Напечататься = продаться

Два этих странных человека жили одновременно. Жили в одной стране, недалеко друг от друга, говорили на одном языке, получили сходное образование, обладали схожими темпераментами, предавались одному занятию - сочинительству. Но удивительным образом ничего не знали друг о друге в то время, как их судьбы шли параллельно.

В год (1862), когда Генри Дэвид Торо скончался, не дожив и до 45 лет, 32-летняя Эмили Дикинсон навсегда затворилась в родительском доме. Разъединяло их, пожалуй, только представление о личном счастье: она просто не нашла человека своей мечты, а он избегал брачных уз.

От Конкорда, связанного с именем Торо, до Амхерста, где провела весь свой век Дикинсон, по современным понятиям рукой подать, тем более что оба городка расположены в одном штате Массачусетс. Прозвище the worst drivers in the world ("препаршивейшие водилы в мире") массачусетские автомобилисты получили только в ХХ веке. В середине позапрошлого века дороги в Новой Англии были хуже, чем теперь, и в необщении двух ярчайших литературных дарований эпохи повинна прежде всего непролазная колея.

Генри Торо, автор "Недели на реках Конкорд и Мерримак", "Уолдена, или Жизни в лесах", памфлета "Гражданское неповиновение" провел два года, два месяца и два дня на берегу Уолденского пруда (Walden Pond) в порядке добровольного эксперимента. Чем обессмертил и свое имя, и пруд: американцы, не осилившие ни строчки из сочинений Торо, паломничают к его лесной хижине, совсем как безграмотные русские мужики, за сто верст приходившие поклониться яснополянскому графу.

Эмили Дикинсон не оставила миру ничего, кроме короба, наполненного стихами. Настолько ничего, что в наши дни имя ее подвергается усиленной "интересации": основные сведения о жизни Дикинсон в сети можно найти на "голубых" сайтах, поэтессу с невероятным упорством инициируют в гей-сообщество на том основании, что прежде ее замалчивали гомофобы.

Мужчина и женщина. Странные, нетипичные американцы. Нетипичные в смысле полного отсутствия сходства с героями вестернов. И вместе с тем сугубо типичные. Настолько, что можно с уверенностью утверждать: такие типы личности, такие литературные дарования могла породить только новоанглийско-пуританская среда и только в определенное время - в 1840-60-е годы.

Торо - незапоздавший подражатель Робинзона Крузо. Его отшельничество добровольно и непродолжительно. Комфорт - на уровне подмосковного дачника, разве что без электричества и холодильника. Не руссоист, призывающий к возвращению в природу - напротив, ценитель уюта. Не натуралист - его познания объектов живой природы весьма поверхностны ("какая-то птица", "яркие бабочки", "неведомые мне восхитительные цветы"). Не куперовский Следопыт - предпочитает ходить знакомыми тропами, сохраняя в поле зрения дом. Сам себя иронически называет "инспектором метелей" и "смотрителем дождей".

Кто же тогда? Человек переломного времени.

Контекст таков. Патриархальной Америке капустных огородов приходит конец. Пуританские добродетели вянут в атмосфере растущего, жадного до инвестиций (новое слово!) хозяйства. Наследственность рабского статуса чернокожих - дьявольская метка на непорочном теле молодой демократии. Тихие консенсусы конгрессменов сменяются политической возней и грызней народившихся партий. А ноги общественного сознания нации болтаются в пустоте - философской традиции нет, пуританское эсхатологическое визионерство безнадежно устарело, поблекли воспоминания о сплотившей народ войне за независимость, страну начинает раздирать на куски, как реку в ледоход.

Уединение Торо - время размышлений. Их итог - не только "Уолден" ("Мы восприняли христианство только как справедливое землеустройство по образцу свыше, а этого мало", "Быть в рабстве у своего дела значит быть рабом и больше никем"). Это и "Жизнь без принципа" - апология самосовершенствования вне официальных доктрин (к чему позже пришел Толстой, ценивший Торо). Это "Гражданское неповиновение" - манифест свободной воли, инструкция по преодолению деспотии ненасильственным противлением на основе морального превосходства (к чему позже пришли Толстой, Ганди и Мартин Лютер Кинг). Это и афоризм, часто цитируемый политологами без ссылки на автора: "Лучшее в мире правительство - то, которое вовсе не правит".

Идиллия на берегу лесного пруда стимулировала напряженные размышления о христианской цивилизации. В оболочке безмятежной жизни зрели суждения непреходящей ценности. Может, потому и родились они в Америке, что земли обетованной и рая земного там не получилось. Получилось другое: европейский дух на нетронутых просторах оказался способен к пророчествам и прозрениям, которых не ожидали от жителей этой страны, "тупых лавочников" и "жадных торгашей" (по иронии судьбы Торо как раз и был наследником семейной лавки).

Эмили Дикинсон - иная вселенная, хоть и родившаяся из того же пуританского материала.

Устоявшийся мир, в год ее рождения - 1830 - еще незыблем. Женский колледж, мирок, в котором нравы пуританства помножены на традиции викторианской эпохи, где зыбкие ростки естественности подавляются набором противоестественных установок. По окончании колледжа - ожидание хорошей партии в замужестве, при полнейшем подавлении всяких намеков на любовь и прочие греховные эмоции. Две мощные безответные влюбленности, выбившие почву из-под ног. И глобальный шок - Гражданская война.

Мужчины уходят умирать, с ними умирает весь мир. Дарование, готовое выпорхнуть, как бабочка из кокона, вновь окукливается. В одном из ранних стихов она декларирует свое кредо - "Publication - is the Auction", "Напечататься - продаться".

Американский пуританизм (а Дикинсон - его чистейший образец) основан на фанатичной вере в предопределение. Отсюда - невероятная жизненная сила пуритан в любых обстоятельствах, теопатическая сублимация личности, особенно у женщин. То, что другую подвигло бы на смертный грех самоубийства или на уход в монашество (которого в протестантизме нет), для Эмили Дикинсон разрешается затворничеством в родительском доме, а энергия духа исходит в поэзию.

Метафизический градус творчества американки Дикинсон высок - он сравним с уровнем англичан Джона Донна, Джона Мильтона и Александра Поупа. Камерная, вполне женская тематика получает неженское выражение. Ткань стиха отжата насухо, многословность отсутствует, лапидарность стиля скрывает сжатую пружину.

Почти во всех ее стихах имена существительные написаны с заглавной буквы, в традиции, от которой британцы отказались еще в XVIII веке. Через такой прием за словом, даже рядовым, опознается Сущность. Бесконечные тире разрубают строгую структуру английской грамматики, стихи похожи на сдавленное рыдание. Современники советовали Дикинсон расчесать шерсть этих диких волчат, превратить их в домашних левреток. Она предпочитала не печататься: при жизни - пять стихотворений, опубликованных анонимно!

Русский аналог Дикинсон напрашивается сразу - Марина Цветаева. Но если Цветаева - взрыв, направленный вовне, то Дикинсон при жизни - сжатие, сверхуплотнение в себе. Ее поэтическая вселенная, вырвавшись из оков, расширяется до сих пор: собрание стихов в авторской редакции на родном языке увидело свет лишь в году 1955, представительный корпус русских переводов - в 1976-м.