Нет, не рожден я биться лбом

Аполлон Григорьев – один из самых противоречивых гениев русской литературы.  Фото из книги Сергея Носова «Аполлон Григорьев: Судьба и творчество». 1990

Вот уж точно, получается по Тютчеву – «Нам не дано предугадать,/ Как слово наше отзовется». Аполлон Григорьев, получивший блестящее юридическое образование – юридический факультет Императорского Московского университета, знавший несколько языков (английский, французский, латынь, греческий) и переводивший, например, «Антигону» Софокла, «Школу мужей» Мольера, «Сон в летнюю ночь», «Венецианского купца», «Ромео и Джульетту» Шекспира, «Паризину», отрывки из «Чайльд Гарольда» Байрона, писавший оригинальные стихи, поэмы и прозу, на протяжении всей жизни страстно занимавшийся литературной и театральной критикой, ставший идеологом почвенничества (основы его зародились в 1850-е годы в «молодой редакции» журнала «Москвитянин»), написавший глубокие и искренние мемуары «Мои литературные и нравственные скитальчества», в душу народа, за который он так радел, запал именно романсами, и часто цыганскими. Поэт обожал цыган и их культуру, искусство, собирал и исполнял их песни и даже говорил по-цыгански. Частенько наведывался в табор за Серпуховской заставой, где его знали и принимали как своего.

На полке у меня стоят два голубеньких средней величины тома Аполлона Григорьева издания 1990 года, составил их и написал предисловие филолог, литературовед, культуролог, историк русской литературы Борис Егоров, много лет занимавшийся творчеством и биографией поэта, которые долгое время были малоизучены. До этого в начале XX века «вспомнили» про короткую (42 года), но бурную, яркую жизнь Аполлона Григорьева Александр Блок, написавший статью «Судьба Аполлона Григорьева» (журнал «Золотое руно», 1914), и Василий Розанов (статья «К 50-летию кончины Ап.А. Григорьева» в журнале «Новое время», 1914).

Как признают писавшие о поэте, трудно было найти натуру столь же сложную, противоречивую, мятущуюся, но при этом предельно искреннюю, верную влекущим ее идеалам. Взять хотя бы тот момент, что идеи и принципы романтизма, вошедшие в его сознание волею эпохи (Чайльд-Гарольд Байрона, Онегин Пушкина, Печорин Лермонтова) и воодушевлявшие его, по сути, шли вразрез, но в то же время как-то и уживались в Григорьеве с почвенничеством, главным создателем и идеологом коего он являлся. Ведь в почвенничестве неправильной и хищнической западнической натуре (вот они где, возможно, корни современного общественного раскола) противопоставлялась кротость русской души, явленная, скажем, в образах Маши и Савельича в «Капитанской дочке», в образе Самсона Вырина из «Станционного смотрителя».

И в то же время в возрасте 23 лет Аполлон Григорьев пишет:

Нет, не рожден я биться лбом,

Ни терпеливо ждать в передней,

Ни есть за княжеским столом,

Ни с умиленьем слушать бредни.

Нет, не рожден я быть рабом,

Мне даже в церкви за обедней

Бывает скверно, каюсь в том,

Прослушать августейший дом.

И то, что чувствовал Марат,

Порой способен понимать я,

И будь сам Бог аристократ,

Ему б я гордо пел проклятья…

Но на кресте распятый Бог

Был сын толпы и демагог.

Леонида Визард – вторая мучительная и безответная любовь Гри- горьева. Фото из фондов школьного музея села Владыкино

Горячая экзальтированная, но при этом мастеровитая поэзия Григорьева «пляшет» абсолютно от пушкинской и лермонтовской традиций – близка к ней и мотивами, и пафосом, и стилем. Одно из стихотворений того же времени вообще внутренне повторяет «Прощай, немытая Россия…» Лермонтова:

Прощай, холодный

и бесстрастный

Великолепный град рабов,

Казарм, борделей и дворцов,

С твоею ночью, гнойно-ясной,

С твоей холодностью ужасной

К ударам палок и кнутов.

С твоею подлой царской

службой,

С твоим тщеславьем

мелочным...

Талант стилизации и склонность к традиционной, нарративной поэзии, думается, были как раз подспорьем Григорьеву на его переводческой ниве. Чего не хватает ему, так это, наверное, отстранения, легкости, иронии, юмора – чаще всего он серьезен: если речь идет, допустим, о любви, подвергает предмет чувств и самого себя дотошному анализу и суду.

