Андрей Кротков Можно вывести "генезис Визбора" проверенным методом, которым охотно пользовались человеколюбивые критики начала 1990-х. Мол, жил на свете талантливый человек, подросток военной поры, сын репрессированного отца; в оттепельные времена получил высшее образование, отслужил в армии; сблизился с кругами художественной интеллигенции, после чего поменял учительскую стезю на журналистскую; будучи сыном своего времени и пленником его обстоятельств, делал что мог - писал репортажи с ударных строек и очерки о покорении природы, о "наших Северах", писал аналогичные киносценарии; в диссидентские контры с режимом не входил; параллельно журналистике сочинял песни и сам их исполнял, аккомпанируя себе на гитаре; собрал большую аудиторию поклонников, фактически создал субкультуру авторской песни особого типа, которую власть не жаловала за внепланово-самодеятельный характер, но и прищучить не могла - по причине полной лояльности┘
Не станем ехидничать: все это чистая правда, все было именно так. Свидетельствую как младший современник "эпохи Визбора", удерживающий на слуху его песни аж с 1962 года ("Сижу я как-то, братцы, с африканцем┘").
Гибкие пластинки-вкладыши из журнала "Кругозор", выносившие не больше десяти проигрываний, запечатлели придуманный Визбором жанр песни-репортажа: не слишком верный голос под не очень мелодичные гитарные звуки пел что-то медитативное, романтически-зовущее и в то же время очень верно и правильно согласованное с текущим моментом и очередными задачами, а в подкладке фонограммы звучали индустриальные шумы и голоса природы.
Честно говоря, потрясающего впечатления это музыкально-публицистическое действо не оказывало (во всяком случае, на меня). Но стоило лишь услышать хор грудастых тетенек и плечистых дяденек, исполнявший очередную кантату о Ленине, - и я начинал понимать тех, кто без памяти улепетывал на территорию, занятую Визбором.
Юрий Иосифович знал, из какого сора растут стихи. Тексты почти всех его песен словно подобраны на улице. Они незатейливые, простецкие, заштампованные. Мудро и со знанием дела рассчитанные на аудиторию, которая в школе учила отстойного Пушкина, а выйдя из школы, получала в зубы Ошанина и Софронова. Какую поэзию могла понять и оценить такая аудитория? Именно такую, какую давал Визбор. Через чудовищный провал, через разрыв традиции он перебрасывал лирические мостки - а мостки, как известно, сооружение временное, делаются из жердей и не могут быть похожи на красивый ажурный "Мост над бурными водами" Саймона и Гарфинкела.
Понимая, что в сравнении с опытными и заядлыми, понаторевшими в ремесле версификаторами его стихи проигрывают, Визбор в духе времени использовал беспроигрышный прием - речитатив, музыкальное говорение под непрофессиональный аккомпанемент. Гитара к тому времени уже была реабилитирована и музыкально, и политически. После московского молодежного фестиваля 1957 года и феллиниевских "Ночей Кабирии" она из растлевающего инструмента превратилась в инструмент созидающий: рояль в тайгу не утащишь, а гитара много места в багаже не займет. Миллионы молодых советских людей освоили разрешение септаккорда, полутоновые переходы и простые флажолеты, а большего для исполнения песен Визбора и не требовалось.
Техническое понятие "тампонаж" (укрепление стенок буровой скважины, предупреждающее обрушения и выбросы) к творчеству Визбора вполне приложимо. Толща советского общества была страшно консервативна и нетерпима - недаром "народ" с таким вожделением поддерживал любые гонения властей на "гнилых интеллигентов". Скважину, постоянно угрожающую выбросом народного гнева, требовалось деликатно тампонировать, чтобы противодавление не всосало за собой немногие объемы свежего воздуха, появившиеся в послесталинское время. И Визбор, как народный трибун республики, уводил недовольных плебеев на римские холмы - точнее, в горы. Тем более что ледяные вершины Кавказа и Алтая, кристальная чистота рек, рокот камнепадов и тишина горных лесов были для жителей плоской русской равнины впечатлением и потрясением почти космического масштаба, географическим откровением в пределах собственной страны. Надо понимать состояние человека, который в 1956 году еще не имел права уволиться с работы по собственному желанию, а в 1962 году уже мог хоть месяц невозбранно жить в палатке на краю альпийского луга и еженощно шептаться со звездами┘
Для того, кто захочет в очередной раз поупражняться в изобличении шестидесятников, нет фигуры более подходящей, чем Визбор. Он символ шестидесятничества - по возрасту, по тематике и тональности творчества, по образу жизни. У него есть все: слабая политсатира ("Парень из Кентукки", "Доклад"), самоирония ("Рассказ технолога Петухова"), романтика труда и дальних странствий ("На плато Расвумчорр", "Серега Санин", "Романтики"), романтика гор ("Поминки", "Домбайский вальс"). Плохие, никуда не годные, ужасные стихи, держащиеся на плаву только несущей их музыкальной волной. Пожалуй, единственное, что заставляет вспоминать их и к ним возвращаться, - то, что психоаналитики называют "импринтом реальности", то есть правда лирического мироощущения того времени, выраженная на языке того времени. Русско-советское, интеллигентское, сумбурное и эмоциональное неприятие карьерного шарканья по столичным паркетам, которому нечего противопоставить, кроме "тумана и запаха тайги" (эти слова, очень визборовские, принадлежат не ему, но Юрию Кукину).
Верных поклонников творчества Визбора сейчас много не только среди его ровесников, но и среди сравнительно молодых людей. На пароль "Милая моя, солнышко лесное┘" откликаются тысячи, над Грушинскими фестивалями авторской песни реет его лик. А другие тысячи растерянно пожимают плечами, слыша имя Визбора. Для них, несведущих, "инакозаточенных", эта давняя романтическая попытка распеть немузыкальный материал советской эпохи уже неинтересна.
И все же нет смысла приговаривать к литературной смерти человека, которого безвременная физическая смерть унесла больше двадцати лет назад. Хотя бы потому, что то, что он делал, - далеко не худшее воспоминание о советской как-бы-культуре. У нас ведь традиция: если может быть хуже - то обязательно будет.
Лично у меня вкус крокодильский. В выборе между огородной бузиной и киевским дядькой, между Визбором и Окуджавой - я безоговорочно предпочту Окуджаву. Если же выбор ограничится Визбором и хором Пятницкого - то Визбор, только Визбор, никого, кроме Визбора.
