеоне английской словесности и в обозримом будущем там останутся. Во всяком случае, их помнят и читают. Не потому ли, что они разом оказались в нужном месте в нужное время, о чем говорят даты рождения: Шоу - 1856, Конрад - 1857, Киплинг - 1865, Уэллс - 1866, Голсуорси - 1867, Моэм - 1874┘ Эпоха английского урожая на гениев, сходная с российскими 1820-ми.

Любимцы фортуны, властители дум, избранники богов? Может быть. Их судьбы завидны в сравнении с участью тех, кто забыт.

Забыть можно то, что было. Небывшее забыться не может. Следовательно, забытые писатели забыты только потому, что в свое время были известны, - более или менее. А вот чем и кому они были известны, воспринимались ли современниками как писатели, а стало быть, на какой статус могут претендовать - забытых или новооткрытых - это отдельные непростые вопросы. Да и сама категория забытости не должна напрямую толковаться как полное забвение. Скорее - как переменный свет, маячный огонь, волнообразные уходы и возвращения, синусоида со взлетами и падениями.

Характерно, что тени недооценки, неадекватной самооценки и частичного забвения витали даже над головами общепризнанных корифеев литературы. Правившие во времена Английской республики пуритане сожгли театры, разогнали актерские труппы и едва не вычеркнули из истории имя Уильяма Шекспира; великий драматург долгое время считался "вульгарным дикарем", и его репутацию лишь в начале XVIII столетия восстановил гениальный актер Дэвид Гаррик. Франсуа Вольтер мнил себя величайшим драматургом и несравненным эпическим поэтом - где сейчас его трагедии и кто читает его поэмы?.. Даниэль Дефо написал свыше 500 произведений, из которых особенно высоко оценивал поэму "Чистопородный англичанин" и трактат "Политическая история дьявола", а к "Робинзону Крузо" и "Молль Флендерс" относился как к проходным вещицам, накаляканным для заработка. Лондонцы хорошо знали талантливого гравера и художника Уильяма Блейка, но не желали признавать Блейка-поэта. Герман Мелвилл умер едва ли не в нищете, а мелвилловский бум начался ровно тридцать лет спустя. На представления пьес молодых Герхарта Гауптмана и Викторьена Сарду ломились толпы - но дожить век авторам пришлось в унылой отставке.

И так на каждом шагу. Не помогают даже анналы, специально созданные для того, чтобы никто не был забыт и ничто не забылось. Взять, к примеру, "Литературный энциклопедический словарь" 1987 года, последние официальные писательские святцы советского канона. Нашего Сигизмунда Кржижановского в нем нет; из "не наших" нет Умберто Эко и Жозе Сарамаго - стало быть, забыты или никогда не существовали (при том, что на момент выхода словаря один давно уже был покойник, а двое благополучно здравствовали и их слава гремела на всю читающую Европу). Зато там есть Сувантхонг Бупханувонг, Пиядаса Сирисена, Палансурия Сагара, Тейн Пхей Мьин и Тейпан Маун Ва - знаете таких, зачитывались ими?

Особенно показателен трудоемкий и пыльный эксперимент - пойти в Российскую государственную библиотеку, поднять подшивки русских литературных журналов 1840-1880-х годов и внимательно их пролистать. Впечатление незабываемое. Кипит бурная литературная жизнь, критико-публицистический контекст эпохи густ и непродираем, страсти рвутся в клочья - и какими же скромными и рядовыми выглядят все эти Толстые, Тургеневы, Достоевские, Гончаровы на фоне блистательных громких имен, к которым приковано внимание тогдашней читающей публики! Сколько их, этих имен; какие драконистые заглавия, какие эпохальные романы с продолжениями и без, каков накал критической перебранки по их поводу, какие библейские по тону пророчества звучат в адрес иных творцов: "Без сомнения, роман NN окажет самое благотворное воздействие на настроения в российском обществе, ибо поставленные в нем проблемы общественного служения поистине животрепещущи и не могут не затронуть чувствительное сердце гражданина, а благодарные потомки не раз будут возвращаться к этим пламенным страницам, дабы почерпнуть в них священный огонь бескорыстной любви┘"

Потомки попались неблагодарные - и сам NN, и его многочисленные романы давно канули в Лету и остались предметом разве что для библиографических разысканий; пробовать в наши дни читать сочинения NN - все равно, что жевать песок.

