Андрей Кротков Дорсетширский затворник
5 ноября 2005 года умер британский прозаик Джон Фаулз. Писатель настолько популярный и любимый в России, что и для нас это большая потеря. 25 лет его читали в России и будут, думаю, читать еще очень долго. А начиналось все так.
Весной 1979 года журнал "Иностранная литература" в # 3 опубликовал повесть Фаулза "Башня из черного дерева". Автора отрекомендовали как молодого и перспективного, а приложенный портрет явил действительно моложавого симпатичного человека с недлинной, но густой бородой и прямым ясным взглядом; лишь биографическая справка уточняла, что "молодой перспективный" британец уже перевалил на шестой десяток, а в творческом архиве у него числятся несколько весьма капитальных книг.
Ныне, двадцать пять лет спустя после дебюта, Джон Фаулз представлен у нас по высшей категории. Все его основные сочинения переведены на русский. В течение десяти лет (1985-1995) Фаулз устойчиво входил в число самых издаваемых-покупаемых-читаемых-комментируемых. Сейчас бум притих. Патриарх современной английской литературы занял прочное, только ему подобающее и приличествующее место в кругу наших зарубежных преференций.
За честь считаться родиной Гомера спорили семь древнегреческих городов. Нечто подобное происходит с русской передачей названий фаулзовских романов. "Collector" проходит у нас как "Коллекционер", хотя атмосфере романа больше соответствует "Собиратель". "Magus", помимо прямого аналога ("Маг") и ближайшего соответствия ("Кудесник"), волею переводчика закрепился под славянски-стилизованным именем "Волхв". "Maggot" ("Личинка") получил другое название этой стадии метаморфоза насекомых - "Червь". "Woman of French lieutenant" проходила как "Женщина┘", "Подруга┘" и "Любовница┘", хотя слова girlmate и paramour в оригинале отсутствовали. Сборник эссе "Wormholes" ("Червоточины") трансформировался в "Кротовые норы". Лишь на "Ebony Tower" никто не покусился - равно как никто не потрудился отметить, что франкофил Фаулз создал англоязычный аналог tour d' ivoir, "башни из слоновой кости"; этот строительный материал для башен привычен русскому слуху, а вот из черного дерева у нас фабрикуют разве что мебель и безделушки.
Дорсетширский затворник, как именовала Фаулза западная печать, вошел в пространство русских литературных восприятий в роли представителя "племени младого, незнакомого". Он и вправду был вызывающе незнаком и непривычен - и этим первоначально интересен. Пока не вышли из употребления ржавые инструменты соцреалистической интерпретации, в Фаулза вчитывали и из него вычитывали, само собой разумеется, "антибуржуазность" и "протест". Иначе и быть не могло: западная литераторская продуктивность в советском ее понимании обретала состоятельность только в модусах "анти" и "против".
Не хочу быть англичанином
"Я не хочу быть английским писателем, я хочу быть писателем европейским, то есть я сказал бы - мегаевропейским (Европа плюс Америка плюс Россия плюс все те страны, где культура является по существу европейской). Этого требует вовсе не мое непомерное тщеславие, не попытка прыгнуть выше собственной головы, но простой здравый смысл. Какой толк писать для того, чтобы тебя читали только в Англии? Я даже и англичанином-то быть не хочу. Мой родной язык - английский, но я - мегаевропеец". Эта "антипатриотическая" отповедь, содержащая комплиментарный посыл в адрес России, была произнесена ровно 40 лет назад, в 1964 году, автором, который с точки зрения творческой динамики раскрылся непозволительно поздно, зато успешно. Фаулз опубликовал первый роман в 37-летнем возрасте, явно не спеша вбить заявочный столб; десять лет он набивал письменный стол планами, черновиками и набросками. Став признанным известным писателем, Фаулз продолжал являть старомодную флоберовскую въедливость - спустя 13 лет после выхода "Волхва" создал вторую редакцию романа; в 1998-м уделил немало времени отбору текстов для "представительного" небеллетристического сборника "Кротовые норы". Еще более вызывающ Фаулз в публичных высказываниях (хотя и признавался, что любит интервьюеров так же, как коммунист любит гестапо). Его демонстративный атеизм, презрение к политической деятельности, домоседство, насмешки в адрес поклонников гипертрофированного литературного экспериментаторства, вполне "соцреалистические" суждения ("Я защищаю институт гуманизма и роман как гуманистическое предприятие"), англофильство в сочетании с ярой и резкой критичностью по отношению к национальным реалиям и феноменам - все это создало Фаулзу репутацию этакого строптивца, хотя писатель по натуре редкостно сдержан и никогда не инициирует дискуссии, даже безобидные.
Послесловие в журнальной публикации "Башни из черного дерева" было по тону извинительное. Мол, не наша вина, что в повести описывается беседа двух одетых джентльменов с двумя обнаженными девушками, причем беседа весьма вольная по содержанию. А фразу "They need a good fuck" переводчик по условиям тогдашнего времени передал с намеком, но корректно: "Им нужен крепкий мужик". Как будто речь шла о колке дров или разгрузке мебели.
