Два любезные уса

Отважному рубаке не была суждена славная гибель во время сечи. Неизвестный художник. Храбрый партизан Денис Васильич Давыдов. 1812 год

Жизнь Дениса Давыдова, такая короткая по нынешним меркам (всего 55 лет), если выражаться образно, похожа на дорогой хрустальный кубок, символизирующий чистоту, красоту, легкость, а главное – поразительную цельность и уверенность своего воплощения. «Я считаю себя рожденным единственно для рокового 1812 года», – говорил сам поэт‑гусар. И в самом деле, как не быть в этом уверенным, если его «рукоположил» на сии дела сам Суворов. Когда Давыдову было всего 9 лет, полководец приехал к ним в имение, в гости, и, оглядев Дениса и брата его Евдокима Давыдова (тоже в будущем известный военный, дослужившийся до чина генерал‑майора), сказал, что Денис «этот удалый, будет военным, я не умру, а он уже три сражения выиграет». Рвение Давыдова к ратным подвигам было столь сильно, что, когда поэт уже стал кавалерийским офицером, но его гусарский полк не принимал участия в сражениях, он ночью проник к фельдмаршалу Михаилу Каменскому, назначенному в это время главнокомандующим, и потребовал отправить его на фронт. Отчаянность и рвение были вознаграждены – его назначили адъютантом к генералу Петру Багратиону.

Кстати о Багратионе. Как известно, поэт‑гусар создавал не только искреннюю страстную (и весьма! ) любовную лирику, не только стихи о лихих военных баталиях и веселых дружеских пирушках, но и едкие и острые сатиры, задевавшие значительных сановников. Тут его даже можно в один ряд с Пушкиным поставить. Так, в стихотворении «Сон» 1803 года он описал утопический Петербург, в котором все встает с ног на голову, «протягивая» известных в ту пору личностей: «Вообрази – с долгом Н [арышки] н расплатился;/ Не видно более педантов, дураков,/ И даже поумнел З [агряжск] ой, С [вистун] ов!/ В несчастных рифмачах старинной нет отваги,/ И милый наш Марин не пачкает бумаги». И в нем легко, походя, Давыдов задел самого Багратиона: «Б [агратио] на нос вершком короче стал». Дивное продолжение этой истории явило юмор, находчивость и добродушие описываемых персон. Увидев в первый раз Давыдова, Багратион сказал: «Вот тот, кто потешался над моим носом», – на что тот, не растерявшись, ответил, что писал о его носе только из зависти, так как у самого его практически нет. Это так понравилось полководцу, что часто, когда ему докладывали, что неприятель на носу, переспрашивал: «На чьем носу? Если на моем, то можно еще отобедать, а если на Денисовом, то по коням!»

Ну ладно, с носами разобрались. Пардон, носами померились. Но важнейшим, так сказать, аксессуаром гусара были все‑таки усы. И они были столь важны для Дениса Васильевича, что, когда после войны 1812 года его перевели командовать драгунской бригадой и он по правилам должен был сбрить усы, поэт написал самому царю, что выполнить приказ не может. Из‑за усов. Понятное дело, Давыдов настраивался на худшее, но царь был в хорошем расположении духа и сказал: «Ну что ж! Пусть остается гусаром», – и назначил Дениса в гусарский полк с возвращением, между прочим, чина генерал‑майора (вначале Давыдову сообщили, что чин присвоен ему по ошибке). И эти самые усы и в реальном виде сохранились: в Российской национальной библиотеке в архиве Василия Жуковского хранится «десятая часть левого уса» Давыдова, присланная им Жуковскому по его просьбе с подробной «биографией» уса. Но еще ярче сохранились усы в стихах. Читаем: «Пусть мой ус, краса природы,/ Черно‑бурый, в завитках,/ Иссечется в юны годы/ И исчезнет, яко прах!», «Вместо зеркала сияет/ Ясной сабли полоса,/ Он по ней лишь поправляет/ Два любезные уса», «Трубки черные в зубах;/ Все безмолвны, дым гуляет/ На закрученных висках/ И усы перебегает».

Усы, обаяние, душа, страстная любовь к жизни, к чувственным наслаждениям, еще, простите уж за пафос, неподдельный патриотизм. Ах, и не забыть бы – замечательный редкий демократизм. Ведь после того как Денис – представитель старинного дворянского рода Давыдовых – предложил Багратиону идею собственного партизанского отряда, он долго воевал бок о бок с крестьянами‑повстанцами. И даже, когда его по ошибке чуть не убили (крестьяне плохо разбирались в деталях военной формы), стал носить мужицкий кафтан и отпустил бороду. Да, собственно, и в стихах мы видим эту самую ненависть к напыщенному, лживому, чванливому свету: «Бегу век сборища, где жизнь в одних ногах,/ Где благосклонности передаются весом,/ Где откровенность в кандалах,/ Где тело и душа под прессом;/ Где спесь да подлости, вельможа да холоп,/ Где заслоняют нам вихрь танца эполеты,/ Где под подушками потеет столько  Где столько пуз затянуто в корсеты!» А еще того боле – в стихотворении «Современная песня»: «Всякий маменькин сынок,/ Всякий обирала,/ Модных бредней дурачок,/ Корчит либерала  А глядишь: наш Мирабо/ Старого Гаврило/ За измятое жабо/ Хлещет в ус да в рыло  Нет, он в битвах не бывал –/ Шаркал по гостиным/ И по плацу выступал/ Шагом журавлиным  «И в очках сухой паук –/ Длинный лазарони, / И в очках плюгавый жук, / Разноситель вони».

