Всё очень просто: мышь

В стихах Айги важны обрывы, пустоты, зияния...   Фото PhotoXPress.ru

Это, собственно, присказка. А сказать в связи с этим сегодня хотелось бы о поэте Геннадии Айги (1934–2006), 85‑летний юбилей которого отметили вчера. Народный поэт Чувашии, подвижник, переводивший и открывавший миру чувашскую литературу и, наоборот, переводивший мировую классику на чувашский язык. Это огромный просветительский труд, о котором немало уже написано, но… Хотелось бы, перефразируя Казимира Малевича, который написал «Цель музыки молчание», сказать: «Цель поэзии свобода». И, конечно, в этом аспекте основную заслугу поэта Айги можно поставить в тот ряд, где находятся Пушкин и Хлебников. Собственно, она в расширении границ литературного языка, который имеет склонность к инерции, имеет обыкновение застывать в своих базальтовых канонах. В дремуче‑советские 50–60‑е годы Айги совершил очередной прорыв, революцию в поэтическом слове. Мы знаем, что у человеческого организма море разливанное возможностей, которые люди просто не умеют использовать, а вот Айги наглядно и «наслушно» показал, как можно расширить возможности языка, чтобы он заблестел, заиграл тончайшими паутинками и невидимыми глазу гранями. Поэт и критик Данила Давыдов назвал Геннадия Айги «одним из главных открывающих поэтов ушедшей эпохи» наряду с Осипом Мандельштамом и Велимиром Хлебниковым, объяснив, что Геннадий Николаевич создал метаязык, к которому обращаются самые разные поэты.

Самый старый поэтический фестиваль в мире проходит в македонской Струге. От России его лауреатами становились Рождественский, Вознесенский, Окуджава и Айги. И еще Бродский – но уже от США.

Напомним основные вехи биографии Геннадия Айги. Родился в деревне Шаймурзино в Чувашии, в семье учителя. По национальности чуваш. Важный факт – фамилию, полученную при рождении, Лисин, сменил фамилию на родовую – Айги. С юных лет писал стихи на чувашском, окончил Батыревское педагогическое училище, поступил в Литературный институт им. Горького, занимался в творческом семинаре Михаила Светлова. В 1958 году отчислен «за написание враждебной книги стихов, подрывающей основы метода социалистического реализма» «Обыденность чуда». Под влиянием Бориса Пастернака стал писать и по‑русски. Остался в Москве, 10 лет заведовал изосектором в Государственном музее В.В. Маяковского. Много занимался переводами мировой поэзии на чувашский, создав антологии «Поэты Франции», «Поэты Венгрии», «Поэты Польши». Составил «Антологию чувашской поэзии», способствовал ее переводу на мировые языки. Антология была издана на английском, венгерском, итальянском, французском и шведском языках. С начала 1960‑х стихи публиковали в других странах, переводили на другие языки. Однако в связи с упомянутыми обстоятельствами в России первая книга русских стихов Айги вышла только тогда, когда рухнул режим, в 1991 году. Далее в этой сухой выкладке список наград скажет сам за себя. 1987 год – премия Андрея Белого и медаль памяти Эндре Ади Министерства культуры Венгрии. 1990‑й – Государственная премия Чувашской АССР им. К.В. Иванова. 1991‑й – премия им. А. Крученых. 1993‑й – премия Петрарки и премия «Золотой венец» Стружского фестиваля поэзии (Македония). 1994 год – звание народного поэта Чувашской Республики. 1998‑й – звание командора ордена Искусств и Литературы (Франция). 2000‑й – премия им. Б.Л. Пастернака (первый лауреат). Международная отметина имени отца русского футуризма Давида Бурлюка. Ну и на закуску – неоднократно выдвигался на соискание Нобелевской премии по литературе.

Как говорит народная мудрость, истина посередине. Вот и получилось, что Геннадий Айги стал средоточием, средоточием‑взрывом. С одной стороны, его творчество в сильной степени питал чувашский фольклор с его древними языческими поверьями и архетипами, а с другой – «накатывал» русский, а также французский и немецкий авангард (особенно заметна связь с Паулем Целаном). Кстати, о чувашском фольклоре, а заодно и о памяти. В Чебоксарах поэт, переводчик Алеша Прокопьев, поэты Игорь Улангин и Мария Готлиб с 2008 года регулярно проводят Межрегиональный фестиваль современной поэзии «ГолосА», приуроченный к Международному дню поэзии и посвященный памяти Айги. И еще – под Чебоксарами в этнокультурном парке столбовой скульптуры в Заволжье есть памятная скульптура Айги‑юпа: на стеле из дуба, работы чувашского скульптора Виктора Аванмарта, вырезаны строки из стихов Айги. Во время прогулки по лесу поэты обычно на ленточках пишут свои стихи, повязывают ленточки на дерево рядом с Айги‑юпа и читают любимые стихи Айги (в «НГ‑EL» был об этом материал – см. номер от 05.04.18). Как видите, не только официоз, но и живая память, народная. Вот, например, слова кинорежиссера и поэта Татьяны Данильянц, участвовавшей в фестивалях: «Айги для меня был стопроцентно живым поэтом. Живым, то есть по словами которого двигались горы… » Но, впрочем, пора бы уже процитировать, чтобы не быть голословными.

дорога все ближе поблескивает: 

будто поет и смеется!

легка – хоть и полная – тайн

словно все более светится 

светом ее

Бог – долго‑внезапный! .. – 

о пусть не споткнется – 

и пусть доберется

до брошенной деревушки!

