"Алина!"
Я обернулась, как будто это я. В сумке у меня было приглашение на концерт, где меня предупредили уже, что завтра не будет, книга Берроуза "Голый завтрак", которая мне не нравилась, и голая пластмассовая ежиха, с которой в детстве я сбрила шерстку, приготавливая ее к смертной казни.
В 6 лет я работала инквизитором, любила страшные книжки и с хищной жадностью косилась на молоденьких родителей.
К ежихе же в последний перед казнью момент я прониклась жалостью, на коленях просила у нее прощения и клятвенно обещала уничтожить кого-нибудь другого. Но пластмассовые глаза ее с тех пор как будто сменили выражение.
Тогда впервые мне стало страшно, когда подумала я, что есть нечто, способное ускользнуть из моих холодных инквизиторских рук.
Приступы страха повторялись все чаще, ежиха ухмылялась, я чувствовала себя огромным алюминиевым решетом, через дыры которого просачивались маленькие зверьки и человечки. Счастливчикам отрубало головы, и они недолго наблюдали, как летят вниз обезглавленные кузнечики тел.
В 9 лет маме пришлось отвести меня к врачу. ПсихиАДор произнес несколько вопросительных фраз на неизвестном языке и сам себе ответил: "Я вас не понимаю". "Требуется срочное хирургическое вмешательство", - сказала мама, потому что не знала, что следует говорить, и погладила меня по голове. "Мама, выньте руку, ампутирует!" - крикнула я, чувствуя, как в меня просачиваются тонкие пальцы. АДоктор надел белые перчатки, и через пару минут в мозгу моем захрустела свеженькая металлическая мышеловка.
Человечки застряли. Я улыбнулась и посмотрела на свои холодные инквизиторские руки.
К ежихе с тех пор питала чувства смешанные. Ненавидела ее за то, что она сумела спастись. Боялась за то, что она вызывала у меня столь сильные и неожиданные эмоции. Любила ее за жалобный и невзрачный вид.