На темной стороне жизни

В эпоху ГДР Юрген Гош однажды играл учителя в детском фильме «Тамбари» (по Бенно Плудра). Притча о ГДР ≈ на распутье: юноша хочет снова сделать мореходной лодку, которую он получил от своего старого опытного друга. Его отец, среднее поколение, саботирует эти порывы – все ему подозрительно. Призыв Ницше: «На корабли, вы, философы!» – не находит отклика в стране – или находит не тот, который он подразумевал: исход элиты.

Юрген Гош ≈ в роли мужчины, который почти придавлен обстоятельствами и тысячей других предрассудков. Он единственный, кто отваживается только на короткое время выказать свою симпатию с еще не коррумпированной наивностью начинателя, но потом снова встает на сторону обстоятельств. Удручающий литературный портрет. Редуцированный человек, так глубоко замкнутый в себе, что его едва можно узнать. Выберется ли он снова из своей скорлупы?

Об этом я думаю в связи с «Чайкой», которую играет Дойчес-театр, театр, который стал показателем. Медведенко, учитель Чехова, стал тоже своего рода показателем. Все сразу резко отворачиваются от тучного человека, который свою заурядность выгоняет как страх. Кристоф Франкен играет этот второстепенный персонаж жизни со всей тяжеловесной паникой его тела, стремясь сделать себя невидимым для тех, у кого он вызывает только отвращение. Яростнее всего отвращение к нему у его жены Маши, у которой неудавшаяся любовь перегорает в ненависть.

Все любят здесь каждого, кто любит кого-то другого. Но есть ли это вообще любовь? То, что здесь, на открытой сцене, будто случайно навязывается, есть глупая повседневная процессия, злая мечта смешного человека. Побочных фигур при этом нет. Как Гош открывает (заново) у Чехова тайну человеческой комедии, над которой едва не плачешь, это зал чувствует с интенсивностью, от которой не защититься. Не трагедии вымирают, мы просто не замечаем их, воспринимаем как обычное явление. Те, кто собирается здесь, в поместье, к примеру Аркадина, сильно напоминают «Круг лиц 3.1» Ларса Норенса – нищие образы, только на высшем уровне.

Юрген Гош проводит с деловитой мощью дугу от Шекспира к Чехову. И он точно находит болезненную точку. Светлый день не хочет ничего знать о скрытой ночной стороне. Ночь шепчет, что здесь сплошной обман, это вообще не жизнь, даже не ее тень, а вообще ничто. Действующие масштабы успеха, счастья, веры и красоты ≈ все абсурдны, все ничего не стоят. Еще хуже: искаженные, разрушенные.

В чеховских пьесах всегда сознательно отодвигается, но вместе с тем становится все неотложнее вопрос: как следует правильно жить, когда собственно вообще больше жить не можешь? Целые биографии состоят из пропущенных моментов. Но это имеет веские причины, так как некоторые не пережили слишком основательной коррекции жизни.

Разумеется, Юрген Гош не только современный режиссер, но и одновременно устаревший, насколько и каждый, кто все еще ищет «всего (целого) человека» – и будет таким в воспоминаниях. (В 90-х годах было время, когда Гош был только чуть устаревшим, в театре под руководством Томаса Лангхофа). Современный человек распался на чистые подфункции. «Целый человек» был бы утопией, которая здесь кажется почти забытой. Фантомная боль. Нина, однако, хочет испытывать эту всю боль всю жизнь и хватается за нее с неумением новичка, который следует своей мечте и не знает, что она скрывает в себе кошмар. Искусство поражает некоторые жизни, как стрела Амура поражает влюбленных. Такой Нины, как у Кэтлин Моргенайер, мы еще не видели. Так хрупка и так сильна в своей хрупкости мечтательница, которая единственная имеет здесь ясный взгляд на жизнь. Ей не нужно рассказывать о нечестивой стороне актерской профессии – она сама все знает и у нее на лбу написано большими буквами ТЕМ НЕ МЕНЕЕ, которое уверенно ведет ее в конце концов на дно, но не дает ей испачкаться.

Что могло бы стать нитью действия, появляется в режиссуре Юргена Гоша. Скука играет при этом особую роль. Так как Тригорин разрушает из скуки свою жизнь, в которой он делает Нину на короткое время своей возлюбленной, и потом позволяет упасть – и вскоре не может вспомнить об этом. Но Нина в спектакле не уничтожена. Такой Тригорин, как здесь, бессилен. Она сильно ранена жизнью, как и каждый, кто не довольствуется быть подфункцией. И она поэтому остается единственным настоящим человеком среди Сорина (Кристиан Грасхоф), Дорна (Петер Пагель), управляющего имением (Бернд Штемпель) и его жены (Симона фон Цглиник). Только Маша Майке Дросте становится ей родной по духу темной сестрой.

Это ≈ великая в своей холодной сдержанности анатомия пьесы и новое вдохновение одновременно! Постановка, в которой осмыслен опыт об опустошающем упадке и не имеющейся более в наличии альтернативы деморализации. Костя застрелился в конце, как доказательство тому, но Нина уезжает в захолустье, жить в своих грезах.