Итак, налицо лирика, отражающая тончайшие движения души, едкие куплеты с использованием фольклорного стиля, вдохновенное описание дружеских пирушек, шутливая игра‑диалог с друзьями в непосредственных к ним посланиях, иногда в коротких эпиграммах – пушкинские озорство и колкость: «Под камнем сим лежит Мосальский тощий:/ Он весь был в немощи – теперь попал он в мощи». И, кстати, порою философский басенный стиль – скажем, в стихах «Голова и Ноги», «Река и зеркало» или в такой замечательной вещи: «Под вечерок Хрунов из кабачка Совы,/ Бог ведает куда, по стенке пробирался;/ Шел, шел и рухнулся. Народ расхохотался./ Чему бы, кажется? Но люди таковы!/ Однако ж кто‑то из толпы –/ Почтенный человек! – помог ему подняться/ И говорит: «Дружок, чтоб впредь не спотыкаться,/ Тебе не надо пить...» –/ «Эх, братец! все не то: не надо мне ходить!» Непременно нужно упомянуть и прозаические труды: воспоминания «Встреча с великим Суворовым», «Встреча с фельдмаршалом графом Каменским», «Дневники партизанских действий» и др., статьи «Опыт теории партизанского действия», «Мороз ли истребил французскую армию», «Переписка с Вальтер‑Скоттом» и др. И еще помимо оригинальных стихов – поэтические переводы. С именем драматурга Антуана‑Венсана Арно связан, кстати, интересный момент поэтической «переклички» Давыдова и Пушкина. Давыдов перевел стихотворение Арно «Листок», а Пушкин в своем послании Давыдову «Тебе, певцу, тебе, герою!..» использовал первую строку из произведения Арно («A vous, poète, à vous, guerrier…»).

Остались дела любви. В них достославному гусару долго не везло. Влюбился в Аглаю де Грамон. Но она вышла за его двоюродного брата – высоченного кавалергардского полковника. Сам Давыдов, как известно, был маленького роста и нос «пуговкой». Влюбился в балерину Татьяну Иванову, а она вышла за своего балетмейстера. Влюбился в дочь генерала Антона Осиповича Злотницкого Лизу, и вроде бы было все на мази, а она увлеклась красавцем, картежником и кутилой князем Петром Голицыным. В итоге помогли друзья – познакомили его с дочерью покойного генерала Николая Александровича Чиркова Софьей, которая и стала супругой поэта на долгие годы и родила от него аж девять детей (чуть поменьше, чем у Льва Толстого, но все же!). Тем не менее знаменитый любовный цикл достался не ей, а поздней любви героя: в 1833 году в Пензе 50‑летний Денис Давыдов встретил 22‑летнюю Евгению Золотареву и влюбился в нее без памяти: «Я вас люблю так, как любить вас должно:/ Наперекор судьбы и сплетней городских,/ Наперекор, быть может, вас самих,/ Томящих жизнь мою жестоко и безбожно./ Я вас люблю не оттого, что вы/ Прекрасней всех, что стан ваш негой дышит,/ Уста роскошствуют и взор Востоком пышет,/ Что вы – поэзия от ног до головы!/ Я вас люблю без страха, опасенья/ Ни неба, ни земли, ни Пензы, ни Москвы,/ – Я мог бы вас любить глухим, лишенным зренья./ Я вас люблю затем, что это – вы!»

Денису Давыдову, отважному рубаке, не была суждена славная гибель во время сечи. Тем не менее обстоятельства, сопутствующие его смерти, также осенены благородным ореолом. В 1839 году по случаю 25‑летия победы над Наполеоном открывали памятник на Бородинском поле, и Денис Давыдов подал мысль о перенесении туда праха Багратиона. Он же самолично должен был сопровождать гроб Багратиона, однако скоропостижно скончался за несколько месяцев до Бородинских торжеств. «Вмиг Давыдова не стало!/ Столько славных с ним пропало/ Боевых преданий нам!/ Как в нем друга жаль друзьям! ..» – написал Жуковский. Не думаю, что Денис Давыдов был бы рад, что мы грустим. Он бы скорее предложил врезать (или даже вонзить) по случаю юбилея по стакану пунша и спеть, как в фильме: «Ради бога, трубку дай!/ Ставь бутылки перед нами,/ Всех наездников сзывай/ С закрученными усами!/ Чтобы хором здесь гремел/ Эскадрон гусар летучих,/ Чтоб до неба возлетел/ Я на их руках могучих».