Разжать щипцы системы

Георгий Владимов жил, что называется, поперек. Фото © РИА Новости

Как ни странно, литература и фильмы про котиков, собачек всегда больше пронимают, чем про людей. Хотя про людей, конечно, тоже. И люди, как мы помним, в повести Владимова тоже есть – конечно, без них каша бы не заварилась. Да и сам Руслан, как бы ни старался автор (и временами очень тонко) проникнуть в психологию животного, в значительной степени очеловечен. Но и это понятно. Если бы немецкая овчарка Руслан была тупым зомби, руководимым одними инстинктами, было бы неинтересно. Не завязалась бы коллизия, не выстроилась бы сложная многогранная метафора, которую задумал писатель.

Самый напрашивающийся и прозрачный из смыслов – то, что Руслан – прообраз гомо советикуса, человека, взращенного социалистической системой. Да, сильного, да, честного, гордого и благородного, но тем не менее, как щипцами, зажатого «Службой» (читай, той же системой), которая вживлена в него, как чип. Службой, внутри которой ему уютно, где все привычно. И в охране зэков он, собака, не видит ничего плохого, потому что ему не дано понять и оценить, что служит-то он в лагере.

Заключенные для него – стадо овец, за которыми нужно следить, чтобы не разбежались, но… и охранять, чтобы их никто не обидел тоже. (И тут, кстати, как подол рубахи из-под свитера, настырно лезет еще один смысл – о Создателе, пасущем стадо человеков.) Иногда у Руслана случаются прозрения – мысли о том, что он и вся стая конвойных собак могли бы жить совсем другой жизнью, отправиться в благословенный собачий рай, где их ждет любимый инструктор с переселившейся в него душой овчарки Ингуса (по сюжету инструктор сошел с ума, когда вертухаи убили ослушавшегося Ингуса). Но нет, Служба/Система важнее. Она, как кровавой пеленой, перекрывает все.

В этом мерцании смыслов вылезает еще один. О том, что Руслан – это отчасти и сам Георгий Владимов. Писатель, который в начале 60-х уже в значительной степени набрал вес в советской литературе, в социалистическом лагере. В 1954 году выступил как литературный критик, в 1956–1959 годах был редактором отдела прозы в культовом журнале «Новый мир». Принял участие в написании коллективного детективного романа «Смеется тот, кто смеется», который написали 10 крупнейших прозаиков (в их числе Валентин Катаев, Юрий Казаков, Василий Аксенов, Владимир Войнович, Фазиль Искандер). В 1961-м написана повесть «Большая руда», по которой снят фильм (в ролях Евгений Урбанский, Станислав Любшин, Михаил Глузский, Георгий Жженов).

И – уже в контексте программной тогда производственной драмы, в рамках «сурового стиля», в котором начал творить Георгий Владимов, характер, устремления и поступки главного героя Виктора Пронякина, водителя мазика, который гибнет, в общем-то, по-хорошему, от чрезмерного рвения и от неосторожности (ездил на разработки в дождь, что опасно, перегрузил машину) очень и очень неоднозначны. По сути, мы видим в Пронякине типаж человека – по Высоцкому, – вырвавшегося за флажки, противопоставляющего себя стае. Вплоть до сильного раздражения последней.

Да, Пронякин – это уже тот же Руслан и сам Георгий Владимов. Который в 1967 году обратился к съезду Союза писателей с открытым письмом, требуя свободы творчества и публичного обсуждения письма Солженицына против цензуры. Повесть которого («Верный Руслан») появилась в 1975 году на Западе. Который тогда же публиковался в журналах «Грани» и «Посев», руководил московской секцией организации «Международная амнистия». За всем этим, как логично можно было ожидать, последовала ритуальная советская травля – исключение из Союза писателей СССР, в 1983 году под угрозой судебного процесса он эмигрировал в ФРГ, где с 1984 по 1986 год был главным редактором журнала «Грани». Ну, в общем, эта история нам знакома: «сквозь строй» проводили не одного «советского» писателя.

