И с обеих сторон Строгино

Поэт Александр Тимофеевский. Фото Евгения Лесина

Мы были уверены, что подзаголовок этого текста будет другим. Не «со дня рождения», а «к 90-летию». Так всегда бывает. Любишь человека и поэта, привыкаешь к тому, что он есть, и кажется, что так будет всегда. Увы. Поэт и сценарист Александр Павлович Тимофевский (1933–2022) умер 7 января прошлого года. Мы его знали и любили, теперь хотим вспомнить. Отрывочно, лично, как умеем, как получилось.

Бежал в детскую литературу

Евгений Лесин

Меня с Тимофеевским познакомил писатель и издатель Юрий Кувалдин (1946–2023). Тоже, к сожалению, недавно умерший. Познакомил в 1998 году. Кувалдин издал книгу стихов Тимофеевского «Песня скорбных душой». Едва ли не первый сборник «взрослых» стихов Александра Павловича. Тимофеевский много писал для детей, ничего другого у него издавать не хотели. Обычное дело в СССР. Писатели, которых не печатали, бежали в тамиздат и/или в самиздат. А еще и в детскую литературу. Что нередко совмещалось с самиздатом и тамиздатом. Во всяком случае, первые стихи Александра Тимофеевского были напечатаны еще в рукописном альманахе Александра Гинзбурга «Синтаксис» (1959–1960). Альманах то был непростой, в первом выпуске, к примеру, можно было среди прочих прочесть Николая Глазкова, Игоря Холина, Александра Аронова, Генриха Сапгира. Во втором – упомянутого Тимофеевского, Булата Окуджаву, Беллу Ахмадулину. В третьем – Иосифа Бродского, Глеба Горбовского, Александра Кушнера. И многих других. Четвертый номер «Синтаксиса» не вышел – Гинзбурга арестовали.

Время, как видим, было веселое, интересное. Но не жить же одним самиздатом, а в детскую литературу и в самом деле брали тех, кого не принимала официальная «взрослая» печать. Самая знаменитая детская вещь Тимофеевского – песенка крокодила Гены («Пусть бегут неуклюже…»). Вроде бы она его прославила, а с другой стороны, она же и раздражала его. Кстати, не так давно немецкий рэпер Liaze (Элиас [Илья] Рейзвих) сделал кавер-версию песенки, сохранив мелодию Шаинского, но сделав соответственную стилю аранжировку, и исполнил ее на немецком языке. Она оказалась в топе немецкого YouTube. Элиас родился в 2003 году во Франкфурте-на-Майне в семье эмигрантов из России, где жил в крохотной квартирке с родителями, братьями и сестрами, и советская песенка оказалась созвучна его тогдашним переживаниям. Вот и обрела теперь жизнь в новомодном формате.

Было у Тимофеевского еще одно «нелюбимое» стихотворение. Уже взрослое. Но его тоже постоянно цитируют: «Он ищет читателя, ищет / Сквозь толщу столетий, и вот – / Один сумасшедший – напишет, / Другой сумасшедший – прочтет...». Замечательные стихи, но ведь есть и другие. Помню, на вечере памяти Александра Павловича в клубе «Гоген» я сказал, что Тимофеевского раздражало, когда кто-то при нем цитировал упомянутые строки. И – кто бы сомневался – чуть ли не следующий выступающий начал взахлеб декламировать: «Один сумасшедший – напишет…»

Жил Тимофеевский в самом центре. Я много раз бывал у него. И один, и с товарищами. Были мы у него с Игорем Яркевичем (1962–2020). Были как-то раз и втроем с моими сегодняшними соавторами – Андреем и Леной. Выпивали и закусывали, любовались его женой Наташей – Натальей Дьяковой. С почтением глядели на главу семьи – кошку Серафиму Ивановну.

