Читатель Довлатова

Давайте сперва прикинем, что значит для автора один восторженный читатель. Мы не говорим об одиозных ситуациях, когда этот читатель - царь (или генсек). Обычный человек, влияние которого на мир дается ему нелегко.

Он может выучить наизусть стихи опального поэта и пронести их через черное двадцатилетие - за счет нескольких таких читателей мы знаем поэзию Мандельштама. Он может пожертвовать свои постом главного редактора провинциального журнала и опубликовать то, что нельзя, - так доходили до нас романы братьев Стругацких. Он может за ночь перепечатать сто страниц в пяти экземплярах - так разгорелись из искры "Москва-Петушки" Венедикта Ерофеева. В более спокойные и технически совершенные эпохи восторженный читатель становится добровольным агентом и пропагандистом творчества любимого писателя, шумит о нем, устраивает ему вечера в различных нестандартных местах. Словом, продавливает действительность.

Сергей Довлатов писал замечательные рассказы. Они сами собой складывались в повести-не-повести, произведения странной структуры, элементы которых были связаны скорее ассоциативно, нежели сюжетно. Писал нескучно и легко. Обламывал советскую журнально-издательскую систему - не обломал. Уехал в Америку. И уже оттуда - прижизненно и посмертно - стал последним русским классиком уходящего века. Но мы сейчас фиксируем внимание не на этом. А на том, что в семидесятые довлатовские тексты не продавили действительность. Легкость обернулась недовесом. Или - переходя к нашей теме - не нашлось читателя, ни внутри широко понятого профессионального цеха, ни вне его, который бы потратил год жизни - или рискнул общественным положением ради прозы Сергея Довлатова. Почти все улыбались, посмеивались, узнавали себя и общих знакомых. Но (предположим) не чувствовали в Довлатове трагической глубины, которая мотивировала бы их героические действия. Не слышали надмирного гула, пронизывающего ранние стихи Бродского или, скажем, Аронзона.

Уникальность Довлатова проявилась в конце 80-х, когда наши сограждане стали больше жить, чем читать. Когда понятие рабочего дня стало расплывчатым, когда люди начали суетиться. Когда, наконец, в полную силу заработал телевизор, поднял голову персональный компьютер. И требования к читаемости художественного текста - в сравнении с 70-ми годами - выросли неимоверно. Кредит доверия к повествовательности упал до нуля - один занудливый абзац, и мы бросаем тебя навсегда.

Сергей Довлатов стал "своим среди чужих". Иностранец, не знающий русского языка и просто ведущий социокультурные наблюдения в метрополитене, уверенно отнес бы довлатовские книжки к тому же сектору, что занимают примитивные Донцова с Марининой. Чтение, не требующее усилий, а дарящее энергию. Но вместе с тем - в случае Довлатова - умное, тонкое, ироничное. Настоящее.

Если бы не было Довлатова, его надо было бы выдумать.

Получается поразительная штука. Довлатов как никто выразил человека своего поколения, социального статуса и, извините, гендера. Аутсайдера; любимца женщин и мужчин, но лучше женщин; наблюдателя. Человека, инстинктивно недоверчивого ко всяческому пафосу. Пьющего и непутевого. Даже русско-кавказско-еврейский коктейль, курсирующий по венам и артериям Довлатова, сверхточно попадал в самую сердцевину столичных компаний. Но именно это попадание в десятку делало Довлатова не столь интересным для тех, в кого он попал. Мишень не должна любить снайпера или, тем более, испытывать к нему благодарность.

(Одна история кстати. Я описал свой опыт преподавания в "Заметках учителя" и предложил их в профессиональную газету "Первое сентября". Мне довольно энергично отказали и посоветовали отнести свои мемуары в любое другое издание. Потому что учительский фольклор интересен всем, кроме учителей.)

Другое дело, что Довлатов поймал своих приятелей и современников, "оцифровал" их, заключил в рамку анекдота. И его жадным читателем становится как бы "дальний", например, молодой офис-менеджер начала текущего века. Живущий не как Довлатов, но воспитанный на тех же культурных кодах. Есть такие места типа купе скорого поезда, где пересекаются жизненные маршруты совершенно разных людей и обнаруживается, что они не такие уж разные. И аукаются пассажиры не веселым именем Пушкина, а - стихами Есенина, песнями Высоцкого, сюжетами и наблюдениями Сергея Довлатова.

Уместен ли тут вывод? Мораль не нова. Настоящий писатель обращается не к своим и идейно близким, а к умеренно чужим - через эпохи и океаны. И, наверное, счастье Сергея Довлатова в том, что он успел дожить до перемены эпох, сделаться внятным и близким для поколения своих детей. Накопил дистанцию между собой и читателем.

И стал любимым писателем для тех, кто не так уж болезненно любит читать. То есть для жителей страны, сделавшей шаг в направлении культурной нормы. Говоря иначе, читатель Довлатова сегодня, как правило, не записной читатель. Просто житель города, пользователь, потребитель. И томики довлатовской прозы храбро вступают в соревнование не с другими книжками, а - с вечеринкой, с телевизором, с компьютерной игрой, со сверхурочной работой.

И иногда Довлатов побеждает┘