Как свободно он монтирует куски

Юрия Левитанского трудно было вписать в ту или иную литературную группу. Фото с сайта www.levitansky.ru

Сказано, на мой взгляд, велеречиво, но несколько общо. Но – надо же было как-то прокомментировать. Гораздо более убедителен тот факт, что нобелевский лауреат стал одним из тех, кто продлил жизнь лауреата Государственной премии РФ: Левитанскому была необходима сложнейшая операция на сердце за границей – деньги на нее дали Иосиф Бродский, Владимир Максимов и Эрнст Неизвестный. И это уже не перекличка мистерий, а эстафета помощи, рука, протянутая коллеге по перу в тяжелую минуту, которая подарила Юрию Давидовичу еще три года… В субботу, 22 января, исполнится 100 лет со дня рождения поэта.

У меня в руках книга издания как раз того рокового 1996-го – «Меж двух небес», изданная бизнесменом Ильей Колеровым, тем, который помог Юрию Левитанскому побывать на Земле обетованной и выступить там с поэтическими вечерами, прошедшими с огромным успехом. Книга с некоторыми опечатками, тем не менее честное, добротное издание тех лет. Страницы не распадаются. Дизайн обложки скромен и строг – черное и белое, точно как сказано в сборнике 1970 года «Кинематограф», который прославил поэта: «Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!/ Кем написан был сценарий? Что за странный фантазер/ этот равно гениальный и безумный режиссер?/ Как свободно он монтирует различные куски/ ликованья и отчаянья, веселья и тоски!»

Но именно книгой «Меж двух небес» Юрий Левитанский вошел в мою жизнь. И хотя мне так и не довелось увидеть его вживую (могла бы побывать на его творческом семинаре в Лите, однако не сразу разобралась), вошел уверенно и убедительно, чтобы «навеки поселиться». И что поразило сразу, так это контраст между непримиримой гражданской позицией бывшего фронтовика, выступавшего против военных действий в Чечне, использовавшего церемонию вручения ему премии как трибуну, на которой заявить о несогласии с действиями власти, – и собственно его поэтическими текстами. Поэт как бы разделял эти стихии, дабы не пачкать высокое искусство с политикой. В них не было трибунности, брызжущего слюной патриотизма (именно он создает всегда ощущение фальши), не было и сарказма. Они были проникнуты такой искренней музыкой, таким глубоким и всепобеждающим лирическим потоком, таким накалом подлинного чистого пафоса, что часто трудно было не расплакаться.

Многие и многие строки уже прочно вошли в наше сознание наравне с пушкинскими, есенинскими, маяковскими, высоцкими. А ведь происходило это фактически методом «со станка»: «Каждый выбирает для себя/ женщину, религию, дорогу./ Дьяволу служить или пророку –/ каждый выбирает для себя»; «– Что происходит на свете? – А просто зима./ – Просто зима, полагаете вы? – Полагаю. – Что же из этого следует? – Следует жить,/ шить сарафаны и легкие платья из ситца./ – Вы полагаете, все это будет носиться?/ – Я полагаю, что все это следует шить»; «Кто-нибудь утром проснется сегодня и ахнет,/ и удивится – как близко черемухой пахнет,/ пахнет влюбленностью, пахнет любовным признаньем,/ жизнь впереди – как еще не раскрытая книга…»; «Собирались наскоро,/ обнимались ласково,/ пели, балагурили,/ пили и курили./ День прошел – как не было./ Не поговорили…»

В общем, цитировать не перецитировать! Тем более что множество стихов Левитанского положено на музыку (с учетом того, что сам он специально тексты песен никогда не писал), причем положено не официозными композиторами, а бардами – то есть по доброй воле, а не по государственному заказу. Это, хочешь не хочешь, говорит о том, что мы имеем дело с поэтом народным, роль которого, как порой кажется, несколько недооценена. Рискну предположить, что библейское выражение «Нет пророка в своем отечестве» тут несколько сбоит. Все отпущенные 74 года поэт прожил на родине, часто в неустроенности, в бытовой нужде, разделяя ее надежды и тяготы, счастье и горе.

