Запродав свою душу

Полемист и возмутитель спокойствия Джон Максвелл Кутзее. Фото Reuters

Среди сотен тысяч белых, бежавших после отмены апартеида из Южной Африки в англоязычные страны, был один, смена жи­тельства которого – на австралийское – была объявлена «изменой родине», хотя он деликатно объяснял свой переезд тем, что был пленен духом и красотой новой страны его постоянного места жительства, а заодно ссылал­ся на американского поэта Томаса Стернза Элиота, который уехал из Америки в Англию. На самом деле бегство Джона Максвелла Кутзее было следствием не только объективных причин – прихода к власти в его стране черного большинства, но и субъективных: его откро­венный до рези в глазах и острый, как бритва, роман «Disgrace» («Бесчестье») о постапартеидной Южной Африке был встречен в штыки «передовой общественностью», а сам писатель подверг­ся не просто критике, а травле. Тем не менее в 2003 году, уже живя в Австралии, писатель-изгнанник получил Нобелевскую премию по литерату­ре (он также лауреат Иерусалимской литературной премии). После этого вышли и выходят его новые романы, в том числе «Элизабет Костелло», «Дневник дурного года» и год назад любовная эпитафия «Поляк» – всего порядка двух дюжин книг. Он не только плодовит, как крольчиха, но и талантлив, как бес.

Я читал несколько его романов по-английски и в очень точных переводах на русский. Еще до отмены апартеида Кутзее изложил свои футурологические опасения в романе-притче «В ожидании варваров». Но открытым текстом, отбросив всякую политкор­ректность, он режет правду-матку в помянутом романе «Бесчестье» – о постапартеидных, мягко говоря, безобразиях в Южной Африке, где черные обращаются с оставшимися белыми еще хуже, чем белые обращались с черными в период апартеида. За этот роман он был осужден даже Надин Гордимер, своим другом и другим нобелев­ским лауреатом по литературе из Южной Африки. Она вообще полагала, что писатель должен сочетать литературную деятель­ность с общественной, что сама она и делала, продолжая – в отли­чие от многих белых беженцев – жить в Южной Африке до самой смерти. Кутзее, напротив, считает художество самодостаточным, чтобы выразить себя всяко: психологически, исповедально, духовно, политически. А потому живет анахоретом, редко выползая из своей писатель­ской норы на свет божий.

Даже в «Бесчестье», весьма политизированном, а потому вызвавшем такой ажиотаж романе, писатель избегает прямогово­рения и оперирует чисто художественными образами. «У меня нет стремления доказать какие-то идеи, – сказал он в одном из редких интервью. – Я лишь тот, кто стремится к свободе». Именно этим стремлением к свободе и объясняется бегство Кут­зее из Южной Африки и его откровенная, бесстыдная до непри­личия проза.

Вот ее образчик:

«В этом есть своя логика: кто не знает, что ему делать с жен­щиной, лежащей в его постели, вряд ли знает, что написать на лежащей перед ним бумаге. Я теперь не всегда понимал, поче­му лишь одна из частей моего тела, с ее неразумными прихотями и лживыми посылами, заслуживает в роли проводника страсти наибольшего предпочтения. Порой этот орган представлялся мне совершенно самостоятельным существом, паразитирующим на мне безмозглой тварью, чьи когти так прочно вросли в мою плоть, что отодрать их мне не под силу. С какой стати я должен таскать тебя на себе от женщины к женщине, спрашивал я; не­ужели только потому, что ты родился без ног?» («В ожидании варваров»).

Горючая смесь высокого интеллектуализма с тонкой эро­тикой, жесткого рационализма с беспросветным пессимизмом делает этого бывшего южноафриканца, а ныне австралийца не­ похожим ни на одного современного писателя. Если, по Фрейду, человек проявляется в оговорках и описках, то Кутзее проговорился целым романом, по которому можно судить о генезисе его прозы. Это роман о Достоевском «Осень в Петербурге», где вымышленный «Достоевский» рассуждает очень похоже на настоящего, задумывая написать книгу, пропитанную злом: «Для чего? Чтобы избавиться от зла или чтобы порвать с добром окончательно?» Кутзее воссоздает правдоподобную до жути петербургскую атмосферу романов Достоевского, но при этом вольно манипулирует биографическими фактами. Собственно, это вовсе не байопик в жанровом смысле, а скорее портрет писателя, написанный свободно и похоже, но без скрупулезного воспроизведения его curriculum vitae. Напротив, автор заимству­ет некоторые «факты» из романов самого Достоевского: напри­мер, убийство его сына «нечаевцами» – явная реминисценция из «Бесов».

Роман Кутзее – о встрече «Достоевского» с персонажами своих книг, прошлых и будущих. Главный герой – релятивист и самоед, даже собственные романы кажутся ему извращающими истину, сделкой с Люцифером: «Я выбрал кривую дорогу и увожу ею детей в область тьмы», – размышляет «Достоевский» о своих романах в романе Кутзее. Наверное, в этом портрете пи­сателя, написанном писателем же, много не только от портре­тируемого, но и от портретиста. Однако точнее будет сказать, что Кутзее научился многому у Достоевского – в том числе быть «адвокатом дьявола», которому художник – в большей или меньшей мере, но любой – запродает свою душу, обращая окрестную жизнь в материал для своего искусства: «Жизнь без чести, предательство без предела, исповедь без конца».

