А по ночам гуляет Сталин

Самым значительным литературным центром, находящимся недалеко от столицы, по праву считается Переделкино. Фото с сайта www.pro-peredelkino.org

В 1933-м на территории имения началось строительство писательского городка, утвержденное постановлением Совнаркома «О строительстве «Городка писателей» от 19 июля 1933 года. Городок вошел в состав образованного в 1934 году Литературного фонда СССР. Считается, что инициатором создания места отдыха для писателей был Максим Горький, рассказавший Иосифу Сталину о европейских загородных резиденциях деятелей культуры.

Среди всевозможных благ, предоставляемых членам Союза советских писателей, значилась и возможность пожить на литфондовской даче. В дачном поселке, по мнению советских идеологов, должны были работать лучшие спецы в области литературы, новая аристократия. Отчасти так оно и было. Среди насельников мы видим Пастернака и Чуковского в Переделкине, Ахматову в Комарове. Но все-таки большинство составляли не они, а литературные функционеры и идеологически выдержанные товарищи, с которыми андеграунд, естественно, дело не имел.

Загородные писательские центры знаменовали собой официоз. Они артикулировали симметрично неравноправный диалог внутри писательского цеха. Выделенные в особую касту литераторы совместными усилиями создавали локальные тексты тех местечек, где отдыхали. Андеграунд вносил уточнения, расставлял свои акценты.

Самым значительным писательским центром, находящимся недалеко от столицы, по праву считается Переделкино. Здесь, на дачах и в доме творчества, побывало немало знаменитостей.

Переделкинский текст русской литературы существует в двух регистрах. С одной стороны, он отсылает нас в пространство писательского уединения, созерцательной жизни, в которой природное и культурное недалеко отстоят друг от друга. С другой – это область спора, борьбы. Механизм становления переделкинского текста подчинен схеме «вызов – ответ». Здесь скачет напряжение между официозом и андеграундом. При этом на стороне андеграунда нередко играют имеющие вполне себе официальный статус авторы, не задействованные идеологической машиной. Частная жизнь становится внутренним, «местным» ответом партийному, столичному, «внешнему» взгляду. Образно говоря, Пастернак отвечает на нападки Симонова копанием грядок в огороде. Но есть и вербальные возражения.

Бахыт Кенжеев («В Переделкине лес облетел», 1981) с легкой улыбкой показывает работника умственного труда:

Разъезжаются дачники, но

вечерами по-прежнему в клубе

развеселое крутят кино.

И писатель, талант свой

голубя,

разгоняет осенний дурман

стопкой водки. И новый роман

(то-то будет отчизне

подарок!)

замышляет из жизни свинарок.

Член писательской организации работает засучив рукава. А автора подполья охватывает тревога. Он представляет себе ноябрьский поселок, бутылку на полке: «Отхлебнешь – и ни капли тоски». Но нет, никто не приютит, пора возвращаться в город – зимовать и брать уроки гармонии

у дождей затяжных, у любви,

у дворов, где в безумии светлом

современники бродят мои,

словно листья, гонимые

ветром.

Юрий Кублановский едет в Апрелевку мимо переделкинской платформы («В электричке», 1978) и вспоминает засевших здесь литераторов:

Хорошо вам не знать недосыпа,

хитрый Межиров, глупый

Евтух,

Вознесенский, валютная липа!

Не великие тени беречь

вам дано за павлиньей

террасой,

а коверкать родимую речь

полуправды хвастливой

гримасой.

Поэт проводит резкую черту между «они» и «мы». И приглашает «их» на минутку окунуться в реальность:

Хороши бы вы были с лица,

словоблуды, лгуны и засони,

если б вас пригласили с крыльца

прокатиться в телячьем

вагоне!

