Родина: пейзаж или портрет?

И.С. Тургенев. Записки охотника. - М.: АСТ, 2003, 304 с.

Издательство АСТ выпустило в прошлом году "Записки охотника" И.С. Тургенева, впервые увидевшие свет 150 лет назад. На зеленой обложке на главном месте - пейзаж русского леса. Наверное, это лишнее, подумал я: беря в руки "Записки охотника", не приходится сомневаться, с чем именно предстоит столкнуться - с пресловутыми "описаниями природы". В школе "описания природы" пользовались всеобщей нелюбовью и воспринимались как заполнение пауз между сценами, в которых присутствовал какой-никакой экшн. Для чего эти описания природы были вообще нужны, никто не понимал. Выражение "образ Родины" скорее пугало. В размышлении, с чего бы начать самоотверженное чтение описаний природы, я набрел на рассказ "Смерть".

Охотники въезжают в лес. "Могучие стволы великолепно чернели". "Золотисто-прозрачная зелень" - это значит, что солнце светит сквозь зеленую листву и края листьев становятся золотыми. Это правда. Взгляд охотника движется от земли вверх вдоль стволов - он видит стволы уже на фоне неба, еще выше, и вот во все стороны шатром раскинулись сучья. Взгляд сквозь объектив движущейся кинокамеры, в который не влезает дерево или ландшафт целиком. Развитие ландшафта идет в три шага, в три стоп-кадра вверх. Это придает пейзажу динамику, но и делает деревья чудовищно огромными по сравнению с наблюдателем.

Это каким же лилипутом надо быть, чтобы долго скользить взглядом по дереву? Догадка о лилипуте тут же оправдывается: "внизу, в кустах, чирикали и пели малиновки, чижи и пеночки; зяблики проворно бегали по дорожкам". После того как перечислены все мыслимые виды птиц, мы, не сходя с места, не меняя угла зрения, видим много трав, цветов, грибов и ягод. Тургеневский охотник, участив ритм, инвентаризирует обитателей леса, а чтобы не возникало ощущения, что он понимает природу глазами составителя гроссбуха, не устает отмечать, что природа ему нравится: "тишина, запах, свежесть... Весело проводил я время в Чаплыгине". Даже немного завидно.

Когда инвентаризация доходит до стаккато, появляется трагическая тема: не все хорошо в лесу, лес умирает. Немец - один из охотников - жалеет умершие деревья, "и действительно: иной бы лесник дорого за них заплатил". Автор же скорее видит в упавших деревьях жалкие остатки былой мощи и могущества. Они для него - трупы. Он упрекает хозяина леса за то, что их вовремя не спилил и не вывез, тот пожимает плечами - виновата тетушка. И только мужик Архип, сопровождающий охотников, нисколько не шокирован, он, похоже, вообще не видит вокруг себя смерти и сохраняет "спокойствие невозмутимое".

И тут становится ясно, для чего так долго охотники ехали по лесу: они натыкаются на страшную сцену - спиленным деревом раздавило мужика. Он тихо хрипит, просит позаботиться о своей жене и умирает.

Мы наклонились к несчастному, то есть видим его крупным планом, но в кадр лезет окружающий пейзаж: рогожа, ветки, чьи-то слова. Мы не можем приблизиться к умирающему вплотную, остаться с ним наедине, перед нами все время - фигура в интерьере. Чирикающий чижик под кустиком, умирающий мужик под деревом.

"Удивительно умирает русский мужик! Состояние его перед кончиной нельзя назвать ни равнодушием, ни тупостью; он умирает, словно обряд совершает: холодно и просто".

Вот в этом "холодно и просто" и состоит проблема - в факте безучастности к своей смерти. Барин-охотник такой длинный путь проделал, так лес этот любил, всяческого зяблика заметил и алеющую земляничку, и трупам деревьев полторы страницы посвятил, и немца за прагматизм мягко осудил, и на закат империи намекнул, и русским языком - певучим и чистым - так плавно распорядился, а вот этот труп ему непонятен. Лес умирал понятно и символично, а мужик - удивительно и непонятно.

А как было бы неудивительно? Чего бы, так сказать, хотелось?

Нам тоже непонятно, почему человеку умирать не страшно и, главное, не жалко. Ведь это не какое-то буддистское самообладание, результат долгого психотренинга, выработавшего маску равнодушия к миру. И в самом деле, равнодушие и безразличие.

Охотник "призадумался" и, по-видимому, отправился охотиться дальше.

Следуют несколько эпизодов, все они - попытки заглянуть умирающему в глаза. Был у Ю.В. Мамлеева персонаж, убивающий людей, чтобы заглянуть им в момент смерти в глаза. Мамлеевскому герою удавалось засвидетельствовать сдвиг в мироздании, а тургеневский охотник никакой, даже самой крохотной, трещинки заметить не в состоянии. Как будто и нет никакой смерти.

В эпизоде смерти Авенира Сорокоумова присутствует удивительный по красоте и силе пассаж. История Авенира - студента, ставшего учителем помещичьих детей и убитого чахоткой, - подана в стиле праздничной песни.

"Кто не знал ни зависти, ни самолюбия, кто бескорыстно жертвовал собою, кто охотно подчинялся людям, не стоившим развязать ремень от сапог его? Все ты, все ты, наш добрый Авенир!"

Каватина друга Авенира. Для чего эта оперная ария? Это бельканто? Эта игра с восходящими и ниспадающими интонациями, с удлиняющим или запаздывающим ритмом, с рефренами, с итальянской оперной красой русской речи?

Следует диалог со смертельно больным, который искренно и трогательно восхищается очевидной чушью, вроде устаревшего философа Гегеля. Тема же собственной смерти ему интересной не кажется. Вообще как только дело доходит до смерти, ритм речи Тургенева замедляется, она не становится комковатее или разрывнее, нет, она так же плавна и текуча, только суха и небыстра она. Это медленный грув.

Охотник получает письмо о смерти Авенира от помещика, у которого тот состоял учителем: "Скончался ваш друг в совершенной памяти и, можно сказать, с таковою же бесчувственностью, не изъявляя никаких знаков сожаления, даже когда мы целым семейством с ним прощались".

После каватины, в конце оперы, когда публика целым семейством приготовилась услышать предсмертную арию, - саботаж финала. Не хеппи-энд, не трагический конец, не урок потомкам, не гибель империи в живописных развалинах. Хоть бы забылся в бреду! Нет, в полном сознании и в совершенной бесчувственности. Как полено с глазами.

Никакого символизма у русской смерти нет. Нечего рассказать, невозможно сделать никакого вывода.

"Да, удивительно умирают русские люди!"