Варианты

В Советском Союзе была очень неплохая система образования. Все мои знакомые в состоянии написать роман в двух томах, даже и с продолжением, причем этот роман будет ничуть не хуже тех, которые продают в магазинах. Самый большой экзистенциальный ужас я испытал, когда известный поэт и прозаик Быков за четыре минуты сочинил на грязной салфетке стихотворение чрезвычайно высокого качества на заданную ему тему. Я с тех пор совершенно разочаровался в поэзии, потому что понял, что умение сочинять стихи - это как шахматы, способность очень быстро считать варианты.

Ну и что, спрашивается, остается? А остается, как совершенно справедливо отметил Пирогов, Великое Свое, то есть важное. Важное, оно совсем не обязательно, а точнее, обязательно не про добро и зло, не про любовь и ненависть, не про жизнь и смерть - там уже до такой степени все изгажено, что ходить можно только после смерти. Важное, оно может быть каким угодно - теплым колючим огурцом на навозной грядке или бабой Дуней, медленно переставляющей толстые свои ноги по тропинке меж полынных деревьев, да чем угодно. Главное в нем, что все на самом деле знают, где оно расположено, но никто никогда про него не говорит, потому что неприлично, что ли, да и вообще про важное нужно говорить медленно и обстоятельно, а как-то все времени не хватает, работа там, дети в школу пошли, да и вообще как-то глупо оно все.

* * *

Дядя Паша Штатын весил килограммов, наверное, двести и выпивал одним духом алюминиевую кружку самогону, а алюминиевая кружка - это не пол-литра, между прочим, а очень существенно больше. Такие кружки приковывали цепочкой к алюминиевому же баку на вокзалах или в поле во время сбора урожая.

Дядю Пашу всегда звали, когда нужно было зарезать свинью. Женщин в деревне всегда больше, чем мужчин, плохо живут мужчины в деревне и недолго очень. Ну вот дядька мой, к примеру, Анатолий - красавец и гармонист, прошедши всю войну с маршалом Рокоссовским, вернувшись здоровым - с руками и ногами, накинул однажды в шестьдесят шестом году петлю на балку в коровнике и без всяких объяснений повесился.

А женщина что - женщина максимум что может, это курице топором голову оттяпать, а свинья - животное серьезное, злое и умное, и такое же почти, как человек, подлое существо, несмотря на свой ложный хвостик крючочком. Просто так ее не зарежешь, потому что чувствует она, когда пришли ее убивать. А дядя Паша умел, он был не злой, звери его не боялись и он резал сразу и, наверное, не больно, хотя все равно, конечно, этого не узнаешь, пока тебя самого не зарежут.

После этого дяде Паше наливали ту самую кружку самогону, кормили самым вкусным - сердцем, печенкой и почками, потом он выпивал еще одну алюминиевую кружку, шел домой и, конечно, засыпал прямо на крыльце безупречного своего немецкого домика, и крошечная его жена по имени Эльвира колотила его чем попало, рыдая на всю улицу от того, что дяде Паше на самом деле все это было совершенно по хрену.

* * *

Свинья всегда была одна и та же - звали ее Борька, и жил этот Борька в собственном чрезвычайно вонючем домике без окон, проводя там в полном одиночестве краткий свой свинячий век.

Иногда у Борьки случалось счастье. Чтобы почистить хлев, его выпускали побегать в палисаднике. В этих случаях Борька носился с дикими криками, успевал за короткое очень время подкопать носом все деревья до единого и ни в коем случае не соглашался возвращаться в постылую свою одиночку.

Городскому жителю свинья представляется вялым и ленивым животным, которое если что и умеет, то только валяться на боку в грязной луже, но это не так. Свинья умеет бегать со страшной скоростью, она совершенно бесстрашна и абсолютно нечувствительна к боли. Свинья легко съедает взрослого пьяного мужчину, не говоря уж про курицу. И пытаться загнать свинью куда бы то ни было при помощи пинков под жопу - это полностью бессмысленное занятие. Но все равно - зверь есть зверь, а человек есть человек, и в конце концов Борьку все же ухватывали за руки-ноги и, не обращая внимания на его рыдания, забрасывали обратно в тюрьму.

Поздней осенью Борьку убивали и закатывали в литровые банки, а зимой он снова рождался у какой-нибудь совхозной свиноматки и по весне его опять селили все в тот же домик, хранивший еще запах предыдущей невеселой Борькиной жизни.