Юлия Качалкина Илья Фаликов. Книга лирики. 1989-2002. - М.: Предлог, 2003, 208 с., ил.
Вразвалочку, шурша клешами по асфальту, прогуливается Илья Фаликов по трем векам русской поэзии: уменьшается до эпиграфа, уходя в перспективу, Тредиаковский, и крупным планом посвящения проходит в поднебесье чудо-кит Бродский, выпуская в воздух фонтан анжамбаманов. "Воздух" - так и должна была называться книга стихов поэта, которая подборками печаталась в толстых журналах, но так и не сложилась. "Не оттого, что воздуха не стало, но оттого, что во времени произошло что-то такое, что и ворованный воздух стал разворован, пропал смысл в появлении книги, так поименованной". Фаликов взял в название классический подзаголовок всех и вся в истории мировой литературы поэтических сборников - "Книга лирики". Емко и без лукавства. Потому что, куда уж тут в названии лукавить, когда не оно главное - а время. 1989-2002 гг. - для живущего в России стихотворца это было временем тектонического разлома мироощущенческой тверди. Для многих оно таким было: стреляли из черных железных танков по Белому дому, устраивали путчи, пили спирт "Роял", выбирали сердцем, ибо не хотели проиграть, играли в дефолт и "МММ". Вот про все это жил поэт Фаликов, про это писал. Но масштаб переживания верхней планкой координатной оси дотрагивался до легенды о могучем Христофоре, перенесшем как-то мальчика через реку. Мальчика звали Иисус Христос.
Вечная невеста - память многоречива: она знает, что "...в метрополитене бегают собаки, // водку пьют на мраморе бомжи, // хорошо пылают поезда во мраке, // все довольны жизнью не по лжи┘" И все же уютно с ними там, на Горьким еще нащупанном дне. Не стыдно, даже романтично. Как однажды и впервые бывает от путешествия по до боли известному маршруту с Веничкой Ерофеевым. Герой фаликовской лирики - все тот же неузнанный ревизор мировой культуры в советском пространстве ежедневного прагматизма. А все - от страха одиночества: "Перемолоты старые книги машиной, // золотые обрезы померкли во мраке. // Мировое скитальчество нитью единой // серебрится в руках у ткачих на Итаке". Правда, если нить тянется к Гомеру, стоит полюбить темноту лабиринта.
Фаликов справляет праздники встреч с Пастернаком, Блоком, Белым, Волошиным и снова и снова - с Пушкиным, не просто вговаривая их голоса в свой, но и вдумывая их мысли в свои собственные. Неправду он во вступительном слове сказал: мол, "пропал смысл преследовать мысль о воздухе". Воздух-то у нас в России - особенный, заряженный токами рифм и размеров, бывших до нас. И можно сочинять хоть из середины, будучи уверенным, что продолжаешь кого-то или от него отталкиваешься. Будет ли плакать юная дева над страницами таких разных стихов Фаликова? Будет, но не юная. Скорее - ее мать, молодеющая непреходящими 70-ми. Эпоха измеряется в "Книге лирики" рождением детей. И это трогает куда-то глубоко, куда ты иной раз и сам себя не пускаешь. А Фаликов входит, внося кипу старых фотографий, коробку конфет "Карабах", и называет тебя странным именем Брунгильды. И он вряд ли обознался.
Сборник полон примет распавшейся империи. Конкретная поэзия, сфокусированная на моменте как чем-то самоценном. Разговор обо всем, и непременно мужским голосом. Веничку ведь тоже под девочку не проговоришь:
Сход лавин. Небесный
камнепад.
Стих меня отыщет наугад,
Стих меня отыщет наобум.
Не пророк - угадчик русский
ум.
Чем же ты побит,
Илья Пророк?
стих меня отыщет на авось.
Чтоб из камня капли
произрос
Каменный цветок, соперник
роз.