Доказательство мытарств – отрывок из воспоминаний дочери – Марины Владимовой: «Как отец оказался в Германии? В 1983 году по приглашению Генриха Бёлля отец уехал читать лекции в Кёльн. К тому времени уже лет десять в России у него ничего не издавалось. Ранее он стал председателем «Международной амнистии», писал письма в защиту Андрея Синявского и Юрия Даниэля, дружил с Андреем Сахаровым, Еленой Боннэр, Василием Аксеновым, Владимиром Войновичем, Беллой Ахмадулиной, Фазилем Искандером, Булатом Окуджавой, Виктором Некрасовым, был знаком с Александром Солженицыным, Александром Галичем, Владимиром Максимовым, Сергеем Довлатовым, Юрием Казаковым, Юрием Любимовым, Владимиром Высоцким и многими другими. Постепенно он стал жить «поперек», а таких вещей советская власть спокойно выдержать, а уж тем более простить – не могла. Потихоньку его выживали, травили: исключили из Союза писателей, куда он был принят еще в 1961 году; затем стали публиковать клеветнические статьи в «Литературной газете» (главный рупор СП тех лет), которые радостно приветствовали некоторые «писателя» (так их называл отец). А потом устроили слежку за его квартирой и гостями, ее посещавшими. Об этом отец пишет подробно в своем рассказе «Не обращайте вниманья, маэстро!».

Именно. «Стал жить поперек». Одна из задач настоящего творца – идти поперек, возмущать, раздражать. Раздражал и бесил шоферню Пронякин – с его упрямством и индивидуализмом, желанием сделать больше «ездок» и нежеланием играть в общей компании «в кости». Раздражал Руслан, который, учитывая то, что был чипирован системой, все равно в значительной степени манифестировал свободу. Учитывая, например, то, что он взбунтовался против любимого хозяина, когда тот стал вести себя неподобающе – ради самоутверждения заставил его жрать хлеб с горчицей.

Но, если персонаж Руслана еще в значительной степени прозрачен и даже, можно сказать, комфортен для проведения литературоведческих экзекуций, то персонаж последнего романа Георгия Владимова «Генерал и его армия», написанного в 1994 году, породившего яростную полемику и получившего в следующем году премию «Русский Букер» – очень и очень раздражителен. Взять хотя бы две жесткие статьи – Владимира Богомолова, который обвинил Владимова в искажении исторических фактов, и статью Олега Давыдова, который психологически копнул гораздо глубже. Сказал условно так: вообще-то, ребята, Георгий Владимов не про конкретную (Великую Отечественную) войну пишет, его замах шире. Пишет он – про себя, про свою внутреннюю человеческую драму. А военный материал – лишь антураж.

К сожалению, здесь нет места, чтобы вдаваться в подробный анализ. Можно прочитать всю эту интересную и неоднозначную полемику на доступных ресурсах в интернете. Но совершенно ясно одно. В лице Георгия Владимова мы имеем автора, который вопреки тому самому «суровому стилю», что волей судеб его взрастил (простой, прямой и примитивный, как холщовая рубаха), был автором именно психологическим, многослойным, склонным к глубокому анализу человеческой натуры (я стесняюсь произносить имена, скажем, того же Генриха Бёлля и Гюнтера Грасса). И, конечно же, «простор» советской литературы был для Владимова чрезвычайно узок. Достоевский устами Мити Карамазова пишет, что, мол, «широк человек», надо бы его сузить. А одна из задач и загадок произведений Владимова – как раз в том, что надо не сужать, а, наоборот, расширять. Расширять и углублять возможности пониманий и смыслов. Условно говоря, от ярлыка «сурового стиля», который пришпилили писателю изначально, он шел к более изысканной и высокой философской мысли. Высокой внутрь. К тому самому карьеру, который манил Пронякина:

«– Тут работы – мама родная! – громко сказал парень. И, выругавшись витиевато, просто так, от избытка чувств, пришел к выводу: – Не может быть, чтоб я здесь не окопался.

Он пошел краем пропасти, топча траву, сошвыривая вниз комья сухой глины. Карьер медленно поворачивался под ним, открывая свои закоулки, затянутые дымом и пылью. Затем парень оглянулся на него из зарослей молодого дубняка, увидел тонкую ребристую стрелу экскаватора, чиркнувшую по облакам, и пошел напролом, раздвигая ветви локтями. Листья хлестали его по лицу. Он вышел на просеку и перепрыгнул глинистый ров. И снова увидел карьер, от которого никак не мог уйти, но не весь, а лишь другой его берег, с белыми и желтыми пластами, едва различавшимися вдали, – так широка была чаша и так густо она курилась» (отрывок из повести «Большая руда»).

Хотелось бы и про жизнь писателя сказать так. Так широка была чаша Георгия Владимова и так густо она курилась.