Но самое важное все равно стихи. А их забыть невозможно: «…Наша совесть снегами завалена, / На три метра промерзла во льду, / А квитанция в сейфе у Сталина, / А сам Сталин с тем сейфом в аду. // Нам надели халатики серые, / Завязали узлом рукава, / И мы сами не знаем, что делаем, / И не те повторяем слова. Где ж ты, где ж ты, полоска бетонная? / Где ж ты, линия взлетных огней? / Где ж ты, темная ночка бездомная? / Где ж ты, резвая тройка коней? Вот выносят нас кони заветные / Прямо к морю, и в блеске луны / Сосны темные, рыла ракетные / И Италия с той стороны. // Ходят по морю волны, как пленники, / Бьют о берег, и всюду одно: / И у нас, и в Италии – Мневники, / И с обеих сторон Строгино».

Неуклюжи и кентавр Сандалетов

Андрей Щербак-Жуков

Сам образ Александра Тимофеевского, поэта тонкого и ироничного, невольно вызывает желание пошутить. Поэтому начну текст, словно пародируя своего друга и соавтора... Меня с Тимофеевским познакомил Евгений Лесин. Дело было летом на книжном фестивале non/fiction. Тогда он был еще в Центральном доме художника. Меня потрясло, насколько молод душой человек, песню на стихи которого я слышал в глубоком детстве… Он сам потом перефразировал ее рефрен, назвав очередную книгу «Пусть бегут неуклюжи». Кто это? Такие загадочные существа.

В его способности посмеяться над собой я убедился, когда вышла сказочная книга моего друга, музыканта, известного по группе «Зимовье зверей», Константина Арбенина. Это приключения рыцаря Николая и его оруженоски Мани. Есть там и такой замечательный персонаж, как кентавр Сандалетов. Костя с радостью и удивлением рассказал мне, что едва знакомый с ним Александр Павлович, прочитав эту повесть, позвонил ему из Москвы в Питер и поведал: «Этот кентавр – я! Это ты про меня написал!» Вот такой это был удивительный человек. Не просто человек – кентавр, соединявший в себе несколько поэтических сущностей. Об одном жалею: поздно я с ним познакомился, столько замечательных встреч могло бы состояться.

Автограф Тимофеевского на книге «Метаморфозы в Сиракузах».  Фото Елены Семеновой

Елена Семенова

Александр Павлович меня интересовал, хотя мы не были знакомы и взрослых его стихов я почти не читала. Помню, что уже и Лесин с Екатериной Богдановой побывали у него в гостях и сделали с ним интервью (Катя дала чудесные фото его тогдашнего кота), а у меня все как-то не получалось с ним познакомиться. Ну, не складывалось! Даже в 2015 году, когда мы вручали Тимофеевскому премию «Нонконформизм» и я предстала в шокирующем наряде, состоявшем из верстальных листов «НГ-EL» и лавровых листиков. Просто Александр Павлович был уже человек пожилой (хотя совершенно классный и адекватный). Он, конечно, видел, что какая-то девица голышом бегает и даже за столиком с ним сидит (он прекрасно, благодушно на это реагировал), но соотнес/соединил он мою внешность и мою личность не сразу.

Это случилось только на его поэтическом вечере, презентации его книги «Избранное». Вечер проходил в 2019 году (то есть за три года до смерти!) в большом актовом зале в Газетном переулке, в интеллектуальном клубе «Культурное дело», которым руководит Михаил Кукин. Зал был полон! Мы пришли туда большой журналистско-поэтической компанией. Александр Павлович – между прочим, хочу это подчеркнуть – несмотря на годы, всегда замечательно выступал – ярко, артистично и внятно читал стихи. Стихи, наполненные и тонкими лиризмом, и грустной иронией (по отношению к другим и к себе), и философией, и просто искристым озорным юмором. И вдобавок поэт умно и остроумно отвечал на вопросы, задаваемые публикой. И вот тогда я решилась подгрести к нему и в ответ на подаренную книгу «Избранное» вручить ему книгу своих детских стихов. Помню, что, несмотря на то что я шла к нему в длинной очереди желавших получить автограф, Александр Павлович вдруг в какой-то момент «пробудился», зашевелил своими косматыми седыми бровями и сказал что-то вроде «Листик? Кто такой Листик? Так это вы – Листик?» И вот с этого момента он меня идентифицировал.