Good fuck, учиненный Фаулзом русскому литературному восприятию, имел благоприятные последствия. По сути дела, Фаулз - первый ультра- и мегасовременный беспартийный английский прозаик, вторгшийся в русскочитающее пространство после долгих лет уверений, что на английском литературном Олимпе безраздельно господствует коммунист Джеймс Олдридж, у бронзового подножия которого в убывающей прогрессии копошатся Норман Льюис, Алан Силлитоу, Сид Чаплин, Стэнли Барстоу и Джек Линдсей, а где-то в отдаленной перспективе маячат Чарлз Перси Сноу, Уильям Голдинг и Джон Пристли, происшедшие на свет от осеменения марксизмом диккенсовско-голсуорсиевского племенного материала.
Проза Фаулза, масштабная уже одними объемами и плотной фактурой повествования, выверенная до последней запятой и мимолетной интонации, трактующая проблемы, традиционно считавшиеся у нас периферийными и "надуманными", - не могла пройти незамеченной. Фаулз органически не может обрести русских подражателей - он слишком оригинален. Не случаен был недоуменный разнобой критических мнений по поводу "Волхва", этой многостраничной магической драмы, насквозь искусственной по замыслу и исполнению - и абсолютно магической по впечатлению. Лезущие в глаза грубые психоаналитические декорации могли сбить с толку только простаков - и сбивали, пока сам автор не обмолвился намеком, что в подкладку "Волхва" им зашит интеллектуальный парафраз "Большого Мольна" Алена-Фурнье (книги, совершенно неизвестной русским читателям, хоть и выходившей у нас аж в 1958-м и недавно переизданной) и "Больших ожиданий" Диккенса (книги для русских читателей хрестоматийной, а потому тоже совершенно неизвестной).
Враг окончательных решений
"Женщину французского лейтенанта" прочитывали как вариацию англичанина на тему прошлого своей страны, как критику "родимых пятен" и "язв" викторианской эпохи. "Коллекционер" воспринимался как страшилка на тему сексуального маньячества, "Дэниэл Мартин" - как нечто вроде новейшего "Дэвида Копперфилда". Такова сила ассоциаций, таков груз традиционной несимметричности собственно английских рейтингов и тех "приоритетных списков" английских книг, что содержатся в нашем цензурированном сознании.
Фаулз - враг окончательных бесповоротных интерпретаций, неоднократно отказывавшийся "объяснять, что, собственно, он хотел сказать в┘ Понятия интеллектуальной свободы и игровой природы литературного творчества - для него понятия органические и рабочие. Понятие же писательской ответственности, у нас по старинке трактуемое в опасной близости от ответственности уголовной, Фаулз овеществляет через предельно простой императив: литература должна катализировать мысль и чувство, давая для этого все средства, доступные человеческому восприятию, но не должна расчеловечивать изображаемое через дегуманизацию психологической основы творимого.
Любой роман Фаулза - прежде всего непрерывная "трепанация сознания", сложная структура, состоящая из проекций мыслей и чувств героев на окружающие их обстоятельства и скрытого авторского корректирования возникающих конфликтов. Иногда прием обнажается до издевательской открытости: в "Дэниэле Мартине" отстраненное авторское "Дэн" и "я" главного героя-повествователя соседствуют в одной фразе, разделенные запятой или точкой. Магическая драма "Волхва" усеяна почти сценическими ремарками, или, точнее, пометками в тексте режиссерского сценария на киносъемочной площадке: "Села", "Встала", "Посмотрела", "Прошлась". Словно работая движущейся камерой, панорамируя, Фаулз организует динамику своих малофигурных, малонаселенных, статичных, изолированных (остров, подвал, частная квартира, номер гостиницы) сюжетов; сверхмедленно нарастающая конфликтность его романов строго размечена по объемам - никаких "богов из машины", никаких "и вдруг┘". Человек как сложное медлительное существо, одаренное свободой воли, но склонное играть по наработанным схемам, склонное в принципе избегать зла, но не одаренное способностью его безошибочно распознавать и почти изощренное в способности его сознательно и бессознательно творить и приумножать, склонное отыскивать смысл жизни поверх и помимо самой жизни, во внефеноменальном мире, склонное признавать свой личный опыт уникальным, а чужой - лишенным какой-либо ценности, склонное воспроизводить себе подобных лишь для того, чтобы убедиться, что ему не удается воспроизвести в них самого себя, - таков вечный "объект" писателя Джона Фаулза.
Трудно сказать, был Фаулз искренен или лукавил, когда в эссе "Быть англичанином, а не британцем" (1964) писал: "Если бы мы верили только в силу и власть - силу и власть как самоцель, - тогда англосаксонский капитализм и в самом деле нес бы в себе семена своей собственной гибели. Но поскольку в действительности то, к чему мы стремимся, чего пытаемся достичь посредством силы и власти, - это справедливость, наш капитализм излечим, он может быть преобразован┘ Короче говоря, грязные английские средства всегда в конце концов получают отличную возможность очиститься изнутри благодаря добродетельности английских целей┘ Мы хочешь не хочешь стоим за что-то хорошее, но подобно всем тем, кто твердо стоит за что-то хорошее, мы не так уж приятны в общении с остальным человечеством".
Если метафорически применить словосочетание "грязные английские средства" к напряженно-противошерстному, диалектичному, текучему фаулзовскому видению мира, который все же в итоге изображается как мир человечный, хоть и не самый уютный, и одаряется перспективой более светлой, чем Апокалипсис, - то в этом отрывке писатель дал автохарактеристику, не утратившую значение и по сей день.
Джон Фаулз - из тех авторов, которых стоит читать затем, чтобы понять, что читать их стоит.
Дарья Гармоненко