Есть выражения «баловень судьбы», «в рубашке родился»... Трудно представить себе выражения, менее подходящие к жизни и судьбе Аполлона Григорьева. От античного бога, имя которого он получил, у него были красивая внешность, обаяние, таланты (в особенности к поэзии и театральной критике, которой он упорно и успешно занимался, и в 1860-е ему удалось оживить этот засыхающий и увядающий жанр), было и трудолюбие, однако ему катастрофически не хватало везения и удачи. Родился он от связи титулярного советника Александра Григорьева с дочерью крепостного кучера, лишь после венчания родителей в 1823 году его забрали из воспитательного дома. И далее были труды, труды, труды – упорная учеба, старание через нее избавиться от комплекса неполноценности…

И, между прочим, сын крепостной уже в 20 лет организовал у себя дома философский кружок, в который входили Сергей Соловьев, Афанасий Фет, Яков Полонский, Константин Кавелин и др. В кружке активно обсуждали идеи Гегеля. Вообще, по сути, Аполлон Григорьев, ощутивший свое влечение к литературе, театру, всю жизнь находился в гуще литературных полемик и «драм», чрезвычайно много писал статей, фельетонов, очерков, не обходя своим вниманием значительных и не очень литераторов своей эпохи – писал о Николае Гоголе, Льве Толстом, любил и превозносил Александра Островского, Ивана Тургенева, Виссариона Белинского и Александра Герцена. А в период «молодой редакции» журнала «Московитянин» активно продвигал концепцию «органической критики», как бы близкой к славянофильству, но все же не совпадавшей с ним.

И вот тут возможно выявить суть натуры Григорьева. Будучи сам страстным и внезапным, он хотел насытить «русскую идею», идею самобытности русского народа, западным романтизмом, по сути, утопическим. Все равно что повенчать розу белую с черною жабой. Ну, или жабу черную с розою белой – кому как нравится. Страстного поэта и критика, часто, что называется, заносило, и читающей публике чрезмерные восторги и утопизм казались смешными. Над ним потешались, его не читали, даже не разрезали страницы журналов, где были его статьи. Он сотрудничал во множестве изданий, нигде долго не задерживаясь (журналы «Московский городской листок», «Библиотека для чтения», «Русское слово», «Русский мир», «Светоч», «Сын отечества» Альберта Старчевского, «Русский вестник» Михаила Каткова и др.). Постоянно метался между любимой Москвой и неоднозначным для него Петербургом. Еще со времен «Московитянина» Григорьев часто предавался с друзьями пьянству и разгулу (ну, цыгане и все дела, вы понимаете!).

Поэту не везло и в делах сердечных. Его первая возлюбленная, дочь доктора Федора Корша – Антонина Корш – предпочла ему Константина Кавелина. Позже Аполлон Григорьев женился на ее младшей сестре Лидии Корш, но брак был неудачным. В 1950-е он страстно влюбился в одну из первых женщин-врачей Леониду Визард, но и она вышла за другого, а Григорьев сохранял свое чувство к ней до самой смерти. Именно в период встреч с Леонидой Григорьев создал одно из лучших своих произведений – стихотворный цикл «Борьба».

С материальным положением тоже всегда были проблемы: под конец жизни поэт несколько раз сидел в долговой тюрьме, был выкуплен, но умер буквально спустя два дня от апоплексического удара (инсульта). Похороны на Митрофаньевском кладбище были крайне скромными. Однако по прошествии 200 лет оценивать это можно двояко. Ведь на них были ныне всемирно известный писатель Федор Достоевский, философ, публицист, критик, член-корреспондент Петербургской академии наук Николай Страхов, несколько знакомых литераторов и артистов и большая группа странных незнакомцев в обносках – соседи Григорьева по долговой тюрьме. Согласитесь, что даже публика, провожавшая поэта в последний путь, была противоречивой, как и его натура, – просвещенные мыслители и те, кого называют простым народом. Те самые носители русской идентичности. Вы чувствуете иронию? Ее нет, только скорбь и отчасти радость. Потому что и те и другие любят Аполлона Григорьева до сих пор.

Договори сестры твоей

Все недомолвки странные...

Смотри: звезда горит ярчей...

О, пой, моя желанная!

И до зари готов с тобой

Вести беседу эту я...

Договори же мне, допой

Ты песню недопетую.