После ночи оргий

Сегодня Брюсов интересен не спондеями. Сергей Малютин. Портрет Валерия Брюсова. 1913. Государственный литературный музей, Москва

10 лет назад я писала о 135-летии Валерия Брюсова (см. «НГ-EL» от 18.12.08). Мы все тогда были моложе, но и газета, и рубрика, и юбиляр – все было абсолютно то же самое, что и сейчас. Так что чуть ниже позволю себе вопиющий моветон – цитирование своей же статьи.

Итак, поэт и прозаик, один из основоположников русского символизма, редактор главного символистского журнала «Весы», первый переводчик Верлена Валерий Яковлевич Брюсов (1873–1924) родился по новому стилю 13 декабря в крестьянско-купеческой семье, где отец пописывал, а мать происходила из рода поэта-баснописца Бакулина. Начинал он как поэт-декадент, потом ударился в историко-мифологическую и даже урбанистическую поэзию. А после переметнулся «от воспевания Города – к предчувствию забвения и краха, к гражданской лирике и теме любви как религиозного таинства (Urbi et Orbi). Позже город из утопического идеала превращается в квинтэссенцию бреда и грохота. В дни Русско-японской войны – пессимистические драмы, стихи и новеллы о неотвратимом конце света. Во время баррикад первой революции – сборник Stephanos, который Брюсов считал венцом своего творчества. Последующие книжки многими оцениваются как самоповторения, поэтический срыв, дублирование прежних мотивов с присовокуплением духовной усталости. В последние годы Брюсов ушел в какофонию, экзотические имена, рваный синтаксис, неологизмы, научность, социальные мотивы, обильные спондеи и аллитерацию».

Но сегодня Брюсов интересен не спондеями. Если поймать за воротник любого более или менее начитанного гуманитария и спросить, что он знает о Брюсове, то гуманитарий, скорее всего, первым делом воскликнет: «О закрой свои бледные ноги!» (знаменитый брюсовский моностих, за который над ним многие насмехались). 

Вторым делом этот гипотетический гуманитарий вспомнит скандальные брюсовские любовные похождения, а третьим, возможно, – спиритические сеансы, которыми тот страшно увлекался. Охранники в Музее Серебряного века (бывшем доме Брюсова, где поэт жил и умер от крупозного воспаления легких), говорят, до сих пор по ночам слышат таинственные шумы, и нервы у них, случается, сдают.

Но вот мой же пассаж о похождениях: «У Брюсова была роковая внешность: горящие глаза, декадентская бородка, смоляные усы. Его первая любовь и муза Елена Краскова умерла от черной оспы. Свои любовные романы Брюсов мистифицировал. Нину Петровскую, стрелявшую в бывшего своего возлюбленного Андрея Белого, а затем сошедшую с ума в эмиграции, Брюсов изобразил в романе «Огненный ангел» под именем Ренаты. Сергей Прокофьев написал на роман оперу. Молодая поэтесса из брюсовского окружения Надежда Львова застрелилась из-за Брюсова тем самым браунингом, которым Петровская стреляла в Белого. После ее смерти Брюсов написал два сборника «Стихи Нелли» (1913) и «Новые стихи Нелли» (1914–1916) от имени городской куртизанки. Стихи навеяны творчеством Игоря Северянина и футуристов.

Всего у Брюсова было 13 или 14 серьезных увлечений, всем своим женщинам уже в зрелые годы он посвятил венок сонетов «Роковой ряд». Единственная супруга – бывшая гувернантка его сестер – Иоанна Рунт названа там Эдой. Брюсов верно выбрал жену: Рунт до конца жизни помогала ему в его литературной работе и содержала его архив».

Брюсов ударялся в эротику даже тогда, когда писал о стихотворных размерах... Карел ван Мандер. Сад любви. 1602. Эрмитаж

И вправду, Брюсов ударялся в эротику даже тогда, когда писал о стихотворных размерах (кстати, именно он ввел в науку понятие дольника):

Целовал я рифмы бурно,

Прижимал к груди хореи,

И ласкал рукой Notturno,

И терцин ерошил змеи.

Вот, к примеру, из брюсовских дневников:

14 декабря 1894 года: «Как-то недавно зашел в бард<ак>. В результате маленький триппер – это третий. Но как отношусь я к нему! Будто ничего нет. Сравниваю с началом этой тетради! В какую бездну пал я! Впрочем, заодно в начале этой тетради обо мне не знал никто, а теперь, а теперь все журналы ругаются. Сегодня «Нов<ости> Д<ня>» спокойно называют Брюсов, зная, что читателям имя известно».

25 февраля 1895 года: «В четверг был у меня Емельянов-Коханский и увел меня смотреть нимфоманку. Мы поехали втроем в №, и там она нас обоих довела до изнеможенья – дошли до «минеток». Расстались в 5 час. (Девица не только нимфоманка, но и очень хорошенькая. И, видимо, вообще психически ненормальная). Истомленный, приехал домой и нашел письмо от другой Мани (ту – нимфоманку – тоже звали Маней) и поехал на свидание; опоздал на целый час, но Маня ждала. После ночи оргий я был нежен, как Рауль; поехали мы в Амер<иканское> кафе, и Маня совсем растаяла от моих ласк. Я сам был счастлив».

Девица не только нимфоманка, но и очень хорошенькая...  Эгон Шиле. Женщина в черных чулках. 1913

Женщин Брюсов отлично описывал и в стихах, и в прозе. Взять хотя бы его повести «Моцарт» или «Последние страницы из дневника женщины». Его героини по современным понятиям – абсолютные феминистки. Противятся навязанным брачным узам. Не жертвуют собой ради любви. Да и стихи, несмотря на всю сухость, а порой искусственность, безусловно горячи:

Тело, что сближено с телом,

Гордо, бесстыдно и наго.

Так, в полусне онемелом,

Сладостно сблизиться с телом,

Нежно увлажненным влагой.

(из «Запах любимого тела»)

Едва ли ей было 

четырнадцать лет –

Так задумчиво гасли линии 

бюста.

О, как ей не шел пунцовый цвет,

Символ страстного чувства!

(«Продажная»)

Ну и в завершение: 

Когда ты сядешь 

на горшок,

Мечты моей царица,

Я жажду быть у милых ног,

Чтоб верить и молиться.

И после к мокрым волосам

Я прижимаю губы,

И кислый вкус, и все, 

что «там»,

Моим лобзаньям любы.

И ищет, ищет мой язык,

Как раздразнить желанья

Той, к чьим устам 

я весь приник,

Чьи знаю содроганья.

И ты дрожишь, и вот, и вот

Твои колени жмутся,

И – чувствую! – 

в мой влажный рот

Иные капли льются. 

Так что с днем рождения, Валерий Яковлевич! 

Чтобы всегда лилось. 

Все, кроме крови.