Инициатором создания места отдыха для писателей был, судя по всему, Максим Горький.  Михаил Нестеров. Портрет А.М. Горького. 1901.  Музей А.М. Горького, Москва

А вот Александр Еременко, активно живший в самиздате в 1980-е, пафос снижает. Он тоже смотрит на официоз глазами человека подполья. Но работа с вторичными образами, обращение к центонной поэзии сдерживает эмоции. Его «Переделкино» – игра с цитатами и с именами классиков:

Направо – белый лес,

как бредень.

Налево – блок могильных плит.

И воет пес соседский, Федин,

и, бедный, на ветвях сидит.

Белый, Блок, Бедный играют чисто лексические роли, но они монтируют картину, где:

Играет ветер, бьется ставень,

а мачта гнется и скрыпит.

А по ночам гуляет Сталин,

но вреден север для меня.

Любопытные поэтические воспоминания о доме творчества оставил Владимир Попов. Он съездил туда в 1980 году – в гости к Арсению Тарковскому. Разговор вышел непростым, поскольку Попова представили в качестве ученика Кожинова:

Вадим Валерианович не раз

говорил:

– Володя, я опасный человек!

Я легкомысленно посмеивался

и только сейчас отчетливо

понял,

что выгляжу в глазах

Тарковского

совершенным плебеем.

Но все как-то устроилось, потек разговор:

Тарковский говорит о том,

что

в книжке «Зимний день»

не изменили

ни одной запятой.

…что Виктор Фогельсон –

замечательный человек

и опытный редактор.

…вот, Олег Чухонцев, сын

милиционера, а как чувствует

слово…

Стихи Попова на грани прозы и стиха, что уже интересно. К тому же здесь масса любопытных подробностей.

О Переделкине оставил свои впечатления и Евгений Рейн. Это стихи человека, прочно вмонтированного в либеральный официоз, хотя кое-какие нотки андеграунда у него проскальзывают:

Здесь до Лубянки верная

тропинка,

здесь до Кремля единый перегон,

здесь продавщица, ветреная

Зинка

вкушает довоенный патефон.

Здесь Каменев пристраивал

Вольтера,

здесь Бабель у чекистов

пировал,

здесь орхидеи лезли из вольера,

здесь на Парнас последний

перевал.

Переделкино для Рейна свое, пригретое, никаких негативных эмоций он не испытывает и даже не замечает невольной иронии, проскочившей в пафосных словах о Парнасе. Графоманы по определению не смогут подняться на Парнас. И Шпаликов (легенда дома творчества) им не поможет.

В перестроечные годы отношение к Переделкину как месту кормушки избранных деятелей меняется. Поэзия стремительно теряет читателей – у людей появилось слишком много новых забот. И пикировка с официозом перестала иметь особое значение. Виктор Кривулин в примирительном тоне замечает:

дача состоит из настроений

и прерывистой погоды

в переделкине и комарово

доживает фетровые годы

лирика родной земли и крови.

«Лирика родной земли и крови» уходит, конечно, в природу и в тот неторопливый ритм жизни, который был свойственен интеллигенции в позднее советское время.

Геннадий Айги в медитативном развороте схватывает бытие-во-времени. «Утро в Переделкине» (1961) переключает локальный текст на другой регистр:

и утро подробно

подробен и сад

и все при тебе

в этом доме подробны с утра

как будто возникшие каждый

в отдельности

только сейчас.

На этом можно было бы поставить точку. Но история Переделкино продолжается: несколько лет назад удалось перезапустить проект с домом творчества. Здесь снова бывают писатели, проводятся семинары.

Как сказал Кирилл Марков: «все вокруг постмодерн, переделки, но/ у кого-то билет в Переделкино».

Билет у кого-то действительно есть, только, как показал мой опыт подачи творческой заявки, предназначен он только определенному кругу. Союз советских приятелей, как шутя называли писательский союз деятели андеграунда, обладает способностью возрождаться в новых условиях.

Однажды Владимира Набокова спросили о его отношении к человеку, карабкающемуся из первобытной слизи. Он ответил, что относится к нему хорошо. Но тут же посетовал, что у того остается много этой самой первобытной слизи. Вот так же и с Переделкино. Да, советская слизь остается.