Да и кому ж теперь легко...

Сначала он грешил, а потом карал.  Нюма Проспер Блан де Лабарт. Портрет Михаила Николаевича Лонгинова. 1846. Эрмитаж

литературе!

Да и кому ж теперь легко?

У нас подвержены цензуре –

В сосцах кормилиц молоко,

И лепет колкого народа,

И пылкой юности мечты,

И честь, и совесть, и свобода,

И песен пестрые цветы!

У нас, в видах на помощь божью,

Живая речь запрещена

И между истиной и ложью

Стоит цензурная стена

Да лес штыков непроходимый...

Какого ждать уж тут добра?

Да ты куда?

– Прощай, родимый!

Пойду проситься в цензора...

Это отрывок из стихотворения поэта-сатирика, пародиста и юмориста Петра Шумахера (1817–1891), посвященного главному цензору и начальнику Главного управления по делам печати в царской России Михаилу Николаевичу Лонгинову (1823–1875), которому на днях исполняется ровно 200 лет. Известный в ту пору Шумахер (он кончил жизнь нищим поэтом-приживалой, а в зрелости был эксцентрик, шансонье, наряжался Вакхом и катался в обнимку с нимфами в баню, обмахиваясь березовыми вениками, словно лаврами) много от Лонгинова настрадался. Например, первый его сборник стихов был запрещен цензурой, тираж уничтожен, а против автора мгновенно возбудили уголовное дело по статьям «Цинизм» и «Политические нападки против существующего строя», поэтому даже пришлось на время покинуть Россию. За издание нашумевшей книжки Шумахера за границей взялся другой наш юбиляр, знаменитый писатель Иван Тургенев (1818–1883).

Что объединяет этих двух персонажей, Лонгинова и Тургенева, кроме того, что они были современниками, один писал, а другой, очевидно, запрещал? Во-первых, несколько лет чиновник Лонгинов служил губернатором Орловской губернии, где находится имение Тургенева Спасское-Лутовиново, но не это самое интересное. На самом деле ненавистник свободы, шалости, фривольностей, игры, злой душитель вольного слова, ужесточитель цензурных правил, консерватор и мракобес Михаил Лонгинов начинал свою молодость как неистовый либерал из круга журнала «Современник», вольнодумец и, главное, талантливый автор водевилей, срамных стихов и порнографических поэм. В зрелости он стал страстным библиографом, собирателем редких книг, в молодости публиковал дотошные историко-литературоведческие статьи, а талант литератора проявил еще с детства, тем более что одним из учителей его был ни много ни мало сам Гоголь. Выведенный в пьесе Некрасова «Медвежья охота» под именем молодого человека Миши с двойным подбородком, Лонгинов говорит:

Что делать!

Я – писатель не для дам,

Серьезно я за славою поэта

И не гнался. Но есть и у меня

Серьезные труды…

На что собеседник издевательски прерывает его насмешкой: мол, знаю я эти труды, всякие изыскания о том, к примеру, в каком году Фонвизин читал свой труд Екатерине II…

Ярый западник Тургенев плохо влезал в скрепы. Яков Полонский. И.С. Тургенев. 1881. Институт русской литературы  (Пушкинский дом) Российской академии наук, СПб.

…Ужель, о Лонгинов,

ты кинул нас навек,

Любезнейший поэт и редкий

человек?

И что же! Нет тебя меж нами,

милый

друг!

И даже – верить ли? –

ты ныне свой

досуг

Меж недостойными

безумно убиваешь!

В купальне без штанов

с утра ты

заседаешь;

Кругом тебя сидят нагие

шулера,

Пред вами водки штоф,

селедка и икра.

Вы пьете, плещетесь –

и пьете вновь до

рвоты.

Какие слышатся меж вами

анекдоты!

Цензор-порнограф – это загадочно и страшно, как встретить сфинкса. Фернан Хнопфф. Ласки сфинкса. 1896. Королевский музей изящных искусств, Брюссель

Непристойные, юмористические и сатирические стихи группы друзей-литераторов тот же Дружинин называл в своих дневниках чернокнижной словесностью. Сюда же можно приписать известную поэму про Луку, авторство которой многие приписывают Лонгинову. Сборник непотребных стихов Лонгинова даже, кажется, вышел в Европе.

Пишу стихи я не для дам,

Все больше о... (тут мы цитировать, увы, не можем. – «НГ-EL»)

Я их в цензуру не отдам,

А напечатаю в Карлсруэ.

По другой версии, сборник был издан уже в бытность Лонгинова главным цензором в целях его дискредитации, и весь тираж был скуплен и уничтожен автором. Забавно, что примерно в это же время Тургенев писал Павлу Анненкову о желании устроить «злую шутку» Лонгинову, «взять, да напечатать его стихотворения за границей».

В это время Лонгинов уже превратился во врага живого слова, который гонялся за сочинениями Дарвина (Алексей К. Толстой даже посвятил этому стихи со строками «Брось же, Миша, устрашенья, / У науки нрав не робкий, / Не заткнешь ее теченья / Ты своей дрянною пробкой!»), который присуждал к уничтожению всю книгу, если цензуру не проходила только одна страница, возмущая этим даже коллег-цензоров, который казнил и ощипывал все периодические издания.

Невозможно было узнать в нем веселого человека, что двадцатью годами ранее играл и шалил в стихах и, будучи членом Общества любителей российской словесности, боролся за свободу печати.

Литераторы его ненавидели, а после его внезапной кончины разразились десятками радостных эпиграмм и эпитафий в духе вот этой, сочиненной поэтом, критиком и переводчиком Дмитрием Минаевым (1835–1889):

Стяжав барковский ореол,

Поборник лжи и вестник мрака,

В литературе – раком шел

И умер сам – от рака.

Было и еще кое-что, что связывало Тургенева и Лонгинова. И того и другого вызывал на дуэль Лев Толстой. Участники конфликта были еще молоды и понятия не имели о своей будущей кардинальной идейной трансформации. На какой-то жаркой вечеринке Некрасов с Толстым резались в карты, тут Некрасову принесли письмо от Лонгинова, тот зачем-то отдал Толстому его читать, а в письме, как назло, заявлялось, что Толстой со своей дрянной душонкой не разделяет каких-то там либеральных взглядов. Толстой разозлился и настрочил обидчику грубое письмо с вызовом на дуэль, но Некрасов, назвавшись истинным виновником их дрязги, с трудом замял историю. Сегодня Лонгинова помнят, пожалуй, только специалисты. А ведь фигура это не только любопытная, но и актуальная в наши дни.