Чье это творческое кредо – вымышленного литературного персонажа «Достоевского» или реального автора Джона Мак­свелла Кутзее? В Нобелевской лекции, которую новоиспечен­ный лауреат неожиданно посвятил взаимоотношениям двух ли­тературных героев прошлого – Робинзона Крузо и Пятницы, Кутзее отстаивал право писателя преображать текущие собы­тия в литературные сюжеты. Собственно, так он и делает в сво­их полемических романах, включая «Бесчестье», которое вызвало больше всего споров. Профессора литературы Дэвида Лури англо-еврейского происхождения за скандальную связь с цвет­ной изгоняют из университета, он живет на ферме и работает уборщиком; несколько чернокожих (включая подростка) зверски его избивают и на его глазах насилуют его дочь; на каком-то празднестве Лури узнает одного из насильников, но в постапар­теидной Южной Африке белому невозможно пожаловаться на черного, нет такой инстанции! Дочь – изнасилованная, унижен­ная, растоптанная, оскверненная – не только не жалуется в полицию, но, забеременев, решает сохранить ребенка и продолжает жить на ферме. В Кейптуане, куда Лури возвращается спустя три месяца, его ждет разгромленная квартира. Вот почему сотни ты­сяч белых и бежали из этой «новой», а на самом деле погромной страны, какой стала Южная Африка. Но кого это теперь волнует?

Отволновались, когда боролись с апартеидом.

Литературные коллеги дружно осудили «Бесчестье». По­мянутая Надин Гордимер заявила, что чернокожие в романе не похожи на человеческие существа, а сюжетная ситуация неправ­доподобна: весь ее опыт жизни в Южной Африке говорит, что невозможно представить, чтобы черная семья покрывала насиль­ника только потому, что он один из них. «Если это единственное, что Кутзее извлек из постапартеидной жизни в Южной Африке, его можно только пожалеть», – заявила она о своем друге.

Еще жестче отозвался о Кутзее другой его земляк-писатель Крис ван Уик, назвав «Бесчестье» расистским романом. И на­конец, Африканский национальный конгресс обвинил Кутзее в том, что он дает в своем романе брутальное представление о черном человеке, который вынуждает (эвфемизм!) белую женщину спать с ним и ведет себя как варвар. И даже в том, что профес­сор Лури кончает свою научную карьеру в приюте для живот­ных (с учетом яростной защиты писателем-вегетарианцем прав животных, когда птице- и скотофермы он сравнивал с лагерями смерти), увиде­ли намек на то, что права животных ему дороже, чем права человека. Почему нет? Только потому, что человек возомнил себя венцом творения? Однако за этот дружно обруганный у него на родине роман Кутзее получил одного из двух своих «Букеров», а спустя пару лет – Нобелевскую премию. Ситуация, знакомая и понят­ная русскому читателю: Бунин, Пастернак, Солженицын, Бродский.

Между прочим иносказательно-предсказательный роман «В ожидании варваров» написан еще в 1980 году, до отмены апартеида. Правда, там нет ни слова о Южной Африке, там речь идет о не­коей империи, которая «создала особое время – историю. Тому времени, что плавно течет по кругу неизменной чередой весны, лета, осени и зимы, Империя предпочла историю – время, ме­чущееся зигзагами, состоящее из взлетов и падений, из начала и конца, из противоречий и катастроф. Жить в истории, покуша­ясь на ее же законы, – вот судьба, которая избрала для себя Им­перия». Это к тому, что невозможно вернуть историю вспять, жизнь человека предопределена его судьбой, считает писатель-детерминист.

В «Бесчестье» Кутзее снимает маску-аллегорию и говорит о своей стране прямым текстом, жестко, обнаженно, безжалост­но, без прикрас и экивоков. В качестве кого выступает писатель на этот раз? Свидетель? Публицист? Социолог? Этнограф? Антрополог? В том-то и дело, что писателя интересует прежде всего духовный опыт человека в экстремальных условиях: даже не как выжить, а как сохранить человеческое достоинство.

Поскольку боль – не нарушенье

правил:

страданье есть

способность тел,

и человек есть испытатель

боли.

Но то ли свой ему неведом,

то ли

ее предел.

Это из «Разговора с Небожителем» Иосифа Бродского.

Недаром, кстати, Кутзее был одним из немногих признавае­мых Бродским современных прозаиков. Думаю, не только проза сама по себе, но и независимое и мужественное поведение Кут­зее восхищало нашего поэта. Помимо того что прозаик, Кутзее – еще и кабинетный ученый: лингвист, литера­туровед, критик. И на тебе: полемист, возмутитель спокойствия, enfant terrible! Писатель мало того что неполиткорректный, но неудобный во всех отношениях. Однако он так талантлив, что мир вынужден признавать его скрепя сердце. Одно из доказатель­ств этого признания – фильм Стива Джакобса по роману «Бес­честье» с Джоном Малковичем в главной роли. Он сохранил на экране остроту, напряг и пессимизм книги Кутзее. Тем не менее я предпочитаю слово кадру. Не всегда, но в данном случае – безусловно.