"Их много. Им немыслим счет. Их тьма. Они шумят в миноре┘" - так написал Борис Пастернак в стихотворении "Волны" из цикла "Второе рождение". Применительно к ситуации "забытых писателей" цитата более чем подходящая. Если Василий Трофимович Нарежный (1780-1825) еще памятен как один из первых "читабельных" русских прозаиков, если Петр Дмитриевич Боборыкин (1836-1921) запомнился редкостным долголетием и авторством романа "Василий Теркин", если Игнатий Николаевич Потапенко (1856-1929) в силу исключительной пронырливости и вездесущности увековечен многими мемуаристами - то о творчестве Рафаила Зотова (1795-1871) и его сына Владимира Зотова (1821-1896), братьев Семена Никаноровича и Дмитрия Никаноровича Кафтыревых (соответственно 1843-1903 и 1847-1877), Алексея Антиповича Потехина (1829-1908), Константина Петровича Масальского (1802-1861), князя Владимира Петровича Мещерского (1839-1914), Александра Фомича Вельтмана (1800-1870), Болеслава Михайловича Маркевича (1822-1884), Григория Александровича Мачтета (1852-1901), Ивана Тимофеевича Калашникова (1797-1863) и Николая Ильича Зряхова (178?-184?) наша современная память не сохранила даже слабых остаточных следов. В свое время широко известные, массово издававшиеся, читавшиеся взахлеб - эти авторы словно растворились в литературном море, а в отношении порожденных ими текстов исполнилось пушкинское пророчество об "узоре надписи надгробной на непонятном языке". И это при том, что о романах иркутянина Калашникова сам Пушкин высказался сочувственно, а Горький помянул его "Камчадалку" в повести "В людях"; при том, что романы Николая Зряхова ("Дагестанский пленник, или Неуловимый мститель") выдерживали по 35-40 изданий, становились объектами "ремейков" и (великая честь!) уходили в фольклорную среду.

Почему? За что? Попробуем выдвинуть гипотезу.

Если писатель забыт - это еще не значит, что он бездарен. Судьба Сигизмунда Кржижановского - пример тщательно организованного, искусственного, планомерного забывания таланта, рядом с которым некоторые современные ему "дарования" не были видны и в микроскоп. Самое печальное - что последствия такого целенаправленного забывания-изничтожения в случае с Кржижановским оказались почти непреодолимы: механизмы выключения культурной памяти и привития антикультурного иммунитета, выработанные в зрелую советскую эпоху, были могучи и эффективны и во многом действуют до сих пор.

Другое дело, когда забвение настигает писателей, которым современники отвешивают все возможные комплименты, в то время как самый неподкупный судья - время - смотрит на них со скептической усмешкой. Умницы, миляги, люди с "гражданской позицией" и "честным направлением", неустанные истребители писчей бумаги, камертоны эпохи и проповедники благороднейших принципов - они могут быть с распростертыми объятиями приняты во всех тогдашних гостиных и в кабинетах тогдашних издателей. И исчезают, как утренний туман, едва иссякает породившая их эпоха, с которой они фатально не совпадали, думая, что совпадают идеально. При всей их человеческой симпатичности они были безнадежно вторичны и третичны, мертворожденны, "актуальны" в наихудшем смысле этого слова, то есть прикреплены к "художественному обслуживанию" скоротечного момента в непрерывно меняющемся времени.

Хороших незабвенных писателей вообще не может быть слишком много. Литература - занятие одиноких волков, в ней выживают и надолго закрепляются уникальные единицы. Запрудившая улицу многотысячная толпа гениальных писателей - жуткое, апокалиптическое зрелище; современность их не вместит - лопнет. Остается прошлое, а в нем свои порядки.

Вот почему бог Хронос, имеющий обыкновение пожирать собственных детей, с особенным удовольствием прореживает писательские ряды. Так сказать, планомерно изводит тех, кто с помощью пера и бумаги пытается посягнуть на его монополию в вечности.