Василий Шевцов Была такая передача: "Любовь с первого взгляда". Там юноши и девушки знакомились, задавали друг другу вопросы и в случае удачи ехали в романтическое путешествие, а после оформляли брачные узы. Считалось, что эта телеигра - бесстыжее шоу на американский лад. Однако я не знаю более целомудренного, укорененного в нашей национальной традиции способа знакомства и создания семьи. Это же дворянская ярмарка невест, крестьянский предсвадебный сговор! У всех на виду, выбор ограничен, ведущие в роли свата и свахи, у вас товар - у нас купец. Даже знакомство по газетному объявлению предполагает какую-то тайну, интригу, предчувствие своей судьбы. А здесь все в лоб. У нас (как, догадываюсь, и в других, цивилизованных странах) и женятся-то в абсолютном большинстве случаев либо по залету, либо потому, что вокруг говорят: "Пора бы тебе, брат, уже остепениться".
В центре "Крейцеровой сонаты" Льва Толстого - откровенный рассказ дворянина о своей брачной жизни. Все у него пошло наперекосяк, причем с самого начала. В финале герой убивает свою жену в присутствии ее любовника - талантливого скрипача. Толстой исходит из реалий позапрошлого века, когда между мужчинами и женщинами не было социального равенства. Мужчины выбирали, как на базаре, а женщины старались продаться повыгоднее. В итоге - все проститутки, кто на час, а кто и на всю жизнь. Они и рабствуют, и повелевают мужчинами.
В наше время толстовские карты вроде бы смешаны. Главное достижение сексуальной революции - не в последовательном противопоставлении сексуальной и матримониальной сферы, не в кодификации запретных ранее видов удовлетворения и даже не в том, что про ЭТО стало можно говорить без тени смущения. Главное - в признании именно женского права на сексуальное удовольствие.
Мужской разврат оправдывать нет нужды, с этим-то у нас все в порядке. Пресловутое "мужское братство" всецело держится на той идее, что женщины - однородное противостоящее нам безличное стадо, мы их должны иметь во все щели и при этом обводить вокруг пальца. Это сугубо инфантильная логика: если вдруг возникли вопросы, перечитайте Владимира Козлова ("Гопники" и "Школа"). Описанное там мироощущение нашего "простого русского мужика" - сугубого коллективиста, в подавляющем большинстве застывшего на подростковом уровне развития, никуда с годами не девается. Ну, разумеется, должна появиться в доме хозяйка, она будет борщ варить и рубашки стирать. А там и детишки заведутся, о них надо подумать, за ум взяться, в люди их вывести. Можно, конечно, и на сторону сходить, но лучше, чтобы законная жена не знала: на что нам лишние проблемы.
Лев Толстой всю эту бытовую логику сминает единым махом. Зачем совокупляться, зачем жениться, зачем детей рожать - если в итоге нас все одно ждет трагедия? Бесконечная череда рождений не имеет очевидного смысла. А потому нужно прекратить плодиться, разом разрубить гордиев узел похоти и влечения - "свиной жизни", по Толстому. "Род человеческий прекратится? Да неужели кто-нибудь, как бы он ни смотрел на мир, может сомневаться в этом? Ведь это так же несомненно, как смерть. Ведь по всем учениям церковным придет конец мира, и по всем учениям научным неизбежно то же самое. Так что же странного, что по учению нравственному выходит то же самое?"
Наверное, так же рассуждали русские сектанты-скопцы, в переписке с одним из которых - с Гавриилом Меньшениным - состоял Толстой. Скопцы сделали свой радикальный вывод из этой идеологии (опираясь на одно место из Евангелия от Матфея, оно же стало эпиграфом к "Крейцеровой сонате"), но иначе как изуверство мы их выбор квалифицировать не можем. Мы в состоянии подспудно чувствовать правоту Толстого, но на каком-то глубинном уровне он не убеждает, все наше нутро этому сопротивляется.
Однако выпахивает граф верную борозду. Дело в том, что вся проблема с блудом, с грехами плотскими, которая ставится христианством, заключается в одной очень простой вещи: наш секс психичен. Православный богослов Сергей Троицкий пишет в "Христианской философии брака": "┘Сознание, дух человека должен быть связан только с индивидуальной частью организма, с телом, а не с делящеюся плотью". Мы осознаем, что мы делаем, когда сплетаемся в объятиях. Сорвав плод с древа познания, наши библейские первопредки обрели самосознание и устыдились своей наготы. Мы стали как боги, получили власть над собой, но взамен были обречены на смерть и деторождение.
Потому эмпирический секс всегда сопряжен с душевными муками, со стыдом - отзвуком первородного греха. Эту утреннюю пустоту знает каждый, кто проводил бурные ночи любви. И еще со смехом. Один мой знакомый, ныне кандидат философских наук, во время осуществления полового акта как бы увидел себя со стороны и дико расхохотался, вызвав понятное недоумение своей визави: пришлось ноги уносить. Другие, наоборот, обставляют зону случки зеркалами, чтобы бесконечными отражениями подбодрять себя и партнершу, настраивать, так сказать, на волну. Всевозможные перверсии, эксгибиционизм, вуайеризм, фетишизм: они отсюда же, на эту тему.
Реальный секс дико условен и некомфортен. А у героев порнофильмов, порнорассказов нет психики, они совокупляются радостно, самозабвенно, экстатически, заставляя нас заново поверить, что есть, есть он - секс нашей мечты, где мы возвращаемся в райское состояние неразличения зла и добра. И порнография является, по существу, сегодня самым чистым искусством. Она воскрешает в нас представление о возможности идеального секса. Вы полагаете, что порнография будит животную чувственность? Ничего подобного, она всего лишь пытается переключить наше сознание, уравновесить и успокоить конфликты нашей души. Это чистая механика, где нет соблазна, где нет страсти и угрызений совести, где нет голодных детей, абортов и поломанных судеб. И одинокая мастурбация - это жалкая, безнадежная, но по-своему трогательная замена молитвы в безрелигиозном и насквозь мистифицированном обществе.
Похоже, я знаю ответ на толстовские вопросы. Это не рецепт, это голословное заявление. Меня нельзя проверить, но и опровергнуть тоже нельзя. Наш брак, наша половая и родовая жизнь имеют смысл и высшее оправдание только в одном случае. Если любовь преодолевает половые различия, если двое становятся единой плотью. Если ты готов растоптать свое "я", спалить его в любовном огне, который незаметно и закономерно оборачивается тихо и уютно мерцающим семейным очагом. Тогда освящается брачное ложе, и двое получают жизнь вечную.
Толстой об этом ничего не написал, и я даже знаю, почему: ему серьезно не повезло в браке. Все его поздние метания и чудачества, вся эта сектантская этика, весь этот толстовский уход суть закономерные следствия безлюбовной жизни, единоличного взгляда на мир и безнадежно честной попытки разобраться, что же в этом мире неладно. И больше ничего, никакой унесенной в могилу тайны. Так мне сдается.
