Вошла хорошо, а выйти так и шершаво

Роберт Сеймур. Холера попирает и победителей, и побежденных. 1831. Иллюстрация из книги

Пандемия, самоизоляция, карантин, коронавирус, маски, перчатки – этими словами сегодня никого не удивишь. Уже все уши прожужжали. Всех занимает эта насущная проблема, что, в общем-то, естественно. А вот как было раньше? Во время прежних эпидемий и карантинов? Одолевали ли людей схожие проблемы? Что они дезинфицировали, чем запасались? Застревали ли где-то в глухой дыре, потеряв возможность перемещения? Во всем этом разобрался писатель, критик, переводчик Михаил Визель в своем небольшом, однако легком и изящном исследовании. Правда, не на примере какого-нибудь там типического человека, а на примере самого Александра нашего Сергеевича, который во время холерной эпидемии 1830 года оказался в буквальном смысле запертым в Болдине на три месяца.

Вот именно что. Словосочетание «Болдинская осень», описывающее самый плодотворный период творчества Пушкина, вызывает образ романтичного поэта, бродящего по болдинским рощам и лесам, одетым в багрец и золото (у меня даже есть толстый том «Болдинская осень», щедро и красочно иллюстрированный осенними пейзажами). А на самом же деле ВПЗР (великий поэт земли русской) в буквальном смысле бился, аки рыба об лед, сетуя на отвратительную погоду – дождь и грязь – и желая вырваться в Москву, к невесте. Ведь назначенная свадьба с Натальей Гончаровой реально грозила расстроиться. И из-за финансовых проблем (Пушкин, собственно, приехал в Болдино хлопотать о своей части наследства), и из-за, скажем уж честно, неопределенности желаний невесты, которая, кроме всего прочего, находясь под опекой суровой маменьки, отвечала крайне редко и скупо. А тут еще и почта (чему ж тут удивляться?) работала ужасно, так что часть писем терялась и не доходила до адресата.

Книга Михаила Визеля – это наиболее удобный и, на нынешнем жаргоне, интерактивный формат для восприятия. Автор чуть ли не по дням разбирает действия Пушкина. Представлен весь корпус писем, писанных поэтом в Болдине разным адресатам – Наталье Гончаровой, Петру Плетневу, Петру Вяземскому, Михаилу Погодину, Антону Дельвигу и др. Тут мы видим и автографы оригиналов на французском языке, рядом же идет параллельный перевод. Замечаем, когда Пушкин неожиданно, вероятно, в моменты наибольшего эмоционального всплеска, позволяет себе пассажи на русском языке. Затем автор книги, свободно ориентирующийся как в пушкинском творчестве, так и в литературоведческой и биографической литературе, дает живой и подробный комментарий к каждому письму. Он не только разбирает оттенки настроения поэта, всяческие аллюзии, намеки и подводные течения, но и подчеркивает, как разительно меняется стиль Пушкина в зависимости от того, кому он пишет. Как отмечает Визель в финале, поэт как бы отражается в каждом из адресатов.

Михаил Визель. Пушкин. Болдино. Карантин. Хроника самоизоляции 1830 года.– М.: Бослен, 2020. – 192 с.: ил.

Всем известна благостная фраза из письма Плетневу «что за прелесть здешняя деревня! вообрази: степь да степь; соседей ни души…». Конечно, с одной стороны, литератору, как и многим удалившимся из-за нынешней пандемии в дачные дома и коттеджи, приятно уединение на природе и все связанные с этим прелести, равно как и расписанный по часам размеренный порядок дня. Кстати, ознакомившись с распорядком дня Пушкина, мы обнаруживаем, что ужинает поэт картофелем и гречкой. Да-да, та самая пресловутая гречка, которую повально скупали по магазинам, сигналит нам через века. Ну а что, собственно, удивляться – недорогая и здоровая пища! Однако, несмотря на все эти прелести, Пушкин страдает из-за оторванности от столичной жизни: никто не присылает свежих журналов и газет: тут у Александра Сергеевича вся надежда на влюбленную в него Елизавету Хитрово (дочь Михаила Кутузова). Да и ответные письма-то приходят не часто, в основном от друзей. Поэт дважды безуспешно пытается прорваться сквозь кольцо карантинов, и каждый раз его разворачивают обратно: во второй раз – потому что он едет не по казенной надобности, а «по собственной самонаинужнейшей».

А. Дюран. Почтовая станция. XIX век.  Иллюстрация из книги

В общем, Пушкин не на шутку расстроен вынужденным затворничеством. Невеста пишет столь редко, что он не может понять, находится ли она в Москве или еще где-то. Из ее небольших писем, одно из которых поэт именует «маленькой запиской», понимает: его подозревают, что он якобы засел в Болдине, потому что крутит шуры-муры с соседкой – графиней Голицыной. И теперь он уже не изощряется в изящных комплиментах, как ране, а дает о своих действиях сухой подробный отчет, в котором сквозит явное напряжение: «…Вдруг я получаю от вас маленькую записку, в которой вы сообщаете, что и не думали об отъезде. – Беру почтовых лошадей; приезжаю в Лукоянов, где мне отказывают в выдаче свидетельства на проезд под предлогом, что меня выбрали для надзора за карантинами моего округа. Послав жалобу в Нижний, решаю продолжать путь. Переехав во Владимирскую губернию, узнаю, что проезд по большой дороге запрещен – и никто об этом не уведомлен, такой здесь во всем порядок. Я вернулся в Болдино, где останусь до получения паспорта и свидетельства, другими словами, до тех пор, пока будет угодно богу. Итак, вы видите (если только вы соблаговолите мне поверить), что мое пребывание здесь вынужденное, что я не живу у княгини Голицыной, хотя и посетил се однажды; что брат мой старается оправдать себя, уверяя, что писал мне с самого начала холеры, и что вы несправедливо смеетесь надо мной. Засим кланяюсь вам».

Гробовщик и немец-портной. Рисунок А.С. Пушкина.  Иллюстрация из книги

В отличие от сегодняшнего времени, несмотря на то что Александр Сергеевич досадует на эпидемию и то и дело упоминает ее печальные реалии, в его настроении отнюдь не наблюдается истерии, апокалиптических настроений и зацикленности на предмете. Холера холерой – конечно, ужасно, но жизнь тем не менее продолжается. Пушкин, когда его пытаются привлечь к надзору за карантинами его округа, старательно отделался от этой миссии. Что, в общем-то, правильно, потому что он прекрасно осознавал то место, где он более для России полезен.