И вот когда я начала для него существовать, началась кардинально другая, правда, к сожалению, очень короткая эпопея. Не помню, что было в начале. Наверное, переписка в социальных сетях, когда я не сразу поняла, что этот большой мальчишка относится к этому всему как к игре и пишет заведомо парадоксальные, провокационные, смешные комментарии. Я стала размещать посты, посвященные ему, с его стихами, например из стихотворения «Друзьям»: «Друзья мои ушли давно, / А я один зачем-то выжил. / И вот сижу, гляжу в окно / И пялюсь в небо – вдруг увижу? /Так, шутка, но когда-нибудь, / Душа, достигнув идеала… / И тут меня кольнуло в грудь – / Когда-нибудь уже настало. / Метаморфозы бытия / Никто не согласует с нами… / Возможно, лучшее из я / Уже гуляет там с друзьями. И для меня открылось вдруг, / Что глазу было незнакомо, / Нет смерти, разомкнулся круг, / Бескрайность вместо окоема, / И нет конца у тех аллей, / Где я иду от счастья плача. / Как я не понял, дуралей, / Что и не может быть иначе, / Что я уже среди своих, / Ну пусть не весь, пусть на две трети. / А на земле остался жмых, / Отжимки лишь на этом свете».

А Тимофеевский отвечал в комментариях разное, но всегда задорное и неожиданное: «Листик, то, что вы путаетесь в ударениях, еще можно вам простить, но то, что вы не заметили моей книги «Кулинария эпохи застолья», из которой ясно, что я главный повар России, простить невозможно!!!»; «Прекрасные стихи! Слава богу, ничего общего не имеют с вышеупомянутым Робертом Рождественским»; «Назидательные сны, – любите домашних животных (собак, кошек, мышек), а также древнюю литературу, Гомера, Сэлинджера, Чехова. Особенно Антошу, он вам должен понравиться»; «…а еще Кровавая Мери, если осторожно с ножа налить и хлобыстнуть – полрюмки прозрачное белое, полрюмки ярко-красное, сердце радуется, даже грибка не надо. Впрочем, соленый масленок никогда не помешает. Но всего лучше чача. Нет, армянский самогон. Закончится апокалипсис, приглашу в гости, покажу. А пока правило – нож прижимается к внутренней части рюмки плотно перпендикулярно. Рука не дрожит. Водку лить осторожно тонкой струйкой». А вот экспромт на пролет утки мимо моего балкона: «Мы победили бы корону, / сразив мгновенною атакою, / когда бы мимо всех балконов / летали утки громко крякая!» и реакция на то, что я голая полетала на параплане: «...не туда звонил по утрам, // где спала ты в своей светелке, // а на Брокен, куда к чертям // отправлялась ты на метелке!» Ну, и так далее. Весь этот искристый водопад не процитируешь.

А ведь еще были и телефонные беседы, в которых Александр Павлович первым из детских поэтов высоко оценил мою книгу «Камушек, фантик, цветок», читал экспромты, я рассказывала, что мама приготовила азу по рецепту из его книги «Кулинария эпохи застолья», а он мне – как он полюбил живопись Модильяни, и мы сходились на этой любви. Я спрашивала: «А как поживает Серафима Ивановна?» «Серафима Ивановна разлеглась сейчас в такой неприличной позе, что мне даже передать вам неудобно», – со смехом отвечал Тимофеевский. Очень сожалею, что не удалось общаться с ним в последние дни, в суете ковидных времен не получилось быть на прощании. Но, может быть, это и хорошо: он остался в памяти живым. Последний раз видели его, когда приходили в гости с Женей и Андреем. Александр Павлович уже был болен, почти не вставал. Он подписал нам книгу «Метаморфозы в Сиракузах»: «Елене, Жене и Андрею я отдаю все, что имею». Жена Наталья показывала нам огромного (3 см) таракана в баночке, такие благородные особи, оказывается, водятся в центре Москвы, Александр Павлович, несмотря на запрет, все-таки выпил с нами одну рюмочку. Конечно, шутил. А что же – нет? Бодрость, озорство, гедонизм, страсть к жизни он не терял даже в самые тяжелые моменты. И нам его ужасно не хватает.