Юрий Левитанский, Юлия Нельская-Сидур, Давид Самойлов, Галина Медведева-Самойлова.  Фото Э. Гладкова с сайта www.levitansky.ru

Понятие «пафос», так же как и понятие «патриотизм», сегодня весьма и весьма дискредитировано – и как раз тем фальшивым, показным, что в него вкладывают. Юрию же Левитанскому удалось реанимировать пафос. Он не стеснялся быть патетичным. Пафос на самом деле гораздо более честен и оголен, беззащитен, нежели ирония. Ирония при всем ее изяществе – это всегда в некотором смысле недомолвка, околичность, прятки. Пафос же идет в лобовую атаку, и, если в нем есть хоть малейшая неуверенность, он становится нелепым и смешным. Написать с искренним пафосом – сложное испытание, которое Левитанский выдерживал как никто.

Неоднократно отмечалось: Юрий Левитанский возродил глагольную рифму, да и сам он пишет об этом – именно так, как сказано выше, пафосно и патетично: «Как рекрутский набор, перед господом богом стоим, неприкрыты и голы,/ и звучат все привычней – звучавшие некогда в третьем лице – роковые глаголы./ И звучит в окончанье глагольном, легко проступая сквозь корень глагольный, голос леса и поля, травы и листвы/ перезвон колокольный». Поэт смело играл глаголами – он перекатывал их из начала строки в конец, нанизывал, не боялся повторений, что часто делало стихотворение похожим на заговор или заклинание. Взять хотя бы знаменитые «Попытка утешения», «Все стихи однажды уже были…».

Этому же способствовало уникальное умение длить и длить строку, прихватывая и прихватывая дыхание, как будто локомотивом толкая вперед мощные вагоны очередных словесных периодов: «Красный боярышник, веточка, весть о пожаре, смятенье, гуденье набата./ Все ты мне видишься где-то за снегом, за вьюгой, за пологом вьюги, среди снегопада./ В красных сапожках, в малиновой шубке, боярышня, девочка, елочный шарик малиновый где-то за снегом, за вьюгой, за пологом белым бурана./ Что занесло тебя в это круженье январского снега – тебе еще время не вышло, тебе еще рано!» Можно сказать: для Левитанского важна не рифма, а ритм дыхания, кардиограмма, нарисованная наплывами чувств.

Эссе про одного из поэтов антологии «Уйти. Остаться. Жить» Андрея Тимченова называлось «Да нет такого ряда». В смысле нет ряда, куда можно было бы подверстать автора. То же можно сказать о Юрии Левитанском. Причем – по всем статьям. Поэт позднего созревания, не попал в плеяду социалистических поэтов 1930-х. Среди поэтов-фронтовиков стоит особняком, так как «изжил» «военное слишком военное», к шестидесятникам не относится (хотя романтики в стихах хоть отбавляй), не близок почвенникам, не близок эстетике андеграунда – иронистам, лианозовцам, смогистам и т.д. В то же время, как можно заметить, – уважаем во всех лагерях. За стойкость в сохранении независимой позиции, отстаивании своих интересов.

И что особенно важно, рядом с восхищенным романтиком, очень молодым человеком, живо даже в пожилом возрасте принимающим все новое («Вы еще привыкнете к нему,/ к этому звучанью резковатому!../ Человек идет по эскалатору./ Он стоит от вас невдалеке./ Ящичек свистящий и грохочущий,/ ящичек поющий и хохочущий / держит, как воробушка, в руке») в Юрии Левитанском живет поэт-философ, с годами все отчетливее транслирующий прозрачные, пожалуй, уже буддистские истины: «Весеннего леса каприччо,/ капризы весеннего сна,/ и ночь за окошком, как притча,/ чья тайная суть неясна. Пусть леса таинственный абрис,/ к окну подступая чуть свет,/ нам будет нашептывать адрес,/ подсказывать верный ответ Пусть тайною тайна пребудет./ пусть капля на ветке дрожит./ И пусть себе будет что будет,/ уж раз ему быть надлежит».

Такую же мысль относительно промысла даже не только поэта, а любого человека он дает в стихотворении «Студия звукозаписи» – мысль о том, что нужно жить сейчас, в настоящем: «Успеть, пока вертится круг/ и вьется магнитная лента./ Не ждать напряженно момента,/ когда остановится круг.// Успеть, пока кружится диск,/ но только не думать о диске./ Не думать все время о риске,/ что все не успеешь сказать.// Не надо форсировать речь,/ и, четко скандируя строки,/ старайся не думать о сроке,/ который тебе отведен». Вот так, просто и ясно…. А еще, говорят, Юрий Давидович был необычайно обаятельным человеком и мужчиной. Но об этом пусть расскажут те, кто его знал лично.