ласточки реют – светясь

словно воздушная – все ближе 

над полем

веет – теперь уже чем‑то 

«домашняя»

дорога – как шепот!

(«Поле без нас»)

Почему здесь не хочется цитировать поэта «в строку»? Очень просто. Одна из важнейших вещей в поэзии Геннадия Айги – визуально‑графическое оформление текста. Если текст расположить иначе, то… он будет уже совсем по‑другому действовать. Потому что одна из главнейших «марок» Геннадия Айги – авторская система пунктуации и «странный», выбивающий читателя из колеи синтаксис. Это также медитативное – из текста в текст – повторение сквозных ключевых для поэта мотивов и слов.

Один известный критик сказал мне однажды чуть свысока: «Леночка, читайте Дельвига!» Обеспокоилась, стала перечитывать. Может быть, чего‑то важного недопоняла, не уловила…. Да нет вроде. Не обнаружила ничего экстраординарного. Вполне себе в русле традиционной поэзии XIX века. Традиционной, да! Вот эта самая традиция – если сильно не сосредоточиться, не сильно, конечно, но вгоняет в зевоту. А вот – Геннадий Айги. Никто никогда не говорил мне: почитай Геннадия Айги. А ведь я помню – была у меня в 90‑е годы неизвестно откуда взявшаяся узкая бледно‑желтая книжечка его стихов, и открывала я ее…. Но не отверзлись для меня тогда эти вещи. Прочитала и почувствовала их гораздо позже. 

Что услышалось? Слова равные ритму, слова как бы равные пульсу и дыханию. Под ними – тончайшей паутиной слой подсознательного, выражаемого через звуко‑ритмо‑образ. И вот как раз тут ощутилось, как важен совершенный Айги «слом», «сдвиг» синтаксиса. Знаки препинания в том виде, как их использовал Айги, напоминали нотные знаки, обозначающие множество нюансов (долгота, высота, звука, стаккато или кантилена). Они несли и кидали, как волны. Вот тире – тонкая, вибрирующая перекладина. Или нет – глубокая рытвина. Что делать?! Замереть, запнуться, закрыв глаза, перескочить. Вот двоеточие: оно – как раскладывающаяся подзорная труба: раструб, выпускающий из себя другой раструб. Похоже на раскрывание цветка, явление миру ростка. А вдруг – скобки. Как понять? Кажется, что это вступающий порой в оркестр второй голос, подхватывающий детали. И, конечно, чрезвычайно важно (в связи с графическим рисунком) деление на строки. Именно они создают вибрирующий танцующий ритм – с его глубокими провалами, веющими пустотами, придыханиями.

А смысл… Ну да, как же смысл? Он в стихах Геннадия Айги идет не первичным и даже не вторичным слоем. И даже не изнанкой. Он как бы свозит, фонит в прорехах. Это такой максимально раскрепощенный акробатический этюд, где скользящее перетекание тел, где чередуются то экстремально резкие, то плавные, то ускоряющиеся, то замедляющиеся движения, создающие моментальный чувственно‑смысловой рисунок, понимаемый нутром и сердцем.

все очень просто: мышь – 

дрожанье мусора

и ветер за углом

а там – дождливая в ночи 

дорога

и рядом – в огороде – стол

заброшенный: и разговор – 

весь наискось и набок

слипаясь и шурша

родных (как старая фуфайка) 

листьев… 

В стихах Айги важны обрывы, пустоты, зияния, которые на самом деле отнюдь не пусты. Они – тот самый воздух, без которого невозможны полет и время, важное для одиночества мысли. Вообще чтение Айги напоминает полет на небольшом аэроплане, делающем то горки, то петли, временами уходящим в пике. В другой, более тоскливый момент можно сравнить их с прогулкой в сумерках, в тумане, когда перед тобой то блеснет лента реки, то вырастет расплывчатый силуэт мельницы. Немного похоже на «Ежика в тумане» Юрия Норштейна. Или… на что? На затяжные, психологически напряженные планы Андрея Тарковского. Вот и посудите, сколь серьезным вызовом советской системе была поэзия Айги. Системе, для которой удобной, понятной была нарративная, смысловая поэзия, бьющая в лоб, лишь у самых талантливых поэтов фонящая «вторым планом». Однообразной силлаботонике (да не обижу я русские традиции, сама же ею часто пишу) Айги противопоставил легкость, эффект колеблющейся невесомости, раздвигающий границы, эффект дрожащего ожидания и неожиданности в каждой строке.

Поэзия Айги – смутное и отрадное ощущение брожения, блуждания внутри себя божественной сущности. С помощью непредсказуемого сдвига строк и слов поэт добивается метафизического сдвига, того самого инфернального ощущения, как будто ты в ином измерении. Где понимаешь тем же рассудком, что рассудок – лишь инструмент. Вспоминается сакраментальное из Сент‑Экзюпери – «самое главное глазами не увидишь»... Да, рассудок лишь компьютер, а царица и навигатор – душа. В стихах Айги много о молчании, снеге, одиночестве и природе, потому что именно в эти моменты можно уловить их тончайший фон. Об этом – немало подробных, вряд ли уместившихся бы в юбилейную статью исследований. Остановимся. И скажем напоследок: стихи Айги – лестницы из облаков, похожие на детское – то радостное, то испуганное узнавание сущностей, в котором эффект качалки «сомнение – уверенность»: страх сомнения и оргазм догадки.